Глава одиннадцатая. Любарский и галактики
Если встретиться нам не придется,
как уеду в чужие края,
пусть на память тебе остается
Неподвижная
Личность
Моя.
«День текущий 28.4644 сентября ИЛИ
29 сентября 11 ч 8 мин 45,88 сек в Катагани
29+56 сентября 15 ч на уровне 122
361-й день Шара
N = N0+621154517-й Шторм-цикл МВ
…и СОРОК ВТОРОЙ-й день (46-я Галактическая микросекунда)
Дрейфа галактики М31 в Большой Вселенной!
Теперь в сводку обязано войти и ЭТО.
Сорок второй день! Как выражается Дусик Климов: распротакую мать!..
Вот прохлопал, так прохлопал. Даже записывать неловко. И главное, находился у истоков, рядом. Еще более главное: кому как не мне, квалифицированному астроному, с одной стороны, а с другой — знающему об НПВ, Шаре и Меняющейся Вселенной в нем, было принять это всерьез. Или хотя бы выслушать со вниманием. Ан, профессионализм-то и подвел.
В Небе галактик перемещается самая близкая из крупных галактик, М31 по каталогу Месье, знаменитая Туманность Андромеды. Уфф… написать и то страшно; мурашки по коже.
…само понятие „Небо галактик“ я услышал месяц назад от человека, который судя по всему ПЕРВЫЙ все это и наблюдал. И запечатлел. От Дуси Мечн… тьфу! — от Евдокима Афанасьевича Климова. В тот визит к нему в обсерваторию КГУ в середине августа.
Два дня спустя он ЭТО на своем телескопе и засек. Фантом М31, как его теперь называют. И пошло-поехало.
Теперь в небе вроде как две галактики М31. Одна где положено, в созвездии Андромеды; а другая — и более яркая — сейчас она Туманность Кассиопеи, скоро будет Туманностью Цефея… и похоже, что на этом ее путь не кончится.
Дусика за его наблюдения, снимки и особенно за попытки привлечь к ним внимание мировой астрономии выперли из Катаганского университета и обсерватории. У нас это просто. Когда он пришел ко мне — растерянный, осунувшийся, обиженный, — рассказал, я большую часть — Наиглавнейшее! — просто не воспринял. Пропустил мимо ушей. Воспринял лишь — мелкач позорный! — что он не поладил в начальством, потерял работу, а специалист отличный, нам таких надо. Быстро согласовал с Валерьяном Вениаминовичем, взял Климова в штат Лаборатории МВ. Мол, раз поднимется в кабине ГиМ — такое увидит, что и все обиды забудет, и этот бзик у него пройдет. Бзик!..
Да, с ним так и получилось. Но разве в этом дело!
Это было 12 сентября. В астрономическом мире уже стон стоял, психоз. Да не только в нем, сенсации выплескивались в газеты, в ТВ, на радио. Ведь не просто галактика, а самая популярная, по ней романы и супермаркеты называют — и тронулась. В прямом смысле. А за ней очень многие специалисты, но уже в смысле переносном.
Но нам в НИИ было не до того. Да и что там может произойти — в медленном однородном мире! Вот у нас…
Нам и сейчас не до того — после Шаротряса, гибели естественных лидеров (умница Миша!), разрушений, да еще в условиях краха государства. Еще более не до того. И то, что нам не до ТАКОГО, говорит, что мы — невзирая на работу в мире НПВ и в Меняющейся Вселенной — такие же слабаки и мелкачи, как и все.
…Единственно что я „воспринял“: подцепил, как заразу, песенку „Ах, Туманность Андромеды…“ — новый шлягер. Сенсация выплеснулась и на эстраду. В шашлычной на базарчике неподалеку от НИИ ее регулярно крутят:
— Ах, Туманность Андромеды,
приходи ко мне обедать…
И я несколько дней ее мурлыкал. Альфа-ритмы мозга сами подхватывают такое. Пошляк! Тьфу!
Странные, небывалые снимки прокрутил нам сегодня Климов в просмотровом зале как фильмик. Небывалые для обычного мира, для Большой Вселенной, для ее Неба галактик — но не для нас. Такое я видел в МВ еще в первый подъем в кабине ГиМ. Кто-то опоздавший так и спросил:
— Что, уже восстановили Систему ГиМ?
Небывалое для Большой Вселенной в них вот что: в фильмике, длившемся две неполные минутки (еле наскреблось на них снимков-кадров) и снятом за две ночи,
галактика М31 прокрутилась на 2 миллиона лет вперед. На несколько градусов. Вся; внутренние же области гораздо больше. Яркое ядрышко-керн вообще сделало 40 оборотов. Обтекающие его богатые звездами области ядра отставали во вращении чем далее от него, тем заметней. Огромное ядро М31 сделало почти полный оборот.
Это пришло из Большого Космоса, где даже звезды мы именуем „вечными“! Туманность Андромеды крутнулась так за две ночи.
Не она сама, конечно, ее изображение. В тянущемся два с лишком миллиона лет оттуда световом луче они все нанизаны на него, как шашлык на шампур. Но как они могли спрессоваться в дни и часы, во Вселенский миг? Будто в нашей МВ.
…Климов снимал через свой 20-дюймовик, ухитрялся делать по 30–40 снимков в ночь (благо „фантом“ ярче и голубее Туманности Андромеды). Качество, понятно, далеко не то, что от 5-метровых рефлекторов — но это была она, М31. Со страшным, страшным креном — по Пастернаку — блистающая сотнями миллиардов звезд. Я астрофизик, астрометрист — и затаив дыхание, смотрел на то, что нам, микроскопическим однодневкам Вселенной, не было доступно, определяли по спектральным сдвигам расчетами: как живет-вращается звездный вихрь, целая вселенная.
И сверхновые в ней вспыхивали соразмерно спрессованному в дни миллионнолетнему интервалу; то есть буквально одна за другой, а то и несколько сразу. Галактика жила — от кадра к кадру.
На ребят из моей лаборатории это не произвело сильного впечатления; разве лишь то, что виденное ими снято не в Шаре, не в МВ, а случилось и в Большой Вселенной.
„Что, уже восстановили Систему ГиМ?..“
Но самое-то черт побери в этой прокрутке вот что: — именно в „фантоме“ галактика М31 такова, КАКАЯ ОНА СЕЙЧАС. А ту, что в созведии Андромеды, мы наблюдаем такой, какая она была два миллиона лет назад. Столько времени идет от нее свет.
…и еще два миллиона лет он будет сюда приносить ее образ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЕЕ ТАМ ДАВНО НЕТ. „…или как свет умерших звезд доходит“. Господи, у меня в голове как зонтиком помешали. А ведь я закален наблюдениями МВ. Каково же пришлось присяжным астрономам? Им можно сочувствовать.
…Рубите мне голову, но именно Фантом М31 — настоящий СЕЙЧАСНЫЙ облик этой галактики. И где мы его видим, там она и находится. А созвездии Андромеды как раз нынче фантом. Призрак. Свет оттуда приносит воспоминание, что М31 там была.
Уфф… даже жарко стало.
Cнимки Климова уникальны еще и тем, что все другие в мире снимали позже, эту стадию пропустили. А в них самое-самое, как раз для смирительной рубашки.
…Да, здесь в Институте Шара, Институте Неоднородного Пространства— Времени мы, малые, но хитроумные существа в маленьком хитром устройстве — в малюсенькой такой кабине ГиМ — приближались в Меняющейся Вселенной к громадным скоплениям галактик (тому же Небу галактик, но в МВ). Наблюдали, проскакивая импульсами, физически почти вечные против нас, однодневок, звездные небеса, жизнь пылающих светил, планет… Это уникально, но в то же время и НОРМАЛЬНО: малое суетится и суется, лезет к чему-то гораздо большему. Как муравьи к дереву.
А здесь получается как бы С ДРУГОГО КОНЦА. Не с нашего. Не мы ухищрялись (за исключением разве Дусика и немногих первых астронаблюдателей в других странах). Мы, если честно-то, морды воротили. А нам сии изображения, прокрутку М31 — навязывают. Кто!? Зачем!?.. Да и нам ли?
…Сопоставим с фактом (тоже оглушительным), что межзвездные зонды — „Вояджер“, „Наваха“, „Пионеры“ — подтвердили: Фантом М31 светит именно сюда, в Солнечную систему. Ее поперечник 8 миллиардов км против размера той галактики меньше точки — но посылает она свой образ в ЭТУ точку Вселенной. Стало быть, и ее информация о сейчасном облике — тоже только сюда направлена. Во всех иных местах Галактики Млечный путь, как и в прочей Вселенной, видят Туманность Андромеды и ничего больше. Все, кто способен видеть. Со сдвигом во времени где на два миллиона лет, где и больше. А вот здесь не так… здесь, где мы!..
Нет, не могу. Рука не пишет… не набирает на клавиатуре. Ведь я все-таки профессионал. Тем, кто песенки сочиняет или романы, легче было бы сделать вывод. Но я ЗНАЮ, что такое галактика М31: все звездное небо вокруг нас слабее и тусклее ее. И чтобы… нет, я не готов. И Дусику Климову ничего не скажу.
Отложим.
…Мир не такой.
Мы это видим в Шаре. Вообще теория Пеца начиналась с того, что области НПВ должны быть в Большой Вселенной. Да Шар оттуда и пришел.
В этом же русле и моя Турбулентная гипотеза, кстати.
НЕ ТАКОЕ представление развито и в дискетной теории В.В. — настолько, что всем формулам и уравнениям физики дано иное толкование. Антифизика Пеца.
Но в том и дело, что даже зная Числа и Формулы, трудно, почти невозможно осознать, НАСКОЛЬКО мир не такой.
Вот этот НЕ ТАКОЙ мир, Подлинный Мир и проявил себя движением М31 в Небе галактик. Реальным движением, не кажущимся.
…из сопоставления межзвездных расстояний с невозможностью одолеть их за жизнь человеческую, даже летя в космосе с субсветовой скоростью; да и из того, что свет-то так медленно движется во Вселенной, — возникает оправданное подозрение, что сия скорость — далеко не главная в мире. И не наибольшая. Не зря же те формулы Лорентца, кои прославили Эйнштейна, списаны с учебников гидро— и аэродинамики. Со скорости звука они списаны, со скорости малых возмущений в упругих средах.
