Фенгджи кивнул. Не все понял, но доверился страсти, с которой говорил Русич. Ощутил силу и пошел в новый мир.
С тех пор ни разу не предал. Плечо к плечу, спина к спине. Всегда с Радомиром и за него!
А теперь вот… еще и сына своего князь ему доверил!
Главным телохранителем значился, был воином и человеком дела, а не хозяйства и семьи. Несколько мгновений смотрел на сопящее недоразумение. Кое-как закутал в княжью рубаху и отнес в избу, где сам проживал аскетом близь казармы дружины. Молодые, крепкие, ловкие мужи, знающие о выносливости, силе, оружии больше других. Умеющие воевать, охранять и убивать. Другой семьи у Неруса не было.
И не стремился он к ней… До сих пор не мог смириться с болью молодости.
Уже любил когда-то давным-давно. Любил, да защитить не смог. И ежели б не князь — сам был бы в подземных мирах, раздумывая, как воротиться. Вот только с тех пор, как отрезало. На девиц только по надобности смотрел, а мысли о семье запер на амбарный замок.
Так и было, так и есть, только оказался в его огромных ручищах никому не нужный едва живой комочек, так душу и затопила нерастраченная отцовская нежность.
В скромной хижине огляделся хмуро: скамья, стол, да печь — вот и все убранство, и, не раздумывая, на стол куль положил. Осторожно развернул.
Хм, а ничего, вроде, налился молочным цветом малец. И сон крепкий. Ткнул аккуратно пальцем в мягкий животик. Мелкий сморщился, закряхтел. Взял за ножку и поднял вверх тормашками. Мальчишка ручки растопырил… да как рот открыл.
— То-то же! А то — не жилец, — хмыкнул Нерус, но уже через несколько минут пожалел о поступке. Мальчишка от натуги аж покраснел…
Как воспитывать детей, Богдан ведать не ведал, потому подошел к этому делу по-своему, по-мужски. Крестьяне дивились ухищрениям нерадивого приемного отца. Передавали из уст в уста жуткие истории. Мол, вместо того, чтобы укачивать ребенка в колыбели, главный телохранитель князя эту колыбель с младенцем о стену шарахал с такой силы, что бревна пообтесались. Что в сугробе маленькое тельце валял, да обтирал снегом. Что в прорубь с ним нырял. Пробежки поутру, а младший княжич то на спине Неруса, то на груди…
— Тверд, плыви, — на своем иноземном наречии кинул Богдан мальцу, еще и года не разменявшему. Тельце слабовато, но ежели дух не сломлен, плоть воспитать да натренировать можно. Так и рассудил Нерус, окунув Тверда в небольшое озерцо. Карапуз вытаращил глазищи испуганно, дернулся под водой и рванул на поверхность, за жизнь сражаясь!
Так научился плавать первее ходьбы. Богдан упорствовал, порой зверствовал — то дыхание задержи, то нырни на большую глубину, то под водой останься, покуда можешь терпеть. И до того малец приноровился в воде плескаться, что порой думать начинал, что это и есть его родная стихия. Что ничего лучше воды не бывает!
Как только Твердомир окреп, да ногами стал устойчив, Богдан усложнил занятия, подняв над землей — в «воздух».
Для начала приволок из леса толстое бревно и наказал княжичу овладеть несколькими простыми упражненими. День, второй, третий… месяц… А бревно поднимал все выше и выше, обучая новым трюкам. Затем в одночасье сменил на
ГЛАВА 2
17 лет назад
Твердомир
Твердомир рос молчаливым, нелюдимым, скрытным. Может то привил ему Нерус, сам обходящий людей стороной, а может люди, которые до конца не верили, что мальчонка выживет и в силу войдет.
На то Тверд не серчал, хватало общения с Богданом. С отцовским телохранителем сложились доверительные отношения. Он считал его учителем во всем, и даже кровный отец не обладал таким влиянием, как наставник.
И вот однажды наблюдая из окна своей комнаты за уроками Богдана и сына, Радомир подивился, как малец проворен и ловок.
— Преведи его ко мне, — крикнул князь своему телохранителю, — пора понимать, чей он сын, а то еще решит, что твой! — усмехнулся в усы, а Нерус нахмурился, но промолчал.
Вот так Тверд шагнул в кровное мужское братство: братьев и отца, который в часы тишины звал младшего княжича к себе, ведя мирные разговоры, но глазами вспоминая лучшие годы со своей женой.
И чем больше смотрел и общался князь с сыном, тем больше убеждался — Твердомир не походил ни на него, ни на братьев, которые были все как на подбор — синеглазые, русоволосые, высокие. Плечи — косая сажень, силища богатырская. Радомир с одного маха головы рубил неугодным!
Тверд же был гибким, как лоза, стройным, как березка. С волосами цвета спелой ржи и стальными глазами, обращающимися в непогожую темень, ежели был чем-то недоволен или зол.
Поставь княжичей рядом, никто бы кровь Радомира в Тверде не признал, разве только те, кто помнил еще Зорицу, любимую жену князя.
Зато отсутствие отцовской руки не смущало Тверда — ему хватало знать, кто его отец, и что он — младший сын великого княжьего рода. А по наставлению Богдана князь в свое время согласился набить на себя и на каждом своем сыне знак принадлежности к роду.
