— Тогда почему? — не вытерпела боли Любава и заревела.
— Чтобы ты очнулась от фантазий! Чтобы прозрела — не твой он мужчина!!!
— А твой, стало быть? — взвизгнула княжна, сев на постели и сжав кулаки.
— И не мой, — с горечью мотнула головой Боянка. — Ничейный он… как бык-осеменитель, бродит, породу улучшая, а жизни с ним…
— Ты просто боишься! — бесновалась Любава. — Что он может хорошим мужем стать! И не тебе!!!
— Ну, если так, дерзай! — взмахнула рукой Боянка. — Коль сможешь жеребца ретивого в узде удержать, будет у тебя самый продуктивный по спариванию самец!
— Да как ты можешь?! — бешенство схлынуло, ему на смену подоспело недоумение от такой хладнокровности. — Он же не только для этого надобен… — всхлипнула неуверенно.
— Ой, — фыркнула боярышня. — И то верно, ну да, червяков на крючок сажать, глупости твои слушать о свободе и воли…
— Ненавижу!!! — вновь завопила Любава. — Прочь, змея! Не хочу больше видеть! Ни тебя! Ни его! С глаз моих! Оба!!! — и подушку в подругу с размаху пустила. Боянка не была ловка как княжна, потому бросок пришелся точно в цель. Тяжелая подушка на лебяжьем пуху угодила в лицо. Боярышня опешила от такого «подарка». Топнула ногой, порываясь отвернуться, но вместо того, подхватила «оружие» и грозно зашагала к княжне.
Любава несколько секунд хлопала растерянно ресницами — в голове не укладывалось, что Боянка осмелится. И стерва посмела! С размаху бокового, держа обеими руками… Бах по ошарашенной княжне… Она в последний миг дернулась, но подушка все же широким мазком по лицу прогулялась… Любава кувыркнулась по ложе… Стоя на коленях, подхватила вторую подушку…
И понеслась душа в рай…
Несколькими минутами позже, Любава и Боянка в медленно оседающем облаке пуха, держа потрепанные наперники и жадно хватая воздух ртами по разные стороны постели, смотрели друг на друга с лютой ненавистью.
— Не подруга ты мне! — процедила сквозь зубы княжна.
— Жаль, ведь ты для меня по-прежнему самая лучшая, — боярышня, чуть помедлив, откинула ошметки подушки. Сдунула с плеча кучку перьев, отряхнула одежу, и с опустошенным видом пошла на выход. — Пусть я для тебя стала врагом, но ты для меня… — запнулась на миг уже на пороге. — Что бы ни случилось — подруга. Я всегда тебя поддержу. Ежели придется — жизнь отдам. Только взрослей, Любава… Пора уже… Времени больше нет! Моя княжна, — змеюка такой поклон прописала, от которого не только ядом, но и… уважением разило.
Лишь дверь захлопнулась, княжна вновь разрыдалась. Никогда в жизни не было так больно и тошно. И бессильно…
И потому ухнула на пол. Как стояла, так и осела. В белоснежное море перьев, которые вновь невысоко взмыли плотным облаком.
Лицом в руки уткнулась и заревела. В голос, заунывно, захлебываясь болью, унижением.
Никто не решился к ней зайти, хотя и Марфа, и няньки под дверьми караулили, кабы чего не удумала глупого княжна. Лишь батюшка осмелился. Но никто ему про ссору не поведал. Пусть сам выведает. Они — одна кровь. Поймут друг друга, сумеют договориться…
И он убедил, — хоть Любава всей правды не открыла, — смог к ней слова верные подобрать.
Княжна еще немного носом пошмыгала, в задумчивости посидела, а опосля позволила убраться в комнате.
Еще часами позже Любава сделала для себя вывод: «Предавши единожды, предаст дважды!»
Потому звездной ночью прощалась с глупыми надеждами, с розовыми мечтами, со своей детской любовью. Она выйдет замуж за какого-нибудь князя. Выполнит долг перед отцом, перед людом честным, перед княжеством. Не будет больше заниматься ерундой, грезя о несбыточном.
Какая же она была непрошибаемая дура! Курица безмозглая! Наивная… Убогая…
Но теперь поумнела, прозрела. Спасибо Иванко и Боянке — заставили повзрослеть в одночасье, раскрыв глаза на мир, друзей, врагов… предателей.
Благодарна им, но ни за что в этом не признается! Это будет в ее сердце.
Утром проснулась спокойная, расчетливая, холодная.
Митятич предостаточно потоптал душу. Больше ни один мужчина не заденет ее сердца! Больше она не позволит никому причинить столько боли.
Отныне ей управляет лишь долг!
А любить…
Глупость какая-то, да кому оно чувство это надобно?