И кстати, скорость-то сия в воздухе уже далеко превзойдена. Не для малых его возмущений, а покрепче: для снарядов, самолетов, ракет.
Сама же Среда — особенно если она есть Тело некоей Вселенской Цельности, Тело Метагалактики, Тело Вселенной, — вольна двигаться с той скоростью, какая Ей подобает, Естественно Соразмерна. Муравей не может скакать, как конь, — но конь-то может.
После такой философской артподготовки в духе Теории Пеца — все-таки запишу. Приблизюсь к Не-Такому Миру хоть отвагой мысли своей.
Раз Фантомный луч направлен в Солнечную систему…
Раз в нем изображение М31 прокрутилось на два миллиона лет вперед, до нынешнего состояния…
…это сама галактика дает о себе знать. Как живое разумное существо. Со своими возможностями двигаться и действовать. С целевым поведением. „Я здесь и сейчас я такая“.
И цель (Цель!) должна быть соразмерна ее действиям. Должна быть Вселенски огромной.
…Само собой, что ТАМ должно быть и используется НПВ и полевое управление им. Я изначально считал, что Неоднородного Пространства-Времени во Вселенной не меньше, чем однородного. А то и больше. А о наличии больших электрических полей в ней давно известно.
А впрочем… что мы знаем на своей точке!
Само собой и то, что такой размер Фантомного луча для галактики поперечником в 60 кпс, в миллиард раз больше Солнечной системы, есть ее предельно точная фокусировка. Из двухсот миллиардов звезд нашей Галактики найдена и выделена именно эта. Наше Солнце, вернее, весь наш СПВ, Солнечно-планетный вихрь. А уж тут сами гадайте, кому именно галактика М31, знаменитая Туманность Андромеды (вне созвездия Андромеды) дает так о себе знать.
Вот то-то: кому?
Меняющейся Вселенной?
Нам?..
Или это имеет иной, не постигнутый мною смысл?
…судя по нарастанию яркости, М31 приближается».
Между тем и шлягер «Ах, Туманность Андромеды…» распространялся по нашей планете как — не сказать: вселенское, но уж точно глобальное явление. Он был переведен на многие языки — и всюду, на всех континентах, как на заказ, для исполнения его подобрались «певцы с унитаза». Все они рычали, завывали, тужились и кряхтели в микрофоны, звали блуждающую галактику к себе пообедать, как заблудшую девку с подбитым глазом, обещали не сделать ей плохого:
— Diffusanto Andromedo,
coman et e la dinerе…
Или на эсперанто:
— Nebulozo Andromedo,
gee komo gastronomo!..
На немецком:
— Nebeligkeitus Andromedus,
gehen komm zum mir ferstecken.
Ich nicht machen fur deine verschlehte!..
И так далее, und so weiter, et cetera.
В этом тоже была современность, терпкая наполненность времени. Мировое жлобство кривлялось, самоутверждающе завывало и хрюкало, подняв морды во Вселенную, к Вечности, — точно так, как и их предки в каменноугольном периоде, но теперь с участием развлекательной техники.
Глава двенадцатая. К-Атлантида в расчетах и устремлениях
«Вначале было Число».
Конечно, компьютеры не умеют мыслить. Если бы умели, то складывали числа так: «Сто да сто двести, провались на этом месте!»
Главным и направляющим в дальнейшей работе НИИ с последней недели сентября стали не замыслы и не свершения, а то, что над ними: провозглашенная Буровым Доктрина Опережающего Мышления. Суть ее была проста и известна каждому исследователю, вообще каждому думающему человеку: хорошая мысля приходит опосля. И часто, когда уже все сделали, не дождавшись ее.
И у них так было — с издевательским оттенком из-за высоких К-уровней. Внизу осенило, на средних уровнях быстро исполнили, а потом выясняется, что если бы поднялись выше и еще помозговали, то и делать этого вовсе не надо было. Новые идеи перекрывали и перечеркивали сделанное. Приходилось отбрасывать, переделывать.
— А раз так, — провозгласил Виктор Федорович на КоордСовете, — разрешается сдвиг всех проектов в сторону, так сказать, научной фантастики. Как это ни несолидно звучит…
— То есть? — настороженно вопросили сразу Мендельзон и Любарский.
— Да. И именно в крупных замыслах и проектах… в сложных. Пусть несозрелость и ведет… Ведь незрелость суть молодость, а молодость всегда права… — Похоже было, что и у главного инженера в голове эта мысль не очень еще созрела; впрочем, может, это была игра, может, именно так ее и следовало сказать. — Ну, может, и не всегда… Пятьдесят на пятьдесят, fiftV-fiftV…
— Да не томи ты! — не выдержал Панкратов.
— Неужели неясно! — похоже, Буров огорчился, что такой гениальный вывод не воспринимают телепатически, не ловят на лету. — Если есть сложный крупный замысел… или проект, в котором только половина решений ясна наперед, а другую половину еще надо додумывать, то мы все равно вправе начинать и двигать это дело. Зная по опыту своему, что и вторую половину проблем к нужному времени решим.
— Авантюра! — пыхнул БорБорыч. — А если нет?
— Почему? — повернулся к нему Толюн. — Опыт-то у нас действительно такой. К-опыт.
— К-мышление с опережением, — со вкусом произнес Миша Панкратов. — Я за. Ускоренное время бросает нам вызов — мы его принимаем.
— Доктрина Бурова… — сказала Малюта; сказала неопределенно, констатируя. Неясно было, за она или против.
Присутствовали и Шурик Иерихонский с Климовым; они и сидели рядом — но помалкивали. Только смотрели на остальных как-то углубленно, просветленно. Они были за, а почему, о том речь ниже.
Взгляды всех устремились на Любарского: в конце концов, он директор, его слово окончательное.
Варфоломей Дормидонтович как раз приходил в себя после переживаний, связанных с тем, что прозевал — позорно, от мелкости мышления — Дрейф галактики М31. Сейчас он просто не мог снова проявить мелкость — пусть даже под названием «разумная осторожность».
— Я поддерживаю, — твердо сказал он. — Мы ни от кого не зависим, никому на блюдечке обоснованные проекты подносить не обязаны — за разрешение и финансы. Конечно, если что-то подобное поднести экспертной комиссии, зарубят на первом заседании. Но мы сами себе эксперты, Давайте. Может, хоть так получится, что наилучшая мысля и новое знание прийдут не опосля, а в самый раз.
— Ну, Варфоломей Дормидонтович, — прочувствованно пробасил Буров, — вы выразили проблему лучше меня.
— «Безумству храбрых поем мы песню…» — не удержался Мендельзон.
Тем не менее так и порешили.
Виктор Федорович сказал не все. Он не сообщил, что у него уже есть замысел, который требует именно такого подхода. Сверхкрупный и fiftV-fiftV с неизвестностью; половина решений маячила в тумане.
В доле были Иерихонский и Климов.
Скоро сей замысел стал достоянием всех.
Шурик Иерихонский любил считать. Он был бескорыстным рыцарем компьютера в первоначальном его смысле: ЭВМ, электронно-вычислительная машина. Электронные счеты.
И если честно, то ведущими в замысле, перед которым отступили все иные, были не идеи, не слова даже, а — числа. (Помните: «Вначале было Число…» Вот и здесь.)
Чисел было два, схожих, но различающихся на порядок: 86400 и 8640. Первое это число секунд в сутках: 3600 на 24. В К-пространстве с таким уменьшением кванта h за одну земную секунду протекают сутки. Соответственно и расстояние в 8640 км там уложится на ста метрах. Да еще поперек сто метров — и на гектаре, на площади футбольного поля с боковыми дорожками уложится 8640*8640=75 миллионов квадратных километров территории.
Обыкновенное математическое перекабыльство; благо компьютер, как и бумага, все выдержит.
«Нет, это я хватил, — думал Шурик, откинувшись в кресле и глядя на экран. — Таких дистанций и на планете нашей почти нет. Только в Советском Союзе были… Да и сутки в секунду слишком уж круто. А свободное место размером за сто на сто метров у нас ныне есть: в расчищенной, но еще не занятой ничем части зоны. Между высоковольтной подстанцией и мусорными контейнерами, в самом удалении от подъездных путей. И интересно примериться… Во! Берем К8640. Это сутки в 10 секунд, 360 их за земной час — то есть К-год в час. И К-дистанции в примерке к тому гектару в зоне более приемлемые: от девятисот до тысячи км…»
— И по высоте впишется на уровне первого этажа башни, — говорил он позже в тот же день Бурову в тренировочном зале; оба упражнялись рядом на снарядах. — Даже со слоем атмосферы километров на двадцать.
Тот слушал, качал пресс и мышцы, передвигая грузы на никелевых рейках: вверх-вниз, вправо-влево… Молвил:
— Если бы да кабы росли бы во рту К-грибы. А освещать как, электрическими лампами?
— Ну, солнц-то там, — Иерихонский боднул черными лохмами в высь, — навалом. Даром пропадают.
— Там же ускорения не те. Совсем не те!
На том и разошлись: один в бассейн, другой в сауну.
Виктор Федорович не подал вида, что идея ему запала в душу. Завела.
Действительно, на хоздворе можно — и нужно! — чего-то такое НПВ-обустроить и К-организовать, пока не заняли место всякой ерундой: контейнерами, машинами… И высоковольтная подстанция там рядом, это удобно. (Инженерная мысль его сама воспряла, как застоявшийся конь.) И с солнцами из МВ что-то можно смикитить… «Их, как и планеты, мы ведь могли синхронизовать с наблюдениями из кабины ГиМ… это надо посмотреть на месте и прикинуть. Давненько я в Меняющуюся Вселенную не наведывался, давненько».
НПВ-хищения уже набрыдли. Да и мелко. Сначала интересно было, пока задача не решена. А теперь… И результаты ерундовые, прихватизаторы куда больше умыкают — и без всяких новаций, старым, как жизнь, способом: взятки и связи.
А здесь есть над чем поломать голову.
И спустившись к себе в кабинет на К24, Буров тоже включил компьютер. Сидел, считал, строил графики. Потом вернулся в выси, на крышу.
