Французы повернулись к нему. Солдаты они были бывалые, изумление от неожиданного появления Шарпа быстро сменилось на их лицах явственными прикидками, насколько удачным может быть винтовочный выстрел от бедра.
Шанса проверить это на практике майор им не дал:
– Патрик!
С хищной ухмылкой Харпер приблизился к другу.
– Присмотри-ка за ними, сержант.
– С удовольствием, сэр.
Ирландец навёл на врагов семистволку, а Шарп поспешил к выходу из монастыря. Рядом с их тремя конями паслись ещё пять, очевидно, принадлежащих пленникам. Шарп прикрыл тяжёлую створку и задвинул засов. Вернувшись во двор, он взглянул на французов поближе.
Сержант был парень рослый, крепкий, как дуб. На загорелом лице жёсткой щёткой торчали густые чёрные усища. Глаза горели ненавистью. Его товарищ в офицерской форме был и тоньше, и изящнее, а взгляд, обращённый на Шарпа, выражал презрение и брезгливость.
– Сержант, заберите их пушки.
Офицер без сопротивления расстался с карабином, а вот сержант заартачился. Ирландец дёрнул мушкет к себе, но француз не отпустил оружие, и лишь когда Шарп красноречиво качнул стволом винтовки, неохотно уступил.
– Кто вы такие?
Офицер ответил на приличном английском:
– Я не представляюсь дезертирам.
Шарп поразмыслил. Пять лошадей, два всадника. Такая же седельная сумка. Стрелок шагнул вперёд и пнул вьюк ногой. Внутри звякнули монеты. Офицер-француз насмешливо бросил:
– Не стоит беспокоиться. Всё до сантима.
Шарп сделал три шага назад и повесил винтовку на плечо. Харпер удивлённо крякнул.
– Меня зовут Ричард Шарп. Я – майор 95-го полка армии Его Британского Величества. Сержант Харпер!
– Сэр?
– Опустите ружьё.
– Но, сэр…
– Выполняйте, сержант.
Французский офицер недоверчиво проследил, как ирландец убирает семистволку, и перевёл взгляд обратно на Шарпа:
– Так вы – не дезертир?
– Слово офицера.
Француз щелкнул каблуками:
– Мишель Дюбретон. Имею честь командовать 54-м батальоном императорской линейной пехоты.
Командир батальона, два витых эполета… Полковник, не меньше. Отдавая салют, Шарп чувствовал себя странно:
– Мои извинения, сэр.
– Ну, что вы, майор, извиняться должен я. – Дюбретон улыбнулся Харперу, – Вы не представили товарища.
– Сержант Харпер.
Ирландец панибратски подмигнул Дюбретону. Офицер взглянул на своего сержанта и сказал Шарпу:
– Как близнецы, не находите? Хотя мой больше, смуглее…
Унтер-офицеры стояли достаточно близко друг к другу, и Шарп недоумённо поморщился: да, француз смуглей, но «больше»? Разве что ростом малость выше. Гримаса стрелка не укрылась от полковника. Дюбретон рассмеялся:
– О, простите мне невольный каламбур. Больше? – фамилия моего сержанта.
Больше? кивнул Шарпу.
– Отдай им оружие, Патрик.
– Благодарю вас, майор. Значит ли ваш жест, что между нами заключено перемирие?
– Что-то в этом роде, сэр.
– Мудро.
Дюбретон любовно огладил возвращённый ему карабин. Может, на плечах француза и красовались эполеты полковника, но сноровка в обращении с оружием чувствовалась солдатская. Он обратился к Харперу:
– Вы говорите по-французски, сержант?
– Я, сэр? Нет. Гэльский, английский, испанский…
Казалось, Харпер не находит ничего странного в разговоре с вражеским офицером посреди монастыря.
– Прекрасно. Больше? может объясниться по-испански. Могу я попросить вас двоих постоять на страже, пока мы обсудим кое-что с майором?
– Не вопрос, сэр.
Дюбретон схватился за сумку с деньгами и подтащил её к той, что принесли Шарп с Харпером:
– Этот вьюк ваш?
– Наш, сэр.
– Золото?
– Пять сотен полновесных гиней.
– Ого! Выкуп?
– Да, за девушку, сэр.
– Пятьсот за одну? Кому-то она дорога. У нас три.
Полковник замолчал, достал сигары с обрезанными кончиками, предложил Шарпу. Тот вежливо отказался. Повозившись с трутницей (Трутница – металлическая коробка с куском трута, стали и кремнем для высекания огня. Прим. пер.), Дюбретон задымил и продолжил:
– У нас три. Включая мою жену.
– Мне жаль, сэр.
– И мне. – голос полковника, ровный, безучастный даже, не вязался с неожиданно жёстким выражением лица, – Ничего, Дирон поплатится.
– Дирон?
– Сержант Дирон, величающий себя ныне маршалом Потофе. Хороший кашевар, но человечишка дрянной.
Полковник покусал губу и осведомился:
– Как, по-вашему, сдержит он слово?
– Сомневаюсь.
– Вот и я тоже. Но приходится рисковать.
Повисло молчание. Тихо было в монастыре. Тихо было за его пределами. Шарп извлёк часы. Двадцать пять минут двенадцатого.
– Вам назначалось точное время, сэр?
– Назначалось. – Дюбретон выпустил клуб дыма, – Одиннадцать двадцать пять.
– А нам – четвертью часа раньше.
– Для повара у Дирона мрачновато чувство юмора. Вероятно, он надеялся, что мы перестреляем друг друга. И едва не оказался прав.