За четыре дня до…
Любава Добродская
— Сегодня гонец от Ратмира прибыл, — отец тяжко вздохнул и откинулся в кресле, изысканно шкурами куниц украшенное. Последнее время он совсем сдал. Морщинистое лицо посерело, губы посинели, осунулся так сильно, что щеки впалые четко скулы обрисовали. В руках дрожь, ноги — вообще едва держали. Некогда могучему воину самому претило быть таким. Потому он крайне редко старался выходить из покоев.
Помощников верных и ответственных вокруг много. Каждый ведал свое место. Вот и выполняли вверенные им обязанности, стараясь князя своего меньше дергать и отвлекать от тягучих дум. Понимали его боль после утраты уже второй любимой женщины. Первая — жена его, вторая — старшая дочь. Ну а младшая… сорви-голова. Что с нее взять?!
А народ и бояре уважали, почитали, ценили Святояра, потому что человеком он был великим и достойным. Благородным, рассудительным. Правил хоть и кулаком тяжелым в свое время, но по чести спорные вопросы решал. За земли сражался в первых рядах, и никогда не отступал, ежели дело касалось княжества и его жителей. К голосу бояр и народа прислушивался: иной раз шел супротив собственного мнения. Во благо народа и княжества своего!
Сейчас мало что осталось от того воина бесстрашного — иссохшее тело, потухший взгляд… И часто случалось, заглянув к батюшке просто проведать, заставала его Любава сидящим в кресле и отстраненно-задумчиво разглядывающим стену.
А сегодня вот он сам… решился выйти. Верный прислужник Борила — позади топтался, да охранник Микула ни на шаг не отходил.
Любава в гостевом зале перед отцом замялась, опустила взор…
Опять разговор нелегкий намечался. Да и больно было смотреть на отца.
— Послание передал… Настоятельное требование…
Любава вздрогнула, очи подняла на отца. Но Святояр так и остался мрачным и равнодушным. Княжна мазнула глазами по пустующему залу — теперь понятно, почему нет никого. Батюшка наперед с ней желал этот вопрос обсудить. Дабы ведать, как потом с боярами вести беседу.
В углах темных, да за закрытами дверями громче роптали, что Любаву пора приструнить, да замуж насильно выдать.
И пока ее только отец спасал от брака с нелюбимым и нежеланным.
Сама понимала, ежели с батюшкой, что случится — ее выдадут за того, кого посчитают лучшим. Точнее, за того, кто им выгодней покажется.
Вот тут как раз тяжелый характер вновь начинал о себе напоминать.
Ежели выходить по расчету, то по собственному! Никак не с пинка бояр!!! Сами-то покраше, помоложе выискивали — под себя, чтобы глазу мила была.
Ух! Несправедливость очередная! Почему мужам дозволено выбирать, а девицам — молча принимать, ежели то выгодно остальным?..
— И чего грозит? — собственный голос прозвучал подавленно и гулко.
— Сама посуди, — протянул батюшка свиток, что в руках держал до сего времени.
Любава подступила к отцу. Нерешительно забрала грамоту.
Герб князя Вяжского.
Береста хорошей выделки.
Красивая вязь. Ровная, четкая… Наклон, нажим. Не мог это воин писать. Писарь, как пить дать! Да и характер у того человека спокойный, а Ратмир выдержкой не блистал. Его бы каракули размашистыми были, да гуляли по листу влево-вправо.
Развернула. Глазами пробежалась торопливо, а когда подурнело, медленней перечитала:
«Я, Ратмир Вяжский, даю вам последний шанс принять предложение. Супружество со мной для Любавы Добродской станет залогом, что люд на ее землях будет под моей защитой. Сама она останется жива, а коль родит наследников крепких — так в золоте купаться будет. Аль нет — отныне не имею больше притязаний по ее руку и сердце. Не миром, так войной земли ваши заберу. На решение у вас времени до следующего солнцестояния!»
— Он что, — запнулась Любава, вскинув испуганно глаза на батюшку, — войной нам грозит?
— А сама как вычитала?
— Но ведь это же, — вновь замялась. — Из-за того, что отказала?
— Не смеши меня, — отмахнулся устало отец. — Ему повод был надобен… Я должен ответ дать… — выдержал паузу Святояр, приложив руку к сердцу, и поморщился. — Вот и придумай, что писать надобно. А я на Вече скажу, как решила…
Любава даже рот открыла, дабы порыв злости выплеснуть. На Ратмира, его жуткий характер. На его послание, но благоразумно промолчала. Потому батюшка, зная шаткое положение, видя безысходность, позволял опять дочери сделать выбор. Каким бы вершительным он ни оказался. Под какую войну бы ни подвел. Какой бы гнев ни вызвал в народе.
— Когда ответ надобен? — уточнила вместо глупых эмоций.
— О письме уже знают бояре. Но ждут до вечера…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