В НПВ все делается быстро, особенно вверху. В конце сентября система ГиМ уже действовала. Теперь не отрываясь, так сказать, от почвы. От башни. Новый вариант, новый проект — ГиМ-2. Использовали наработки от Ловушечной техники, новый опыт и знания — и не понадобились аэростаты. В центре крыши воздвигли решетчатую вышку, наподобие буровой или высоковольтной; сходство с последней ей придавали тянущиеся вверх кабели на фарфоровых изоляторах — от генераторов Ван дер Граафа. Внутри была подъемная люлька, сбоку, как водится, лесенка из железных прутьев.
Новая кабина ГиМ жестко стояла вверху вышки в окружении раскинутых во все стороны многометровых лепестков-электродов — как пестик гигантской алюминиевой розы. Электроды были и под ее днищем, и между ее куполом и Шаром в высоте белым кольцом, над ним и второе — пространственные линзы. Все заново рассчитано и проверено.
Это была иная Система ГиМ, ГиМ-вторая.
— В такой бы и Александр Иванович не погиб, — вздохнул, выходя из нее после проверочного «квази-подъема» в МВ Любарский.
Да, теперь и «подъем» именовали в кавычках, все делалось полями. Сверзиться с двухкилометровой высоты было невозможно. И в то же время подъемы-внедрения были вполне всерьез:
— точно так замедлялся и расширялся необозримо над прозрачным куполом лиловато-сиреневый Шторм;
— разделялся на множество снежинок-галактик; а они по мере приближения к ним полями в пространстве и преодоления огромных интервалов времени росли на глазах, распространялись…
— потом вдруг (всегда «вдруг») из облака-туманности превращались в облака звезд; а те закручивались вихрями вокруг воронки-ядра, многие окраинные замыкали свои рукава в эллипсы…
— раскрывались звездным небом над головой…
— и можно было приблизиться к намеченной звезде, заметить около нее шарики планет…
— синхронизовать наблюдения в импульсных режимах Бурова; от самой большой скважности (кадр-год, кадр-век, даже кадр-тысячелетие…) до кадр /сутки при максимальном сближении к ним. Даже стало надежнее, четче, поскольку не пошатывало.
…и все это не отрываясь от крыши!
(Действительно досадно стало, что сразу, при живом Корневе, до такого не додумались. К тому шло после идеи полевого управления НПВ-барьерами; но гипноз — и от космонавтики, и от фантастики, — что во Вселенную непременно надо путешествовать, а не приближать ее к себе, превозмог, взял свое.)
Но… то ли от увлечения Ловушками, то ли потому что вместе с рискованными аэростатными подъемами сгинули остатки космической романтики в этом деле, подннмались… пардон, внедрялись в кабине ГиМ-2 в Меняющуюся Вселеную в эти дни редко. Даже Любарский. Только новичок Климов учащал.
Гораздо чаще — увы, увы и позор, позор! — взбирались на вышку не в кабину ГиМ, а чуть ниже, на решетчатый же Зарядочный аппендикс, приваренный сбоку. Там тоже с помощью тех же приближающих галактики и звезды МВ полей… увы-увы, позор, каррамаба, вах-вах, бешбармак и тьфу! — и тех же электродов можно было рвануть из Шара клок сильно концентрированного К-пространства, чтобы зарядить ими Ловушки — а ими затем красть. «Валерьян Вениаминович и Александр Иванович в гробах вращаются, когда мы это делаем», — ворчал Бармалеич. «Насчет Александра Ивановича лично я сомневаюсь, — ответствовал Панкратов. — Может, даже аплодирует».
И Буров хоть и внедрился сейчас в Шторм-Цикл МВ, дождался стадии образования галактик, а потом и звезд в них, — сделал это тоже в общем-то ради земного (и уже тем не возвышенного) дела. Даже и не дела, его еще не было — ради диковинного замысла. Надо было высмотреть ЗАПАЗДЫВАЮЩИЕ галактики. Такие наблюдали на окраинах Шторма Миропроявления, ясно было, что это от меньшего К там… но прежде ими особенно не интересовались.
Теперь такие были важны практически.
Высмотрел: да, есть. Не Запаздывающие, это неудачно назвали, они возникали вместе со всеми в турбулентной стадии Шторм-цикла… Затянутые, вот слово. Ибо оказывались на такой периферии, где время текло медленнее, чем в глубинах: на порядок, а то и на два. Такие были очень редки (да и места для них в смысле физическом оказывалось маловато) — и как бы сами по себе. Породивший их Шторм МВ давно сник, а они живут, развиваются до звездной стадии, потом сникают. За этот интервал из глубин распространяются новые Шторм-циклы — и выносят сюда, на край Шара, еще такие вихрики, те тоже развертываются в спиральные, неправильные и даже эллиптические круговерти звезд. И — накладываются друг на друга во времени! Это было совсем хорошо.
Так что в целом они наличествовали вроде бы в достаточном — для замысла Бурова с подачи Шурика — количестве. Но в числах за один заход это не исследуешь. Нужно посадить в ГиМ-2 кого-то с заданием.
Этим кем-то стал Дусик Климов. А чтоб усердней и дотошней исполнял («Каждый солдат должен понимать свой маневр», — сей принцип Виктор Федорыч всегда применял к подчиненным), поделился с ним прикидками Иерихонского и своей задумкой. Климов восхитился:
— Распротакую мать! — и, конечно же, не пожалел времени и себя.
Так что он и в этом замысле стал третьим.
Так, начавшись от трепа в тренинг-зале, эта идея обрастала сторонниками и нужными сведениями.
…Виртуальную Атлантиду вычертили на экране. Смотрели, прикидывали. Самое пленительное было, что можно не только вместить тысячекилометровую территорию на полутора гектарах заднего двора Зоны, но и с временем выходило очень уютно, по-домашнему как-то: за один земной час там будет протекать год.
Час Земли — там год, пять минут — месяц… Десять секунд — и сутки. Еще десять — еще сутки. Час меньше чем за полсекунды. Тик — час, так — час… тик-так, тик — так, хочу я человек, хочу я чайник.
В Меняющейся Вселенной за доли секунды проскакивало куда больше, многие миллиарды лет с Шторм-Циклами миропроявления — но то было не свое, да и слишком уж много. А здесь как раз выходило доморощенное, свое — и в самый раз. Свой материк, Атлантида на хоздворе, а?..
Климов, поднимаясь в Меняющуюся Вселенную — точнее, теперь ВНЕДРЯЯСЬ без отрыва от башни — любил опережать Галактическое Время. Тем, открытым Варфоломеем Любарским еще в первые подъемы с Пецем способом: приблизиться к галактике в стадии звездообразования — потом отступить, попятиться как в пространстве, так и во времени — и она снова дозвездная туманность — еще приблизиться, в ней опять сконденсируются-родятся звезды в тех же местах — снова отступить… Балдежное зрелище и балдежное чувство божественного НадВременья своего; и все достигалось поворотами нескольких рукояток в кабине ГиМ-2.
Но и порученным ему делом он тоже занимался.
Окраинные галактики были загадкой: породивший их Шторм давно погас, а они есть!.. По физическому счету времени все правильно: в краевых слоях Шара меньше К, те же 8-10 миллиардов лет растягиваются дольше и для наблюдателя в кабине. Но все же, все же… ведь Цикл Миропроявления, Вселенски цельное событие — и вот выходят за его пределы.
Климов этого не понимал.
С технической же стороны, для замысла Бурова это было кстати: как ни мал против Вселенских глубин Шара краевой слой, как ни редки в нем соответственно и возникновение галактик и звезд, но из-за этого затягивания они будто накапливались.
Так что сведения Афанасьич дал обнадеживающие: запаздывающих, затянутых в «геометрическом времени существования» МВ-галактик было предостаточно, звезд в них, естественно, тем более — и ко всем можно выходить чрез ГиМ-2 и пространственные линзы и СИНХРОНИЗОВАТЬСЯ. Даже легче, чем с глубинными.
Последнему Буров придавал особенное значение.
— К-Материк покуда виртуальный, на компьютере, но солнца к нему будут реальные, — твердо сказал он. — Солнца я беру на себя.
…Как ни воротили нос ретрограды типа Мендельзона, как ни хмыкали скептики, идея «Атлантиды на заднем дворе» пленила умы и души. Не могла не пленить. Для какого черта, спрашивается, у них такие возможности? Магазины тырить? Платформы чистить?.. А вот ради такого дела можно и вкалывать наверху без счета времени. А понадобится, то и НПВ-красть.
…И ненавязчиво-незаметно главными стали четыре проблемы:
— К-полигон для будущего Материка,
— «пульт управления» к нему,
— солнца для него же и
— НПВ-добыча вещества. В очень больших количествах. В этом была самая загвоздка.
Вроде бы достигли такого Ловушечного могущества, что могли К-взять все и вся. Тем не менее было совершенно неясно, откуда добыть такую пропасть вещества. Прикидки Иерихонского выдавали такие умопомрачительные числа с 14-15-ю нулями — хоть в тоннах, хоть в кубометрах… — что он просто не решался их оглашать, пересчитывал еще и еще. Так что, из-за этого не делать все остальное, что само просилось в руки: солнцепровод, «пульт», не осваивать К-полигон?.. Вперед!
Осознание проблем, как известно, торит путь к их решению.
Мысль да прирастает во времени.
Для того ж и принимали доктрину Бурова.
Но теперь перед Любарским забрезжило, ради чего наращивали НПВ-язык до длин в сотни тысяч километров, почему наиболее удачными Ловушками, ЛОМами (хорошо хоть не «фомками») оказались нацеленные в небеса — пока, впрочем, еще в облака — телескопы-«максутики». Они ли делали, с ними ли делалось — но совершенно точно, что делалось нечто крупное.
Глава тринадцатая. Телескоп, украденный телескопом
Главный изъян цивилизации: среди созданных ею устройств нет ни одного, которое мог бы пустить в ход только честный человек.
Евдоким Афанасьевич Климов уклонялся от НПВ-акций. Выдать идею, сконструировать, собрать, испытать Ловушку — это пожалуйста. Всегда. Но чтобы самому ею что-то, как они говорят, перераспределить-переместить, нет. Даже в визитах с Панкратовым на Катагань-товарную он брал на себя вторую роль (не менее, впрочем, важную, чем первая): стоял на стреме. Посматривал, не идет ли кто, не наблюдает ли за ними.
Тот факт с гусями утром 17 сентября был единственным; да и его он более рассматривал как экспериментальный: проверял оптику наводки НПВ-луча, заодно открыл эффект ОО-РР… и хорошо все-таки, что на гусях, а не сразу на Викторе Федоровиче.
