Красивая снаружи, но уродливая изнутри — женщина с удивительными глазами… ведьма по сути. Она виновница забвения! Зихао ярко видел стрелу проклятия, царапнувшую крыло духа сокола в тот момент, когда он им управлял. Именно она стала причиной незаживающей раны в душе. Потому укреплялась мысль, что найди он ведьму, она вернула бы ему память…
А еще Зихао четко видел две пары девичьих глаз, глядящих будто по другую сторону воды. Удивленных, чуть напуганных, но при этом заинтересованных. Серо-зленые — девицы потемнее, и светло-зеленые — с волосами цвета пшеницы. Она-то и тянула руку. Будто его желала спасти и выдернуть из цепких оков забвения. Из плена нави…
В душе от воспоминания рождалось странное чувство. Неотвратимого, нужного и желанного. Не мог до конца распознать и отнести, что к чему относилось, но однозначно хотел бы увидать девиц воочию.
И теперь он ехал… по родным краям. С надеждами на будущее, с мечтами на восстановление равновесия в душе. С необузданным желанием залечить раны в сердце!
Княжич отпустил свои мысли, становясь свободным. Сокол взмыл навстречу просыпающемуся солнцу. Дикий ветер, красный диск Ярило и простор — Духу было любо все. Он широко раскинул крылья, паря над землей. Наслаждаясь полетом и видом… пока не налетели вмиг пасмурнеющие тучи. Громоздкие, тяжелые, грозовые… Они заволокли небеса с угрожающими прострелами молний — и тогда впервые на своей земле Зихао вступил в сражение с неизведанным нечто.
Могущественным, ярым и стремительным. Оно не пускало дух сокола дальше, и ему пришлось вернуться в тело Зихао, спящего на ходу коня.
Как часто бывало — душа вернулась рывком и княжич распахнул глаза резко и широко, глубоко втянув первый глоток воздуха и услышав ожесточенно-радостный удар сердца. Тело занемело, пальцы судорожно держали повод коня. Но Зихао уже научился восстанавливать силы после полетов и истощения живы. Феникс его наградила своей силой, расписав тело большими красками, но при условии, что он всегда будет помнить, кто его истинный бог.
Сознание быстро прочищалось, а в голове стучала неистовая мысль. Колдун. Сильный и злой… он в этих местах держал в страхе народ. Интуитивно повернул скакуна в ту сторону, где ему встретилось грозовое облако, и неспешно двинулся в виднеющееся на горизонте поселение.
Если это и не ведьма с диковинными глазами, то все равно зло — а ПУТЬ Зихао с тех пор, как прозрел на чужбине, ясен, точно чистая капля слезы — уничтожить нечистое, освободить русские земли от черного колдовства.
ГЛАВА 14
Полмесяца до…
Любава Добродская
Любава и Боянка уже который раз вчитывались в ответ Казимира. Письмо ему написали сразу после того, как княжну на вече поставили перед фактом. Замуж! Потому, страшась выбора других, Любава и Боянка стали перебирать варианты. Кто лучше и выгодней. Как бы тошно ни было, им оказался Всеволодович.
Ответ пришел недавно… Сравнивали слова одного, вспоминали визит второго.
Разбирали по полочкам Ратмира. И Казимира…
И то и другое супружество не сулило доброго и светлого, но ежели Вяжский мог поставить на колено все княжество и теперь ему было плевать, станет ли Добродская его женой, аль нет, то Всеволодович дал клятву защитить земли, ежели Любава образумится. Все же их связывало нечто большее, чем ее с Ратмиром.
Мирослава была женой Казимира. Он помогал в отстаивании земель, когда княжеству Добродскому не единожды грозили враги. Но теперь в помощи было отказано. Условие одно — Любава сама приехать должна. Строптивость усмирить и при всем честном люде признать во Всеволодовиче своего супруга и защитника.
Любаву коробило сие заявление и пожелание, но другого варианта не было. Рано или поздно могло подобное случиться. Так хотелось верить, что поздно, чем раньше…
И выбор такой, что выть охота!
— Выбирать придется, — рассуждала ровно Боянка. — И чем тебе Ратмир не приглянулся? — цыкнула задумчиво. — Всем хорош! И народ в узде держит, воины у него могучие…
— Не люб он мне, — поморщилась Любава, с горечью вспоминая князя Вяжского. На самом деле, он был одним из самых лучших претендентов на ее руку и сердце. Вот ежели не кривить… душой. Правильно боярышня рассуждала. Дюжина женихов до того были такие, что и вспоминать не о чем. Так что Ратмир — хороший вариант, но не лежало к нему. Да и страшно было — подомнет, прожует да закопает.
— Привередливая ты, — пробормотала Боянка. — Неужто думаешь, что такая вся из себя ценная и желанная, что женихи будут продолжать порог дома оббивать?
— И ничего подобного! — возмутилась княжна. — Я не краше Светланы, княжны Пряжной. Не хозяйственней и умелей Владлены Савской, но в том-то и дело — я другим живу. Нет во мне их высокомерия и заносчивости. Я свободой дышу и нужен мне человек с таким же взглядом на жизнь. С такими же порывами и стремлениями. С таким духом. Родственная душа…
— Ты — девица на выданье, а не воин! — попыталась достучаться до здравомыслия подруги Боянка. — Тебе дом в чистоте держать, хозяйством управлять, мужа ублажать, да детей рожать!
— Не трави душу! — лицом уткнулась в ладони Любава. — Как же мне это чуждо!!!