Шарп был с ним согласен. Чудом не передрались.
– Могу я поинтересоваться, как ваша жена попала к Потофе?
– Отребье устроило засаду на обоз, следовавший из Леона в Саламанку. Никто не ждал вероломства от парней в нашей форме, и бандитам достался солидный куш военных припасов, а также три офицерских жены, ехавшие провести Рождество с мужьями.
Дюбретон прошёл к запертой двери на западной стороне, подёргал её и вернулся к Шарпу:
– Мне знакома ваша фамилия. Талавера? Бадахос? Тот самый Шарп?
– Наверное, да.
Дюбретон по-новому оценил винтовку Шарпа, кавалерийский палаш на перевязи, шрам и заключил без всякой, впрочем, враждебности:
– Я оказал бы моему императору изрядную услугу, убив вас, майор Шарп.
– Думаю, я тоже сослужил бы хорошую службу британской короне, отправив на тот свет вас, сэр.
– О, я уверен в этом! – засмеялся полковник с гордым бесстыдством человека, знающего себе цену.
– Сэр! – Харпер показывал на часовню. Там что-то грюкнуло и заскрипело.
Дюбретон отбросил сигару и подобрался:
– Сержант Харпер, вправо!
Повинуясь жесту полковника, ирландец занял позицию правее и чуть позади офицеров. Обратным движением кисти Дюбретон отправил Больше?? влево:
– Что внутри, майор?
– Часовня, перегороженная решёткой. В решётке – калитка, но она на замке.
Дверь распахнулась, и перед мужчинами предстали две девицы, со смиренным видом застывшие в реверансе. Постная мина недолго продержалась на их мордашках. Прыснув, они скрылись в часовне и вскоре вынесли во двор стол. Одна стрельнула глазами на Больше?, затем на Харпера, и, повернувшись к подружке, с напускным восторгом изобразила в воздухе нечто огромное. Обе захихикали. Объявилась третья. Она поставила у стола табурет, поприветствовала офицеров всё тем же реверансом и послала им воздушный поцелуй.
Дюбретон вздохнул:
– Что бы ни измыслил Потофе, наш удел – терпение.
Ботинки гулко затопали в церкви, и двор заполнился служивыми в испанских, французских, английских и португальских мундирах. На мушкетах их блестели примкнутые штыки. Насмешливо косясь на Шарпа с Дюбретоном, они частью выстроились перед часовней, частью заняли боковые галереи. Весёлые девицы почётным караулом окружили стол. На них были только коротко обрезанные рубашонки, и Шарпу подумалось, что им, должно быть, чертовски холодно.
– Mes amis! Mes amis! – густой сочный бас рокотал под сводами часовни. Секунда – и его обладатель показался в дверном проёме:
– Mes amis!
Раскатистый низкий голос плохо вязался с внешностью крикуна: малый рост, заплывшее жиром тело. Толстячок шустро подбежал к столу, распростёр объятия и повторил:
– Mes amis!
Его ноги облегали высокие блестящие ботфорты и белые лосины, которые, казалось, вот-вот лопнут на пухлых ляжках. Необъятное брюхо выпирало из-под цветастого жилета, застёгнутого, очевидно, с большим трудом. Надежду соединить петли с пуговицами форменной синей куртки, украшенной вязью золотой канители, её владелец давно потерял и просто перехватил на манер пояса золотым же кушаком, в то время как другой кушак, красный, был приспособлен в качестве аксельбанта, свешиваясь с правого плеча. На шее, под лесенкой подбородков, болтался опять же золотой крест с эмалью.
Бывший сержант Дирон, возведённый самим собой в маршалы, снял шляпу с пышным белым плюмажем, явив Шарпу с Дюбретоном добродушную физиономию перекормленного херувима. Сходство Потофе с ангелочком усиливал окружавший голову редкий венчик светлых кудрей. Дирон обратился к Шарпу:
– Parlez-vouz Francais?
– Нет.
Херувимчик погрозил стрелку пальцем:
– Вы учить ф’ганцузский! Хо’гошенький язик! Сп’госить полковник! – он улыбнулся Дюбретону, как старому знакомому. Тот промолчал. Толстяк пожал плечами, рассмеялся и снова заговорил с Шарпом:
– Мой английский плохой. Вы гово’гить с мой полковник.
Потофе вывернул голову настолько, насколько позволяли складки жира и завопил:
– Mon Colonel! Mon brave!
– Спешу, сэр! Спешу! И вот он я!
Скаля беззубый рот, в дверь протиснулся человек с по-детски голубыми глазами на жёлтом лице, простреливаемом судорогами. Форма британского полковника не могла скрыть звериной силы его мускулов. Он прошёл вперёд и, запнувшись, уставился на Шарпа немигающим взглядом:
– Шарпи! Привет, Шарпи! – мерзкое хихиканье, перемежаемое спазмами, огласило двор.
Подчёркнуто спокойно стрелок повернулся к ирландцу:
– Сержант Харпер, не стрелять.
– Нет, сэр.- ответил тот угрюмо, – Не сейчас.
– Сэр-сэр-сэр… – передразнил его человек в мундире английского полковника, – Никаких свинских «сэров» тут! Мы не любим подхалимов!
Он зашёлся хихиканьем, роняя на грудь тягучую слюну.
Только заслышав первые звуки этого голоса, Шарп узнал его. Голос того, кто, как Шарп надеялся, замолчал навсегда, хоть и хвастался, что смерти он не по зубам. Посреди монастырского двора, в лучах солнца перед Шарпом стоял призрак прошлого – Обадия Хейксвелл.