И не то, чтобы он боялся; если бы так, то вообще отошел бы от этих дел. Хватило бы для него, астрофизика, в этом НИИ других занятий. Удерживали воспоминания детства.
…Само собой, что, как и большинства мальчишек, он относился к окрестным садам, огородам, баштанам как к своим, кои непонятно почему опекают другие люди, а иной раз и с собаками. В этом была своя логика: там растет и созревает то, что УРОДИЛО. А это, как говорится, от бога, от природы. Не уродит — не достанется и им, утратят гораздо больше, чем возьмут с огородов и садов мальчишки. А коли уродило, зачем глотничать.
Это возрастное и это проходит. Но было у него кое-что и посерьезней. В том проклятым 46-м, когда всюду НЕ УРОДИЛО. Год сей, если смотреть широко, наилучшее доказательство, что никакого бога нет и никогда не было. Люди страшным напряжением сил и страшной ценой отстояли себя в навязанной им войне. Вдов и сирот десятки миллионов; инвалидов, калек столько же. Страна в развалинах. И в первый послевоенный год по тем самым местам, кои опустошила война, «награда» от бога: засуха, голод, новые смерти.
Киму (так его звали в детстве) 12 лет; на детскую карточку давали 200 г хлеба. И приварка к этому хлебу почти нет. Котлетки из картофельных очисток чуть ли не лакомство. А 12 лет это возраст, когда растут. Расти совершенно не из чего. От голода шатало. Поднимал из тротуарной грязи рыбий хребет — пожевать.
И стал красть. Нашел свою, как сейчас сказали бы, нишу, узкую специальность: гирьки. В магазинах — то есть у продавцов, людей далеко не нищих, которым было что взвешивать и что продать. Их он сбывал спекулянтам с весами на базаре. За 3–5 рублей. С учетом, что на том же базаре буханка хлеба шла за 100–120 рублей, не деньги. Но можно купить кусочек «макухи»: жмыха подсолнечника, из которого отжато масло. Кусочек сей можно было долго сосать, обманывая голод; а когда размокнет, то и съесть.
Климов не любил вспоминать тот год; только в нынешней ситуации, когда вокруг прибавилось голодных и нищих, ассоциативно вспомнилось. Как-то оказавшись на Катаганском базаре, увидел и ту «макуху»: ее, мелко покрошенную, продавали ведрами — для скота. Для пробы взял кусочек, положил в рот — и тотчас выплюнул: вкус был отвратительный. А тогда слаще ее ничего не было.
…Однажды его поймали. Повели в милицию. Он вырвался и убежал. Это было весной 47-го, страшная зима с опухшими и трупами в домах минула. Пошел щавель на лугах, съедобные корни тростника, крапива, какие-то пойманные в реке рыбешки… выжил. Уцелел, как до того в бомбежках.
Но на всю жизнь осталась память, как вели. Если б не вырвался и не убежал, колония — и получился бы из него не астрофизик, близкий к звездам человек, а вор. Может быть, даже «в законе». И уж наверняка с применением технических средств.
…И даже мастерски наведя НПВ-луч — своей же оптикой — на цель, не мог нажать нужную кнопку на пульте. Чувство омерзения дрожью проходило по спине. Нет. Тогда он был голодный щенок, а сейчас… нет.
При всем том именно Климов оказался первозачинателем, можно так сказать, душеспасительных диалогов по НПВ-лучу, отражаемому от облака. На прямых лучах они такие вообще не практиковали, брали без лишних разговоров.
Это произошло в первый же день отработки идеи Любарского отражения НПВ-луча от облаков, в Институте, между зоной и башней, на выносной площадке внешнего слоя ее с громким названием Внешнее Кольцо. Здесь, на краю, над проволочной оградой, было К4 — и окрестный мир заваливался вниз. В том числе и кучевые облака в синем небе. Климова это смутить не могло, он через Ловушку — «максутик» из спасенных от свалки телескопов направил пробный обволакивающий НПВ-луч на ближайшее крупное облако, темноватое в середке со снежно-белой окантовкой.
…и понял, что попал в его заряженное дно и что идея Варика блестяще верна: в прицельной трубке «максутика» увидел с самолетной высоты излучину реки Катагань, глинистый берег с тальником. Сориентировался: это выше города по течению. Поворотной системой повел трубу и луч к городу, потенциометрами подкручивал на «сближение», на крупный план. Было ощущение бесшумного полета и снижения, как на посадку. Берег реки плыл в окуляре, одеваясь по мере приближения к центру Катагани в бетон и гранит набережной.
Так «приплыл» в городской парк культуры и отдыха им. Тактакишвили, в отдаленную и запущенную его часть, где, по выражению местного сатирика, «культуры поменьше, зато отдыха побольше». По прямой от НИИ до него было километров пять, по лучу через облако все двенадцать.
И там Климов увидел нечто, что изменило ход его мыслей и намерение мирно завершить опыт. От спектрального сдвига зелень парка и трава на лужайке были красновато-лиловые; и человек на скамье отсвечивал теми же колерами. Тем не менее Евдоким Афнасьич его безошибочно узнал: декан физфака (в ведении которого была и обсерватория университета) Самсон Самсонович Бугай, он же «виконт де Бугай», «Самсунг де Бугай». Так его переиначили за аристократизм и снобизм университетские остроумцы — те самые, что ославили и Климова, когда он объявил, что наблюдал вторую М31: мол, это у него спьяну в глазах двоилось.
Их остроту Самсон де Бугай принял вполне серьезно, взял, можно сказать, на вооружение — и пускал в ход, когда добивался скорейшего ухода Климова из КГУ. Сейчас он проводил досуг в компании таксы; та, тоже красновато-лиловая, подметала ушами пыль на аллее, обнюхивала столбы. А Самсон Самсоныч читал журнал; рядом на скамье лежала еще стопка. Можно было различить название «Астрофизический вестник Академии наук». И на странице развернутого, над коим склонил лысину «виконт де Бугай», также Евдоким Афанасьич разобрал крупные литеры шапки «Наблюдения Фантома М31».
— Распротакую мать!.. — сказал он, от обиды забыв, что говорит в микрофон Ловушки. — Теперь он читает. Вникает и верит. Что ж ты, сволочь такая, тогда не верил. Потому что своему Ваньке, фамилия у него не иностранная…
И только заметив, что де Бугай стал замедленно озираться, поднялся со скамьи, он осознал ситуацию. Тогда Афанасьич подкрутил регуляторы мостовой схемы так, что лиловый отлив в раскраске де Бугая, его таксы и предметов исчез, вернулись нормальные цвета и размеры; зато теперь для того, оказавшегося в НПВ-луче, все окрест увеличилось, багрово потемнело.
— Да, это я, Самсон Самсоныч, — произнес Климов скорбным, максимально загробным голосом. — Да-да, с небеси, не откуда-нибудь, вы правильно подняли голову вверх. Здесь у нас несть ни болезни, ни печали, ни воздыхания, Самсоныч… Не выдержав гонений и обид, наложил на себя руки, и взят вот сюда как многострадальный мученик науки… А вот ты куда посмертно попадешь, паршивец, — сменил он тон, — это еще вопрос. Наверно, на самую горячую сковородку. И будешь ее лизать. Ведь в твоих руках все было: признать, заинтересоваться, подключиться… Нет, выжили, выгнали. Приоритет же свой выгнали, всемирную славу!.. Эй! Куда же вы, виконт!
Но виконт де Бугай, колыша животом, мчал по аллее. Такса устремилась за ним. Журналы остались на скамье.
Если бы Самсон Самсоныч уходил медленно и достойно, не произошло бы его вминание в НПВ-барьер, коий Климов не успел убрать (будем считать так). Посему он там в парке остался без штанов, куртки и очков в пластмассовой оправе. На голове его, и без того идеально лысой, впрочем, ничего не изменилось. О бесновавшейся, кидавшейся в визгливой истерике из стороны в сторону таксе и говорить нечего: она целиком лишилась шерсти.
День текущий 29.4167 сентября ИЛИ
30 сентября 10 ч, Овечье ущелье, К1
Странно небо с неподвижными звездами над застывшими скалами
Странно Солнце — каждый день одно и то же
Наверно, сей эпизод подогрел Евдокима Афанасьича и на дальнейшее.
…Эти Ловушки называли кто «зенитными установками», даже «зенитками», поскольку двигательная основа их: повортная площадка с быстрым подъемом или опусканием ствола вращением рукояток на нужный угол, — такой и была (обеспечил военпред Волков); кто «максутиками» — по основной части. Постепенно укрепилось более грамотное название Ловушка-Монстр, сокращенно ЛОМ — и далее число: ЛОМ 1000, ЛОМ 20000; оно указывало, во сколько раз спрессовано в ней пространство и время. Известное нам К.
С такими в устройствами в НИИ не развернешься: в башне, даже в зоне мешал Шар, а около, на пустыре, было слишком заметно. Расчистили на низких скалах около Овечьего ущелья площадку (также НПВ-способом, плоскими лучами «фрезерных» Ловушек), расставили их по углам, обратив белыми стволами на четыре стороны света. Вначале ЛОМов было четыре.
Наклоненная на восток, в сторону краевого центра, белая 3-метровая труба называлась ЛОМ 1200.
…и Климов устремил через облако, плывшее со стороны города, ее НПВ— луч — сперва также, естественно, оболочку — на окраину Катагани. Увидел сперва поселок Ширму, за ним пустырь с высоковольтными мачтами, свой Институт, Шар, башню — «клизьму с наконечнником». Все в раскраске и по очертаниям искажено, но узнать можно. Будто летел на планере над иной планетой. Далее вышел в центр, к тому парку жеТактакишвили, но в культурную его часть, к набережной, админ-зданиям…
…и так добрался до университета на Большой Владимирской, затем до сада университетской — своей! — обсерватории.
И вот перед глазами Евдокима Афанасьевича — точнее, перед правым глазом, приникшим к видоискателю Ловушки, — его павильон. Пусть из-за спектрального смещения в НПВ-оболочке не серый, а сизый, и кирпичи ступенек не красные, а сине-зеленые, с радужной окантовкой… но все равно е г о павильон, в котором Евдоким Афанасьич провел лучшие ночи своей жизни. Особенно те, в кои наблюдал Дрейф Фантома М31, ныне Туманности Кассиопеи.