Нерус сам набросал рисунок. И накалывал сам. Потому, как княжичи терпели боль, и выделил самого выносливого и стойкого. И не удивительно, что им оказался Твердомир. Он будто и вовсе не замечал иглы и множественных проколов. Смотрел в одну точку и ждал, когда отцовский телохранитель даст приказ уйти.
Но Богдан и тут ему испытание устроил, чуть усложнил рисунок, добавил цвета… Младший княжич все выдержал. Ни слезы не проронил, ни стона.
С тех пор на груди носил сокола, как символ великого бога — Рода, который и являлся прародителем рода Твердомира. И, по словам Богдана, сила рода в том, чтобы не выпячивали принадлежность к Соколу, а бережно хранили на груди великую птицу, как заступницу, помощницу в военных битвах — силу, объединяющую их всех в одно целое, закрепив ритуал обменом крови: от отца к сыновьям, от брата к брату.
— Каждый из нас принадлежит к какому-то роду! Даже к двум — роду отца и роду матери, — поучал Богдан подопечного.
— А ты, Твердомир, принадлежишь сразу к трем: роду ХаАрийцев — второму из четырех родов Великой расы по отцу, роду ДаАрийцев — первому из четырех родов Великой расы, из которого вышла твоя мать. И… — Нерус встряхнул княжича за плечи, — роду Расенов[1], третьему роду Великой расы. Моей… — Он давно был на службе у князя, но никому и никогда не выдавал секретов своего рода, придерживаясь традиций ХаАрийцев, а вот мальчонке решил поведать. Возможно не надеялся на то, что когда-то у него появится сын, и он сможет передать великие знания, а может отцовская любовь, так некстати проснувшаяся в нем, нашептывала о тайном…
Так или иначе, но на предплечье младшего княжича появилась руна Силы.
— Сила указывает на победу Воина, — говорил Богдан, мрачно наблюдая, как морщится Тверд, когда прикладывал к его жилистой руке раскаленное железо, выжигая символ. — Чтобы идти вперед — нужна сила, заключенная в мужестве. Легко быть добрым, когда ты слаб, ибо нет выбора. А вот когда ты силен и могуч — доброта — твой осознанный выбор. Твое мужество. Твоя воля. Твое величие.
Тверд упрямо терпел боль от ожога, и только скупая одинокая слеза, сбежавшая по щеке младшего княжича, выдала насколько эта боль была невыносимой.
Твердомир взрослел, мужал — был молчалив, упрям, сам себе на уме. Если что втемяшится в голову, никто не отговорит. Да и не выдавал Тверд своих мыслей до тех пор, пока не опробует задуманное. Не раз влетало ему от приемного отца. Не раз был нещадно бит, но все равно стоял на своем.
А Нерус наказывать наказывал, да втихую нарадоваться не мог на приемыша.
Достойная замена росла! Такому можно передать все тайные знания рода Расенов — не разболтает, не предаст.
Вот и учил потихоньку мудрости миров. Через тихие вечерние разговоры передавал энергию жизни их рода, забывая, что сын не его, что мальчишка принадлежит к другой ветви. Но Тверд характером и гибким телом настолько походил на Богдана, что иногда казалось, души в прошлых столетиях были знакомы — уже учились понимать друг друга без слов, уже радовались узнаванию в этом мире.
Так и вступил на путь Воина по заветам Расенов Твердомир, воспитываясь в суровых обычаях шаманов-воинов.
Богдан заботился о становлении характера будущего Воина, помогал наработать отвагу, мужество, выносливость, терпение. Растил мальчишку бесстрашным и смелым. В суровых условиях, на грани невозможного, ибо только так можно стать равным богам и дать отпор.
Тяжелые работы, ранние подъемы, часовые бдения по ночам, а то и ночи без сна, ходьба босиком, нагишом, аскетизм, голод, долгие забеги и многодневные походы и одиночные выживания в лесу…
Тверд не жаловался, потому что не знал другой жизни, сытой, теплой, радостной.
— Тверд, собирайся, уходим в лес! — Нерус отдал приказ, будто не сомневался, что других дел, как поход в горы у княжича нет.
Шли долго, молча. Но Твердомиру нравилось безмолвствовать в присутствии Богдана — само молчание говорило больше, чем слова. И княжич чувствовал себя спокойно и уверенно.
— Здесь! — телохранитель отца сбросил сумку посередине крошечной поляны. — Пойдем.
Незримая тропинка вывела их на другую полянку, где одиноко стоял дуб, не так давно пронзенный молнией. Голый, с кривыми, но раскидистыми ветвями. Кора обуглилась и местами сошла, оголяя ствол, но мощь дерева все еще была видна.
— Вот оно! — кивнул на дуб Богдан. — На сегодня урок прост. Лазать по голому стволу и прыгать с ветки на ветку, пока не взберешься на самую верхушку! На сегодня это твой наставник, познакомься, — и Нерус склонил голову в поклоне, приветствуя некогда мощное дерево. Твердомир нерешительно повторил жест Богдана, краем глаза отметив, как тот одобрительно улыбнулся.
Тверд несколько мгновений оценивал толстый ствол и никуда не спешил: прикидывал, как достичь цели, не наломав дров и не свернув шеи.
— Ты же помнишь, — тихо, дабы не спугнуть мысль княжича, наставлял Богдан, — как мы делали ладони крепкими, локти выносливыми, плечи сильными?