Мой сын, Щаранский Анатолий
Евреи!
Поглядим правде в глаза, евреи!
Один только раз поглядим…
А где она — наша правда? Где она, где?!
Как ее отыскать в ворохе чужих полуправд?
А правда наша — старики наши.
Вот и поглядим в глаза старикам нашим. Битым и ломаным. Пуганым и задавленным. Приспособившимся к невозможному. Убежавшим от неизбежного. Позабывшим незабываемое.
Поглядим в глаза — не зажмуримся.
Поглядим — не откажемся.
Поглядим — примерим на свой счет…
Он сказал мне однажды, молодой еще музыкант, скрипач из хорошего оркестра:
— Я теперь спокоен, — сказал он. — У меня появился запасной выход. Если они выкинут меня с работы, я всегда смогу уехать.
Его выкинули…
Покрутился, повертелся, с трудом и по знакомству устроился в оркестрик похуже.
Вчера я его опять встретил:
— Я спокоен, — сказал он, позабыв про первый наш разговор. — У меня есть запасной выход. Если они меня выкинут…
Евреи!
Поглядим совести в глаза, евреи!
Один только раз поглядим…
А где она — наша совесть? Где она, где?!
А совесть наша — дети наши.
Вот и поглядим в глаза детям нашим. Не сытым еще — не зажравшимся. Не трусливым еще — не продавшимся. Гордым еще и добрым. Нерасчетливым и наивным.
Дети наши — это прошлое наше.
Старики — наше будущее.
Все наоборот, навыворот, наизнанку… Все перелицовано трижды и пятижды.
Так как же нам вывернуться на нашу естественную сторону? Как же нам, как?!
И можно ли?
И не опасно ли?
И где она, где она — наша естественная сторона?..
Чтобы старики наши стали нашим прошлым. Дети — нашим будущим.
И вот мы уже выворачиваемся.
Вот мы кряхтим и стонем. Пыхтим и надрываемся. Страдаем сами и мучаем других.
Выворачиваемся, братцы, выворачиваемся!
Но какой дорогой ценой…
Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Мильгром И. П.
Мой сын, Щаранский Анатолий, был арестован 15 марта 1977 года…
Его прадед захотел умереть в Палестине.
Захотел и захотел.
Были такие чудаки во все времена.
Что делал еврей в подобном случае?
А что он мог делать? Шел в канцелярию градоначальника, писал заявление, платил десять рублей — и через две недели получал заграничный паспорт.
Его прадед так и сделал. Пошел, написал, заплатил — и уехал в Палестину. И жил там. И умер там.
А дети остались на Украине. И правнуки.
Это был год тысяча девятьсот тринадцатый.
С этим годом у нас долгое время любили сравнивать разные показатели.
Сколько нефти в тринадцатом году и сколько теперь. Сколько угля. Чугуна. Стали. Всякого прочего добра…
Сравним и мы.
И тоже с тысяча девятьсот тринадцатым…
Его дядя сидел в тюрьме за сионизм.
Сидел себе и сидел.
Были такие чудаки во все времена.
Было такое веселое время, когда за это сажали и объявляли открыто, что сажают за сионизм, а не за паразитический, будто бы, образ жизни, не за шпионаж и хулиганство. Нравы тогда были попроще. Оглядки на Запад поменьше.
В тюрьме дяде предложили:
— Или подпиши, что не будешь заниматься сионистской пропагандой, или высылка.
Дядя предпочел высылку. И уехал на пароходе. Через Турцию в Хайфу.
А братья остались на Украине. И сестры. И племянники — уже родившиеся и еще нет.
Это был год тысяча девятьсот двадцать второй.
Опыта у властей еще не было. Традиции не сложились. Профессионализмом и не пахло. Но уже проклевывались первые ростки. Робкие, но многообещающие.
В порту, у трапа парохода, провожающих фотографировали.
Так и представляется неуклюжий аппарат на треноге, маг-чародей из ЧК под черным покрывалом, вспышка дымного магния…
Это вам не теперешняя электроника!
Это вам не микрофон в горошине. Не фотоаппарат в пуговице. Не радиоактивные изотопы. По сравнению с двадцать вторым годом мы давно уже взлетели в заоблачные высоты.
А по сравнению с тринадцатым!..
Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Мильгром И. П.
Мой сын, Щаранский Анатолий, родился в городе Донецке в 1948 году…
Украина, Украина!
Сколько детей еврейских родила ты, Украина!
Сколько выкормила — выпестовала — соединила — оженила — похоронила!
Сколько забила насмерть!
Топот казачий, посвист гайдамачий, мат-перемат цетлюровский, кованая поступь полицая…
Что же случилось на земле твоей, Украина, после тринадцатого года? Что случилось, Украина? Страшно вспомнить…
По всему миру, Украина, рассеяны пасынки твои — евреи. По странам и материкам: у кого дедушка, у кого бабушка, а кто и сам — с Украины. Едут к тебе — к могилам с пепелищами. Едут к тебе — к детству оборванному. Едут к тебе — едут к себе.
Вспоминают тебя, проклинают тебя, благословляют тебя, Украина. Хаты беленые, вишни в цветении, доброту с пирогами и галушками, злобу с кольями да нагайками…
Узел на тебе завязан, Украина. Плотный, тугой узел, что не разодрать и зубами.