«И вот он там, мой прибор, я здесь. И они меня… Так какого черта!.. Это не будет кражей. Это МОЙ телескоп, МОЕЕ не бывает: на нем я открыл небывалое явление, такое никто и представить не мог. И не поверили. А мне его не хватает. Работать на „максутике“, который из приборов наблюдения Космоса так легко превратить в Ловушку… не то. Да еще ширпотреб, „школьные“. Мне, классному астрофизику, работать на „школьных“! А тот МОЙ — рефрактор, Ловушку из него не сделают. А?..»
На сей раз не было дрожи отвращения в спине.
Это был далеко не первый опыт НПВ-перемещения через облако, изломленным отражением от него пространственным лучом-языком с высоким К. Но важна была ювелирность. Одно дело наблюдать, созерцать, искать, выпростав в атмосферу незримый ствол подзорной НПВ-трубы (коя только и давала себя знать негромким, похожим на далекий гром, рокотанием при выпрастывании да искажением вида того, что за ней) — затем просто схватить НПВ-жалом и унести, не заботясь о цельности и сохранности изъятого (потом разберутся на площадке возле ущелья). И совсем иное НПВ-взять на дистанции в десятки километров точнейший астрономический прибор и в нем ничего не повредить; иначе не было смысла и брать. Климов провел в коттедже у ручья несколько часов за расчетами.
За эти часы после ясного утра, как часто бывает, небо покрылось белыми подушками облаков — высоких, кучевых, очень удобных благодаря хорошему отрицательному заряду своих днищ. Выбрав подходящее по направлениюо и дистанции облако, Дуся развернул к нему свой ЛОМ 1200, подрегулировал — снова заглянул в сад своей обсерватории. В нем было пусто. Павильоны освещало солнце.
Но отвлечемся. В детективах так положено.
…Здесь нелишне отметить, что главное, с чем возились и что тщательно отработали в Ловушках, это была автоматика мгновенного выброса НПВ-жала. И столь же мгновенного втягивания. Внешняя оболочка — для наблюдений — имела К2-3 и выпрастывалась почти бесшумно, с легким рокотанием. Но внутренний концентрат НПВ, распространяясь, давал эффект перекачки воздуха силы взрыва (их и слышали в ночь после Шаротряса как явления «последействия»). Единственным выходом было выбрасывать НПВ-язык со сверхзвуковой скоростью; и настолько сверх, чтоб воздух окрест шевельнуться не успел и не зазвучал. Так получалось идеально быстро и идеально тихо. «Будто молонья сверкнула…» — как выразился тот рассказчик. Молния сверкнула, а грома нет. И предметов нет.
Так лягушка завтракает. Сидит на кочке, высматривает выпученными глазками жучков и мошек вблизи. Высмотрела — мгновенный выброс длинного тонкого языка с липким кончиком: ам!.. Никто ничего не увидел, не понял — и меньше всех бедная комаха — и снова ничего нет; ни языка, ни мошки. Лягва снова сидит, пучит глазки.
Автор налегает на техническую сторону НПВ-дел, в частности Ловушек, не только по своему неравнодушию к инженерии, но и вот почему:
— далее будет довольно строго показано (в докладе Любарского о рентген-источниках, глава 21), что Неоднородное Пространство-Время реально существует в природе и во Вселенной. Наличествует, есть; это не фантастика. А коли так, то недалек день, когда его откроют, найдут — эта тема перейдет из фантастики в науку и технику. Начнется применение НПВ. Так почему не развить заранее эту сторону. Не подсказать кое-что будущим изобретателям — если не Систем ГиМ (для коих все-таки нужна своя Вселенная, а ее обещать нельзя), то уж наверняка Ловушек. Только пусть назовут их по-другому, удачнее; здесь действительно слишком уж в духе времени.
(А вообще, если совсем откровенно, автор уверен, что из всех высказанных им за полвека работы фантастических, научно-фантастических и научных идей эта, о Неоднородности Пространства-Времени, выражаемой через величины кванта действия, наиболее верна. Вселенский, можно сказать, верняк. НПВ есть — и вероятно, не только в космических далях, но и под носом. Добыть НПВ и овладеть им можно способами, близкими к описанным в этих романах. И могущество от овладения будет именно таково; наверняка больше, чем от электричества.
…И вот, в силу того, что науки, как мухи зеркало, засидели, засрали серяки, кои никого вперед себя не пропустят, костьми лягут, изволь на эту тему писать беллетристику. Где непременно надо ввертывать, как отрицательных поймают, а положительные поженятся. Да и то еще вопрос, возьмут ли сие при такой насыщенности наукой, без трах-бахов и холодящих кровь злодейств издатели. Ну, не возьмут, пущу в Интернет.
До думающих дойдет, а прочие — пусть живут на плоской Земле.)
Глядя в видоискатель и привычно манипулируя рукоятками, Климов настроил обволакивающий луч на наибольшую резкость; павильон на самом перекрестии, виден каждый кирпичик, заклепки на круглой крыше; а вокруг размыто. Это было главное в его расчете: чтоб ЛОМ выделил цель, как жабий глаз мошку.
Нажал кнопку, сработала автоматика…
…и ему даже жаль стало, что все произошло так сверхбыстро: павильон сверкнул бело-голубой искоркой и исчез. Вместе с кирпичным фундаментом, судя по оставшейся в саду яме. И хорошо, что мгновенно, иначе удар перекачки разнес бы в саду остальные павильоны, обрушил деревья и здание обсерватории.
Но все равно было досадно, что там никто ничего не увидел; и он сам здесь. (Тоже хотел посмаковать. И чего нас на это тянет?)
Теперь павильон был внутри Ловушки. Повороты рукояток — НПВ-луч с ним чуть выдвинулся, показал маленький светящийся цилиндрик, не более гильзы пистолетного патрона, внутри себя. Еще повороты рукояток: опустить его на металлический поддон, убрать медленно НПВ — и стоит, родимый, хоть и с перекосом из-за вырванного с землей фундамента.
Главное — здесь.
Дальнейшее: выбрать новую площадку среди скал, расчистить и ее Дробящими Ловушками-фрезами, сделать выемку под фундамент, установить, выровнять и т. д. — было делом техники. При участии «шараш-монтажек», кои все покрывали и все ускоряли, управились до вечера.
«День текущий 29.6818 сентября ИЛИ
30 сент 16 ч 22 мин
43-й день или 47-я Гал. микросекунда Дрейфа М31
30+83 сент 4 ч на Уровне К122
Я не знаю, как это происходит: ни движение галактики, ни сфокусированная сюда передача через миллионы лет и световых лет ее нынешнего образа… но то, что это четко связано с Шаром, со Вселенной в нем — а тем и с нами, неразличимыми для галактик микросуществами, как это ни дико звучит, — уверен…»
Чуть позже, в пределах К-часа: к нему в пецарий-любарий наведался Толюн; попасть наугад в «пустыне времени» в нужную точку 4-мерного континуума было непросто, но ему это удалось:
— Помните, летом мы с вами поднимались в МВ, вы излагали иерархию вселенских событий, — без обиняков начал тот, — в числах. У вас выходило, что событие «человек» соотносится со Вселенной-событием как как единица просто и единица с 93 нулями…
— Помню, Анатолий Андреич, как же.
— Так в свете движения, — Толюн мотнул головой ввысь, — этой М31 эти ваши умствования приобретают смысл вполне практический. Шар, его внешняя оболочка, соотносится со Вселенной нашей не так круто, на 4–5 порядков дробь крупнее. Но все равно, единица с 89 нулями в знаменателе тоже не густо. Особенно в сравнении с куда более богатым, чем наше, внутренним содержанием Шара. Знаете, какое выходит соотношение для Меняющейся Вселенной с ее внешней оболочкой в 100 тысяч квадратных метров?
— Какое же? Да вы присядьте.
Присесть в пецарии-любарии было некуда, разве что на застланную раскладушку; единственное кресло занимал директор.
Толюн огляделся:
— Да ничего… Как поверхность Земли с поверхностью нуклона.
— Ого!
— Да. То есть полная изоляция. Так было миллионы лет его блужданий — пока не оказался здесь и не попал в руки Саши Корнева, а затем Пеца и всех остальных. Изоляция была такая, что Вселенная никак и не знала, не могла знать, что в этой маленькой области пространства есть. И МВ в Шаре так само.
Васюк помолчал. Он был неразговорчив, длинная речь ему давалась нелегко. Варфоломей Дормидонтович ждал.
— С этой позиции стоит теперь оценивать этот информ-луч от М31, который Фантомом назвали. Он адресован сюда и только сюда… Вселенная — узнала.
— Вы тоже так полагаете? Значит, нас уже двое. А было трое…
— Значит, Вэ-Вэ тоже понимал?
— Да. Он первый.
Оба снова помолчали. Потом Васюк продолжил:
— Конечно. Куда же еще… Но охватывает всю Солнечную. Тоньше, локальнее никак. Не только участок пространства в сотни метров, но и планеты для… — Толюн снова мотнул головой вверх, — галактик-существ неразличимы. То есть изоляция и неведение. А от нашей работы, от башни внедреной, от подъемов в кабине ГиМ в МВ… и, главное, с последующими выходами в обычный мир, в Большую Вселенную — и с новой информацией потрясающей — изоляция нарушилась. Неведение превратилось в ведение. Большая Вселенная узнала об МВ — и приняла это очень всерьез. Приняла какое-то важное решение. Вот и… Знать бы: какое?
Он замолк.
«Замечательно, — думал Любарский, — иная трактовка того нашего разговора с Вэ-Вэ покойным, темы его. И моих умствований о Контакте».
— Так я пойду. — Васюк повернул к двери.
— Минутку, Анатолий Андреич: а как? Узнала-то. Тот повел плечами, подумал:
— Да через нас и узнала. Если один человек от другого что-то может узнать… в том числе и внечувственным восприятием, телепатически — почему это не может Вселенная! Не дурее же она нас.
Он ушел. Сказал свое и удалился. Чего рассусоливать.
А Варфоломей Дормидонтович почувствовал себя бодрее. Вскочил, разгуливал по комнате, потирая руки.
Надо ли говорить, что вечер и ночь с 30 сентября на 1 октября Евдоким Афанасьич провел здесь, возле родимого 20-дюймовика? Прежде всего тщательно отер всюду пыль; потом отнивелировал, проверил поворотные штурвалы и рукояти, все шкалы настройки — подготовил. Точно так он повозился и с механикой купола павильона: погонял в поворотах на 360 градусов, раздвигал щель. Все работало исправно, ничего его НПВ-перемещение-похищение не повредило.