— Чуждо аль нет — а строптивость поумерить пора, — не требовала, наставляла. По-дружески, как старшая мудреная сестра, понимающая несправедливость судьбы и смирившаяся с ее ходом. — Выбрать придется. И лучше быстрее. Покуда за тебя не решили, а Казимир на другую глаз не положил. Сама сказала, и Светлана, и Владлена — хорошие партии…
— Знаю, и хоть батюшка уверяет, что не должна… я чувствую, что обязана.
— Взрослеешь, — чуть дернулся уголок рта боярышни, но не в ехидной ухмылке, а скорее ободряющей.
— Не понимаю, почему не могу выйти за Иванко? — досадливо взвыла княжна. — Он сильный, храбрый, красивый, милый, — задрала голову и мечтательно зажмурилась. Так и стоял перед глазами кузнец. Уже в княжеской одеже. На лихом скакуне. Ему шло. Грозно, массивно… призадумалась, чуть скривилась… Что-то смущало в его облике, но Любава никак не могла найти изъян. Лишь раздосадованно открыла очи и тяжко выдохнула:
— Он бы возглавил наших воинов, сплотил несколько княжеств и дал бы отпор врагу! И Ратмира бы скрутил в бараний рог! — категорично, еще и пальчиком качнув.
— Опять двадцать пять, — поморщилась Боянка, будто терпкой ягоды наелась. — Забудь ты о нем!
— Стараюсь, — сокрушенно мотнула головой Любава. — Да все время кажется мне, что есть у нас с ним… шанс. Что он лучший на свете. Что он тот, кто мне надобен…
Боярышня посерьезнела. Свиток на стол отложила:
— Хочешь, докажу, что твой Иванко такой же, как все?
— Ты о чем? — насторожилась Любава, но в груди неприятно кольнуло.
— Что под подол готов к любой забраться и осчастливить… Что не думает он только о тебе, как ты о нем.
— Докажи! — сверкнула глазами княжна. Последние время его не подпускала к себе совсем. Боялась своих чувств и что поддастся ласкам и поцелуям Митятича. Уж совсем невмоготу было. Тело томило и требовало чего-то, что Любава еще не ведала… но того, от чего щеки румянцем обжигающим наливались, в животе странный узел стягивался, да грудь чувствительной до стона становилась.
Потому держала на расстоянии, но была в нем уверена.
И пусть не признавался в любви и не клялся, это только пустозвоны о таком на каждом углу трубят, а кузнец не такой. Он в себе сокровенное хранил. Зато взглядом обласкивал, улыбками одаривал.
От уроков его по метанию ножа во благо своей чести Любава отказалась, но оружие — его подарок, бережно стерегла, а по возможности носила, ежели, куда без ведома уезжала. Он придавал сил и уверенности, а что им так и не научилась управляться — так то не горе. Еще успеется.
— Зря согласилась, — сузила змеиные глаза боярышня. — Хоть ты мне и подруга, но чтобы доказать, что нет ничего порядочного в Митятиче, что он… обычный теленок, кому сиську мясистей покажи, за той и пойдет… Пересплю с ним. А заодно и проверю, каков он в постели!
Любава задохнулась от бесстыдства Боянки. От распущенности вопиющей. От… распутства… поскудства… безнравственности…
— Да… какая же ты подруга опосля такого будешь? — ахнула княжна, на скамью опустошенно ухнув. Сердце неистово обиженным ритмом колотилось, по телу дрожь пробегала.
— Стало быть, сомневаешься, — колюче уличила Боянка. — Передумала?..
— Вот еще, — нахохлилась Любава. Спину выпрямила, взгляд наполнила надменностью и княжеским величием. — Я от слов своих не отказываюсь. Валяй, соблазняй… — дозволила снисходительно.
— И свалю, и соблазню, — ничуть не повелась на уловку подруга. — Чтобы тебя, дуру, в правду ткнуть. Не нужен тебе такой, как он. Пусть деревенскими балуется… — упрямо напирала Боянка.
— Ага, — не сдержала ехидства Любава. — И тобой, — кивнула значимо.
— И мной! — безлико согласилась она. — Пусть и на разок… Я всего лишь боярышня. Как обмануть будущего мужа — уже научена. Мне не страшно девичью честь терять, ибо не править княжеством, не скреплять брачным союзом земли… Это твоя роль, моя княжна, — глумливо поклонилась в пояс, да ужалила взглядом насмешливым.
— Не получится у тебя ничего! — всеми силами держалась от слез Любава. — Иванко — мой. Мой навеки!!! Мы с ним — истинная пара. Он дышит мной, я понимаю его без слов… Я даже по походке настроение его читаю. Предназначены мы друг другу судьбой! — с меньшим пылом, но горячо, душевно. — Вот увидишь, — гордо вскинула голову, глаза в сторону скосила, — не поведется он на твои прелести…
Боянка расхохоталась так, что слезы все же брызнули.
— Дура ты, Любава, хоть и княжна! Все мужики ведутся на прелести! Все без исключения! — с горечью и досадой. — И умные, храбрые, сильные княжны, мечтающие о единственном и лучшем, им без надобности. Мужики другими мерами любовь нашу меряют. И покуда ты это не скумекаешь — быть тебе несчастной и одинокой.
— Ты слишком циничная… И жестокосердная! — вспылила Любава, кулаки сжимая. — Ежели ты не умеешь любить, неча всех под свою гребенку сгружать! Я не такая! Я верю!!!