Бегут от тебя и тоскуют по тебе.
Цепляются за тебя и мечтают о побеге.
Украина, Украина!
Как нам с тобой повезло, Украина!
Как нам не повезло с тобой…
Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Мильгром И. П.
Мой сын, Щаранский Анатолий, в 1972 году закончил московский физико-технический институт…
Поздние дети — нежданные дети.
Поздние всегда, как чудо.
Когда не ждешь уже, не надеешься, примирился навечно с невозможным, с привычной горечью глядишь на беременных девочек, на отцов с колясками, на бабушек с внучками, на годы свои уходящие, на старость впереди нехлопотливую, на бесцельность привычную… и вдруг — нежданно-негаданно — подарок тебе, откровение, чудо, не просто рождение — знак неразгаданный…
Поздние дети — ненаглядные дети.
Над которыми дрожишь и удивляешься, радуешься и гордишься: не знаешь, кого и благодарить…
А они с братом были поздние.
Мать родила их уже под сорок.
Когда и не чаяла…
И стал жить мальчик.
Мальчик как мальчик.
Жил себе и жил.
Были такие чудаки во все времена.
В школу ходил, книжки читал, кино смотрел, речи слушал, сам потом выступал.
Все, как у всех. Все, как для всех. Только ростом оказался поменьше да задумчивостью побольше. Да еще не всякого до себя допускал, долго держал за стеночкой, приглядывался-присматривался, стоит ли этому человеку дверцу открыть.
В футбол играть не любил. Гвозди забивать не умел.
Любил математику. Любил шахматы.
В двенадцать лет напечатал шахматную задачку собственного изобретения. Заплатили за это 5 рублей 35 копеек. С вычетом за бездетность.
В четырнадцать лет — первый разряд по шахматам.
В пятнадцать — кандидат в мастера.
Так и хранятся в семье вырезки из тех старых газет с упоминанием фамилии юного дарования, да еще квиточек денежного перевода на 5 рублей 35 копеек. И фотографии хранятся. И разные мелочи, несущественные для постороннего.
Поздние дети — особые дети…
А дорога для него расстилалась ровная, гладкая, будто под горку: катись — не споткнешься. Школа с золотой медалью — институтский диплом на отлично — работа научная, перспективная…
Жизнь открывалась прекрасная!
Судьба баловала сверх меры!
По сравнению с тринадцатым годом разве может быть хоть какое-нибудь сравнение?!..
Войны не знал, Сталина не помнил, дело «врачей-убийц» обошло стороной, в младенчестве… Еврейство свое не ощущал, традиций не имел, истории не знал, песен не слышал: все, как для всех, все, как у всех. Само время освободило от необходимости знать и помнить. Само время услужливо подсунуло оправдания с отговорками.
И везде он был активистом. Всегда и везде. В школе. В институте. На работе…
Ах, евреи, евреи! Сколько вы наработали на других, евреи. В веках. В странах. Мозги свои отдавали. Мускулы свои. Идеи и эмоции. Энергию и страстность… Самих себя на удобрение…
Ах, евреи, евреи! Не пора ли, евреи, поработать на себя? Землю свою удобрить. Горе свое помыкать. Радость свою испить. Свою — не чужую.
Не пора ли, евреи?..
Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Мильгром И. П.
Мой сын, Щаранский Анатолий, в 1973 году подал заявление о выезде в Израиль…
Как мы приходим к этому?
Кто знает — как?
Что толкает нас? Что заставляет нас? Что сидит в нас до поры-до срока, чтобы пробудиться нечаянно и врасплох?
Во все времена евреи срывались с насиженного места, во все времена…
У одних — флаг на мачте, ветер в паруса, горизонты отпахнутые. У других — прыщ на седалище: не усидеть. У третьих — тоска едучая, от которой бегут всю жизнь — не убежать…
Но главное не это. Не это — основное…
Веками повторяемое, веками ожидаемое — заклинанием, верой неистовой, надеждой невозможной, вдохом каждым и каждым выдохом: «В будущем году…», «В будущем году…», «В будущем…»
Ниточка.
Вечная ниточка.
Ниточка малая, невесомая.
Через моря и страны.
Ниточка, которую не ощущаешь долго, до первого ее натяжения.
А натяжение слабое, прерывистое: не всякий и уловит это натяжение, не всякий и поймет, не всякий и захочет…
«Рабами были вы в земле Египетской…»
Рабами были мы. Рабами стали мы. Рабами со всеми удобствами.
Какое у нас, граждане, обеспеченное рабство! Какая упоительная возможность заложить ненужную душу в обмен на добавочное тело!..
В Киеве случилось землетрясение. Дома качались, как деревья в бурю. Народ сыпался вниз по лестницам, напуганный и полуодетый.
Одна дама выскочила на улицу с двумя хрустальными вазами в обнимку. Вазы — они могут разбиться. Хрусталь — он нынче подорожал. Она отдышалась на ветерке, огляделась вокруг себя и закричала, вдруг, в ужасе и смятении:
— Лорочка! Где Лорочка?! Я забыла про Лорочку!..
А ниточка тянет. Тянет ниточка. Тянет и на ком-то обрывается. Перегруженная добром нахватанным, страхом накопленным, самодовольством и безразличием…