Следует ли упоминать, что первая ночь (кстати, отменно ясная) была для него как брачная для молодожена? Что из всех объектов Космоса он выбрал именно дрейфующую галактику М31 — пусть ее другие называют Фантомом! — на краю созвездия Цефея?
И — такова была злосчастная (хотя за такое «злосчастье» многие отдали бы все свое серенькое благополучие) доля Дусика, не принимаемого этой жизнью всерьез, — он снова что-то открыл. Одни впоследствии называли это «затяжными мерцаниями Фантома», другие, посмышленее, Вхождением. Но так или иначе, увидел это первым снова Климов. Увидел он это
в день текущий 0.0507 октября ИЛИ
1 октября в 1 час 13 минут
(то есть, собственно, в ночь на 1 октября).
М31 уменьшалась, трепетно голубела, вытягивалась с одного края — по направлению Дрейфа — еще уменьшалась… и исчезала. Действительно будто во чтото входила. Точнее, втекала.
«Куда же это она? Насовсем, что ли? В иные измерения?.. — соображал Евдоким Афанасьич, глядя на черноту со звездами в окуляре; потом вышел из павильона, задрал голову, смотрел так; не нашел в небе Фантома М31. — Опять никто не поверит…»
Вернулся в павильон, посмотрел по шкалам и записал точные координаты точки небесной сферы, где такое произошло, сам факт и время. Сел ждать. То в телескоп посматривал, то, выходя, прямо в небо.
Так провел ночь, на востоке начало чуть светлеть небо.
И в день текущий 0.2375 октября ИЛИ
1 октября в 5 часов 42 минуты -
— засек!
…наиболее замечательно было, что заметил Климов появившуюся снова «Туманность не-Андромеды» помимо своего прибора — прямо, невооруженным глазом. Потому что она возникла, будто вынырнула из тьмы не в том месте, куда был нацелен рефрактор. Теперь она была вне границ созвездия Цефея. И ярче стала.
Климов направил телескоп в новое место, наблюдал: М31 была та да не та, малость деформированная и под иным углом своего знаменитого крена.
«Никто же опять не поверит. Не буду и соваться с сообщениями, ну их. Варику только покажу, обсудим. Но главное: что это?..»
Глава четырнадцатая. Приказ о течении времени
Если действие равно и противоположно противодействию, зачем нужны они оба?
Сейчас пойдет трудная глава. Этот роман, как успел, наверно, заметить читатель, вообще не из легких; но в этой будет особенно много неразвлекательного и не в подъем уму. Лучше сказать прямо, без сюжетных завитушек: наиболее важным в данной истории оказываются — хотя это и для автора неожиданность — не события всякие, а духовно-интеллектуальная эволюция В. Д. Любарского. Бармалеича — доцента-расстриги и нового директора НИИ НПВ. Именно эволюция, не просто прозрение. Прозрения истинного смысла вещей были у Корнева и Пеца, они их и сгубили. Этот их информацию усвоил, их опыт учел — и вынужден двигаться дальше.
А человек он не сильный, Варфоломей Дормидонтыч, можно сказать прямо: слабак. Но уж если понял, что к чему, то его с этого не сдвинешь, к прежнему заблуждению не попятишь.
Забегая вперед, опять таки в нарушение всех сюжетных заначек, скажу, к чему это приведет: впервые не только в реальной истории человечества, но и в фантастических ее вариантах этот человек попытается переиграть Вселенские процессы, в коих он и его коллеги, все сотрудники НИИ (как и мы, все человечество) участвует почти на бактериальном уровне. И поведет за собой других.
Именно потому, что понял что к чему.
Итак, вперед.
«Я унаследовал от предшественника нерешенную проблему: насколько нам надо взаимодействовать с внешним миром? Вэ-Вэ держался принципа: пока не разобрались сами, других лучше не смущать. Но вот разобрались настолько, что решаем и действуем на свой страх и риск. И крупно. В юриспруденции это именуют „в особо крупных размерах“.
Но речь теперь не о том, чтобы не смущать. (И уж тем более виниться… перед кем!)
Мы настолько продвинулись в понимании мира, что искать общий язык с официальным естествознанием это переходить с прямохождения на четвереньки.
А если круче, то на четвереньки теперь переходит все общество. Мы ныне Страна Дураков. Были авангард человечества, а теперь такие, крыть нечем. Великая страна с отменной обороноспособностью, с богатствами, с интеллектуальной мощью, отлаженной экономикой и жизнью — дала себя разгромить небывалым в мировой истории, позорнейшим способом: информационно — т. е. враньем, пропагандой. Брехней. И волей нескольких мерзавцев наверху.
Так дать себя облапошить демагогам, обокрасть, обессилить, унизить могут только они. Вышеупомянутые. Дураки с заглавной буквы.
Все страны нынешнего СНГ таковы. Поэтому и главенствуют в них жлобы.
Да, в этом обществе все еще есть академики, профессора, лауреаты, светила и корифеи — реликты гибнущей интеллектуальной среды, приватизируемых под склады НИИ и СКБ… Но и они (те, которые не разъехались) ныне академики, лауреаты, корифеи и прочие светила Страны Дураков. Велика ли честь!
Постой, а ведь, может, и хорошо, что так все получилось на грани веков? Ведь 21-й век по уровню могущества знаний — Могущества Знающих, — настолько же превзойдет 20-й, как тот 19-й. И именно в канун этого произошел, можно сказать, Исторический Эксгибиционизм великой страны с великой идеей, к коей потянулась было угнетенная половина человечества. Исторический Эксгибиционизм so genahnte „элиты“ этого общества: каждый думающий человек увидел, какие это серые сволочи — без собственных мыслей — за пределами темы „как удержаться, подняться и стяжать“. Нельзя таким отдавать новые знания, позволить распорядиться и ими, как они распорядились ядерной энергией и телевидением, массовой информацией… вообще всеми крупными отраслями науки и техники. Смертельно опасно. И коммерческой шпане, коя с ними рука об руку, тоже нельзя.
„Вот где у меня ваш Шар!..“ Такому „комсомольскому“ деятелю, ныне банкиру, богачу от членских взносов доверчивых ребят — сообщать жизненно важное Новое, да еще о Вселенной в Шаре — ха-ха!
Наверно, так уже и не будет. Спасибо за науку. Будут люди, группы людей с новым Вселенским знанием САМИ решать как и что. А если что им надо, то сами и возьмут. Как мы.
Так что не взаимодействовать нам надобно с сим обществом, а отстраняться. Делать свое».
«Мы-то мы, да собственно, кто — мы? Есть ли мы?
Отделил в файл свои размышления и выводы по поводу Дрейфа М31. А главный из них такой: активное взаимодействие галактики М31 с нашим местом. Не с нами, это смешно и невозможно, а именно с этим местом Большой Вселенной, где Шар с МВ внутри. И с окрестностью, где что-то происходит… с этим активно-разумным участком Вселеннной. Именно посему сосредоточен, нацелен сюда НПВ-луч от нее — и показывает он нынешнюю М31. Это здесь-сейчасное Вселенское взаимодействие, без задержки на миллионы лет. Нормальное.
И делается оно, скорее всего, тем же способом, как НПВ-вытягивание „пространственного языка“ в Ловушках Панкратова.
А сие значит, что изобретение-открытие Миши Панкратова по значению своему — Вселенское. Оно далеко превосходит свое нынешнее применение. А мы им крадем-с. НПВ-тырим.
Ну-с вот-с, сбросил файл на дискету, дал ее Панкратову — прочесть, подумать и сказать, до чего дозрел. Свои выводы.
— Здорово, Бармалеич! — сказал он мне через пару К-дней. — Ну и голова у вас… светлая не только снаружи. До такого додуматься!..
И… и все. Вернул дискетку и отправился в мастерские, совершенствовать новую модель ЛОМа. Двуступенчатую супер-Ловушку.
То есть применительно к себе и к своему детищу мои выводы не воспринял. Может быть, и не дочитал?..
А ведь М. А. Панкратов, если реально, не по должности, сейчас человек № 3 в Институте — по вкладу, по влиянию, по авторитету. Может, и более: это я номер три против него.
И — не дошло. И до Бурова вряд ли дойдет. (Их отношение к тому Монологу Корнева, предсмертному спору с Пецем: да, Александр Иваныч последние дни был не в себе, это замечалось, дурил. И все.)
Так что думай, Бармалеич, за всех, решай за всех. А прочие то ли есть, то ли мне кажутся. Раз с ними делается. С нами. Но что? Как?.. Ведь под видом одного другое.
Существуете ли вы, Михаил Аркадьевич Панкратов? Существует ли Буров — да и все другие, что около? Или так выглядит активно колышущаяся Среда?
Одиноко…»
Каждый гнет свою линию. Буров, помните, как только его Пец назначил главным (да и так несерьезно еще), сразу запустил в трансляцию «музыку сфер». И это укрепилось, прижилось: ее, напоминание о живой динамичной Вселеннной, включали ежечасно на несколько минут. Просто так — и немало чувств и мыслей пробуждалось в эти минуты у сотрудников НИИ.
Варфоломей Дормидонтович еще при Пеце гнул линию, что не нужно кланяться сложившейся в древне-римские времена системе счета времени с ее дурацкими «часами» и «минутами»; добился, чтобы на табло времен указывали — пусть и в параллель с обычны счетом — День Текущий с многозначной дробью после запятой, коя обеспечивала ту же точность, что и знание минут-секунд-соток. Но поскольку параллельно шел обычный счет, его новшество не очень-то праздновали.
Ныне его никто укоротить не мог — и 28 сентября новый директор (новая метла, коя чисто метет) издал нижеследующий приказ. Разгулялся.
Приказ № 12
по НИИ Неоднородного Пространства-Времени
Исходя из подтвержденного всем опытом нашей работы положения теории В. В. Пеца, что мир НПВ есть общий и естественный случай материальной действительности (в сравнении с обычным внешним миром) и учитывая важность для работы и пребывания в НПВ точного согласования времен,
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. С 00 часов 1 октября ОТМЕНИТЬ на всей территории НИИ в табло времен, часах личного времени, компьютерных программах, а также в любых планах и графиках согласованых действий употребление обычной системы счета времени — с «месяцами», «неделями», «часами», «минутами», «секундами» и их долями — как явно устарелую и неудобную для Неоднородного Пространства-Времени. Она пещерна и для однородного ПВ, но там мы отменить ее не в силах.
Астрофизически — то есть Вселеннски — реальны две единицы времени: год — оборот планеты Земля вокруг Солнца — и день, или сутки, оборот Земли вокруг своей оси. Только ими надлежит измерять время.
Астрофизический же год начинается в День солнцеворота, 23 декабря. Замечаемое без приборов — и поэтому празднуемое — прибавление дня отстоит от него на 9 дней, то есть Новогодний праздник происходит из той же пещеры.
2. Счет будет такой: целая часть Числа Времени — количество прошедших от начала года дней, часть после запятой заменяет то, что обозначалось «часами», «минутами» и «секундами». При этом 7 знаков после запятой достаточно для применяемой в Институте точности счета времени до сотых долей секунды (соток).
Пример 1: 1 октября 12 часов 39 минут 11,97 секунды это 282,5265275-й текущего года — и все. Приближенно это число означает, что от начала года день минуло 282 оборота Земли (суток) от дня солнцеворота, идет вторая половина 283-х.
Для счета до секунд достаточно 5 знаков после запятой; для счета до минут — четырех; до часов — двух. Таким образом, в меру своих задач работники НИИ могут руководствоваться числами 282,5; 282,52; 282,526… и так вплоть до самого точного 282,5265275 — но ни в коем случае не отмененным на территории НИИ земным времяисчислением.
Пример 2: представим взаимодействие или сотрудничество с инопланетянами. «Ино-» означает, что у них свой оборот планеты вокруг оси (ино-сутки) и вокруг своего светила (ино-год). Для них наши «часы-недели-месяцы-минуты» и т. п. та же дичь, как нам их «сепульки». Единственный способ согласовать с ними время и интервалы совместной работы это десятичные (или двоичные) дроби нужной точности для текущего года и текущих суток.
2а. Приказываю также постоянно иметь в виду, что во Вселенной-цельности существует Единый счет Времени, подобный предлагаемому; единица его Цикл миропроявления (см. МВ). Это значит, что наши целые числа лет и суток там идут как знаки от 9-го до 12-го порядка после запятой. Например, — Цикл Вселенский Текущий 765032095,798065044082014-й — где выделены меняющиеся для нас числа, от лет до «секунд».
3. Временно разрешаю также именовать Текущий День целым числом, на единицу большим вышеуказанного (283-е), а дробную часть начинать с нуля (0,5265…).
Все мы оснащены компьютерными ЧЛВ. Для них такой счет очевидно точнее и удобней, он разрешает в принципе любую точность. Еще удобней он для вычисления интервалов.
4. Принятые сейчас на табло указания времени К-уровней типа «2+23 марта» создают неверное впечатление, что находящиеся там люди прожили или проработали на этом уровне 23 дополнительных дня. Все мы знаем, что это не так. Сотрудники поднимаются на высокие К-уровни, чтобы взять, сколько нужно ускоренного Времени для исполнения работы; то есть на определенный ИНТЕРВАЛ. Его и следует учитывать.
Таким образом
— Интервалы Пребывания на К-уровне от t1 до t2 в ЧЛВ или компьютерах считать так: К(t2-t1); Интервалы Перемещения от уровня К1 до К2 за время от t1 до t2 считать: (t2-t1)(K2+K1)/2 — все в этих же десятичных дробях.
5. Бухгалтерии и отделу кадров взять это за основу расчета рабочего времени, трудового стажа и зарплаты.
6. Для отношений с однородным внешним миром применять параллельно наш новый счет времени и обычный.
7. Я понимаю, что перейти от привычной с детства системы счета времени к новой, пусть и гораздо более простой и рациональной, непросто. Поэтому в первые 10 дней, от 282-го до 292-го, разрешаю параллельный счет — на усмотрение каждого отдела, лаборатории и каждого сотрудника Института. Но спрос с каждого за путаницу, ошибки и несогласованность действий будет, исходя из того, что в Новой системе счета все это можно избежать.
8. Настоятельно также рекомендую всем работникам НИИ постояннно иметь в виду, что они находятся и действуют в неоднородной плотной упругой Среде.
Директор НИИ НПВ В. Д. Любарский
Дано в День Текущий 282,500000 ИЛИ
29.50000 сентября ИЛИ
30 сентября 12 часов 00 минут 00,00 сек
на уровне К24 (30+12 сент 0 час 0 мин)
в 362-й день Шара
при N = N0 + 622944017 Шторм-циклов МВ (от Таращанской катастрофы)
в 43-й день ИЛИ 47-ю Гал. микросекунду Дрейфа галактики М31
…И это был последний раз, когда Варфоломей Дормидонтович использовал старую запись времени; требуя от других, не щадил он и себя.
Приказ — скорее, собственно, это был Вызов (его Любарский и не подумал вынести на Координационный совет, обсудить сперва там: понимал, что освищут) — произвел сенсацию. Даже двойную. Во-первых, от Бармалеича такой прыти не ждали.
— Мы его выдвинули, чтоб царствовал, но не правил, — высказалась Малюта, — чтоб каждый делал, что ему интересно, а он глядите-ка!..
«Шашлык по-карски, время по-любарски, — пустил в оборот хохму Мендельзон. — Была турбуленция по-любарски, а теперь взялся и за время!..»
Шокировал и тон приказа — непреложный, однозначно повелительный — главное, совершенно несвойственный Варфоломею Дормидонтовичу; он и разговаривал, и и докладывал на семинарах в мягкой интеллигентной манере — может быть, даже излишне мягкой. Большое впечатление произвел на Любарского Дрейф М31 в Небе галактик (да еще узнанный с таким позорным опозданием), раз он так изменил тон и поворотил — вернее, попытался повернуть — всех НИИвцев лицом ко Вселенной. К актуальной Вселенной, живущей здесь и сейчас — всюду.
Поэтому и, когда его начали клевать на Координационном совете, заявил прямо:
— Мы не земляне более, хотите вы того или нет. Мы НПВ-миряне, жители Неоднородного Мира, более общего случая в материи — и нечего нам на внешнюю ЧАСТНОСТЬ-ПЛАНЕТУ… да-с! — оглядываться.
Будем откровенны: мир не знал более нелепого приказа.
«…приказываю постоянно иметь в виду». — Так мог написать только приезжий человек, северянин, который не ведал насколько популярен у южан-катаганцев сей оборот и его варианты, какой он лихой имеет смысл. «Я вас (его, их, ее и тд.) имею (имел) в виду!» А уж после произносимого с непередаваемым изыском «Я вас много раз имел в виду!» и ответа «А я так вас еще больше!» — вообще дальнейшие слова излишни, начинался взаимный мордобой. Так что этой фразой Бармалеич лишь обогатил местный фольклор: теперь будут говорить и «я вас постоянно имею в виду!» «А я еще постоянней!..» И в морду.
А ссылка на иномирян! Ну, где вы найдете в административном приказе ссылку на таковых — с их болтающимися сепульками?!
Или вот там последним пунктом ни к селу, ни к городу помянута Среда — ее тоже приказано иметь в виду. Постоянно и много раз. Ведь другая же тема, в огороде бузина, а в Киеве дядька! Так не только в бюрократических бумагах, в которых всегда должен чувствоваться лязг суставов административного механизма, — в вольной прозе художественной не делают. Но помянул — а уж кстати, не кстати, уклюже, неуклюже… Все прочее может быть некстати, а это да. Потому что сие первично и так есть.
Чтоб думали. Думать тоже первично. Первичней, между прочим, чем питаться.
Да, это был вызов.
А что поделать! Он был убежден, что прав, что дальше видит и больше знает, что об этом нужно сказать — поймут, не поймут… Словом, похоже, что Бармалеич шел на этот приказ, как в средние века еретики за правду шли на костер.
Это была еще одна реакция его на узнанное с позорным запозданием о Дрейфе.
…И помешал зонтиком в головах.
Людмила Сергеевна была уязвлена более других; расчеты К-времен это была ее парафия, форма их тоже. Она немало гордилась тем, что нашла столь удачную запись — с «+» дополнительными днями. Поэтому примчала к Любарскому на 122-й уровень:
— Варфоломей Дормидонтович, как все это понимать! Как мне теперь перестроить Табло!..
— Очень хорошо, Люся, что вы застали меня именно здесь, — тот поднялся ей навстречу. — Здесь вы сможете получить ответы на многие вопросы.
И усадил ее к компьютеру, запустил дискеты Пеца.
— Варфоломей Дормидонтович мудрый и мужественный человек, достойный преемник Валерьяна Вениаминовича, — объявила она после чтения их в координаторе. — Переделывать все без разговоров!
Вникнув с принципиальных позиций в приказ 12, другие математики и кибернетики, ее «мальчики», не могли не признать, что Любарский на 100 процентов прав: в нынешнее время ходовая система счета дат, хоть она и вошла во все отрасли знаний и дел, безнадежно отдавала пещерой. А еще больше в расчете интервалов: попробуй повычитай — отдельно про секундам, отдельно по минутам, по часам, по дням, по месяцам… — и не запутайся, сведи все вместе; тут и из компьютера дым пойдет. А по Любарскому — элементарно.
Но не все восприняли так. Многие топорщились: да что это, да как!.. И месяцев стало жалко, и дней недели. «Понедельник день тяжелый», «После дождичка в четверг», «Семь пятниц на неделе», ономнясь, анадысь… все такое родное!
— Нет, ну… я не все понял, но поддерживаю, — солидно сказал на очередном Координационном совете главинж Буров. — А то распустились, черти. Часы вам подавай, минуты, секунды… До нашей эры, после нашей эры…
— Вместо нашей эры… — поддал кто-то.
— Вот именно. Ничего. Правильно, Бармалеич, так нам и надо. Мы в самом деле не вполне на Земле. Уже, между прочим, год… то есть целый оборот вокруг Солнца.
А когда остались одни, спросил:
— Варфоломей Дормидонтович, объясните, ради бога: зачем вы это сделали? Ведь трудно до нелепости с дробями этими. И мне трудно. И координаторщикам работы прибавится. Ну на кой черт!..
— Потому и трудно, что жизнь наша сама по себе нелепа… до несуществования, Витя.
— Ого!
— Да, так. Поэтому и Корнев свихнулся. И вас достанет, хоть вы и толстокожи, как носорог. И главное, понимать обязаны: что делаем, что с намим делается — под видом одного другое. В том и дело, что эти числа… или в виде дробей, или неких минимальных порций, квантов времени… да просто квантов h в толковании Пеца — понимаете, ОНИ СУЩЕСТВУЮТ БОЛЕЕ РЕАЛЬНО, ЧЕМ МЫ ВСЕ.
— Даже?!
— Да. Они — поток. Поток Времени. Мы же лишь мелкая рябь в его течении.
— А… эта ваша гипотеза турбуленции!
— Ах, если бы это была только гипотеза. Помните, был рассказ такой Лема «Существуете ли вы, мистер Джонс?» А существуете ли вы, главный инженер Виктор Федорович Буров, ежели не понимаете все до конца? До самых глубин. Существует ли вообще наш Институт?..
Буров ничего не сказал, удалился возмущенный. Это он-то не существует, это он-то толстокож, как носорог! Сам-то он знал, что не такой: впечатлительный, тонкий, влюбчивый… Поделился впечатлением с Панкратовым.
Миша вспомнил тот подсунутый ему Бармалеичем файл, сказал:
— Знаешь, наш Бармалеич, наверно, маленько не в себе. Чокнутый. Но может, нам такого лидера и надо?
При всей своей даровитости Михаил Аркадьевич не мог принять идею, что движение Фантома М31 во Вселенной — то же самое, что и перемещения краденых грузов по лучу в его Ловушках. Ну, никак.
Если смотреть прямо, приказ сей был неисполним в полной мере. Способом, каким выносят выговоры, повышают-понижают, тому подобное — отменить времяисчисление! Ха!.. Заменить весь извечный набор (он в миллиардах часов по всей Земле — от наручных до башенных — в металл воплощен, в шестеренки; куранты так бьют, колокола бамкают, пушки палят…) какими-то десятичными дробями. До седьмого знака после запятой. Ну, знаете…
Так в итоге и получилось. Но Варфоломей Дормидонтович, что называется, дрался до последнего. Он чувствовал то самое, что почуял незадолго до смерти, во власти откровения своего, Александр Иванович Корнев при взгляде на Табло времен: Время важнее различимого бытия. Эти числа от Мира Первичного. Они сами Среда.
Так что приказ выглядел странным просто потому, что заблуждения нашей жизни — в частности, со счетом времени, на много порядков более странны, нелепы и противоестественны.
«Ситуация после приказа 12 напоминает рассказ Марка Твена „Как я редактировал сельскохозяйственную газету“. Там при появлении героя-редактора кто-нибудь восклицал:
— Это он!.. — и люди разбегались, некоторые вскарабкивались на дерево или на забор. У нас не восклицают и не вскарабкиваются, некуда — но странные взгляды на себя я ловлю постоянно. Жаль, м-ра Клеменса нет в живых, это же тема для его рассказа „Как я руководил научно-исследовательским институтом“.
„Шашлык по-карски. время по-любарски“. Вот именно.
Для их, чертей, пользы стараешься — а они…
Я чую, что это крайне важно. Есть Вселенский часовой механизм. Множество вихрей-шестеренок — и все зацепляются, чтобы вращаться. Все миры такие шестерни. Но чтоб зацепиться, надо нашей „шестеренке“ иметь соответствующий шаг. Не Вселенной же ради нашего мирка менять свои числа, не Ей к нам подлаживаться.
А зацепиться, синхронизоваться это значит получить свою долю энергии от ВсеВремени, от завода Вселенской пружины, вращающей галактики и атомы.
Но кому я, скажите на милость, все это объясню! Сам еле пырхаю».
Но кое-что все же пошло. Начали пересчитывать, перенастраивать свои ЧЛВ и программы-графики (тон задала та же Людмила Сергеевна и координатор), уславливаться о встречах на К-уровнях, о взаимодействиях по этим числам… привыкать. И убедились, что так действительно проще и точнее. Вечная проблема: попасть в нужное К-место в обусловленное К-время — с точностью хотя бы до часа! — исчезла; она была, потому что ленились вычислять К-интервалы, добирались на авось… и маялись часами на диванчиках в коридорах башни. А теперь неловко было не решить эту задачку для младшеклассников по формулам из приказа 12. Ай да Бармалеич!.. «Наш-то директор-то — ого-го!..»
У Любарского возрос авторитет.
…Даже пошла мода среди молодых работников Института — и вне его, в Катагани или еще где-нибудь уславливаться о встречах, пусть и о любовных, в новом своем счете времени; в 295.7658 у парка Пушкина и так далее.
«День текущий 0.4647 октября ИЛИ
1 октября 11 ч 12 мин 25 сек в Катагани
29+11 октября 15 ч на уровне 24
364-й день Шара
…и 44-й день (ИЛИ 48-я Галактическая микросекунда)
Дрейфа галактики М31 в Большой Вселенной
„Шашлык по-карски, время по-любарски“.
Времен много — Время одно. Время-хозяин. Главное Вселенское существо — само h-Бытие-Возникновение (по теории Пеца), коим просто распирает всю Вселенную. Поэтому и разлетаются галактики.
Кажется, понял, что имел в виду умирающий Валерьян Вениаминович: ЧТО я знаю. Тот наш разговор за чайком вчерним в начале августа. Тогда я непринужденно — и более чтобы поумствовать — обосновал, что Шар с Меняющейся Вселенной внутри оказался у Земли, затем и на Земле не просто так. И что любые наши действия в нем в конечном счете расширяют Контакт МВ/ БВ — малой, да удалой мини-Вселеннной с застывшей окрест Большой. Физически они равноправны. Да, пожалуй, что в Шаре-то, сменяющая Циклы миропроявлений каждые 5 сотых секунды, позначительней.
Но дело не в них, а в нас. Мы расширяем Контакт?..
Он расширяется посредством нас.
Поговорили, попили чаек — и разошлись. Вэ-Вэ потом еще пришел ко мне в комнату, рассказал о Теории. И все.
…Потому что еще не было ни Монолога Корнева, ни его смерти. Убийства первичным Знанием, раскрытой тайной: что мы на Земле всеми своими потребностями, возникшими из них техникой и прикладными науками — просто разрушаем планету. Как термиты деревянный дом. Даже не мы, а Время Разрушения, работающее через нас.
А мы теперь так расширяем Контакт. Все тем же манером, по Корневу, утоляя свои потребности и замыслы все новыми открывающимися НПВ-возможностями. Например, Ловушками — при всей сомнительности их некоторых акций. Уже расширили зону Контакта на Овечье ущелье — и думаю, это не все.
Но все-таки это более почтенное дело, чем потребительски крушить родную планету. И более интересное.
…Да, и здесь будет (и есть) под видом одного другое, под видом „мы делаем“ с нами делающееся. Но все же, все же, все же… так да не так. Нет, поспешили Александр Иванович и Валерьян Вениаминович — и с выводами, и с летальной драматизацией их.
А мы еще поживем-с. Потому что уже кое-что поняли-с.
Отсюда следует простой и ясный принцип моего руководства Институтом: я должен поощрять самые крупные замыслы и дела. Не мельчить. Чем крупнее, тем Вселенскее.
Мы ли делаем, с нами ли делается… но ведь помогаем Вселенным вступить в невиданный доселе Контакт. Вселенным! Фирмам, кои веников не вяжут».
Осознание Любарским того, что что бы они не творили, в конечном счете, они расширяют Контакт Меняющейся и Большой Вселенных — или, более четко, делая свое, Делают Контакт, произошло в два этапа: в августовское чаепитие с Пецем и вот сейчас, после приказа-вызова 12, терзаний и передряг. Но главное, оно произошло. Это важное Событие.
Глава пятнадцатая. Спуск от Атлантиды к Аскании
О, эта магия иностранных имен! Знаменитая очаровательнейшая Айседора Дункан — она же Isidora. Сидор женского рода. А мы-то!.. А Есенин!..
Так это назвали, обозначили файлы в компьютере. Так их прогоняли потом, через неделю, от конца к началу и от начала к концу, просматривали: как все возникало.
День текущий 5.7774 октября
6 окт 18 ч 39 мин 26 сек Земли
6+1 окт 13 ч Уровня К2, в зоне
…для подъявшего голову вверх мир светлел,
накалялся округлой стеной башни,
звуки там высоки и звонки,
движения быстры до неразличимости
До Сотворения Аскании-2 два К-века, восемь обычных дней. 310 К-лет до ее Оживления. 18 лет до пуска cолнцепровода — завтра днем.
…Еще и названия-то Аскания-2 не знали, в умах маячила К-Атлантида. И было в намеченном месте над зоной ВнешКольцо имени командира грузопотока Бугаева. Решетчатое ажурное начинание, сваренное из уголков и двутавровых балок и выпятившееся на уровне К5 от внешнего слоя башни в сторону пустыря. Для грузопотока вверх. Шаротряс его сильно порушил. Ловушки эту идею вообще упразднили, сооружение хотели снести — ан пригодилось. Под ним и опуская с него выстелили 1.5 гектара зоны листовым титаном: несостоявшиеся обшивки несостоявшихся ракет — НПВ-спасли от продажи за бесценок в Китай. Несколько вагонов — на них вывел полковник Волков — упрятали в Ловушку-схрон. Больше с целью разорить ловчил, дорвавшихся до стратегических материалов. А для новой идеи получился антикоррозионный и жаростойкий поддон-экран.
Полтора гектара — размер стадиона в райцентре.
Для барж, взятых с реки, с западной и восточной сторон «стадиона» поставили Ловушки-гаражи с К310 — размером меньше находившихся поблизости контейнеров для сжигания мусора. Они затем превратились в НПВ-причалы. Потом и в НПВ-шлюзы. По углам ВнешКольца — кое было сперва, как сказано, лишь решетчатым квадратом на опорных мачтах, — укрепили главные Ловушки 8640, плоскозевные; в них возможная концентрация пространства-времени была намного выше этого числа — чтобы нужные объемы рассчитанного Шуриком Иерихонским К-пространства вместились с гарантией.
Это были все те же «максутики», только верхние части их белых труб были сплюснуты на овал, на плоский зев («улыбка монстра», по замечанию Бурова).
Металлические баржи с реки, от ближних грузовых дебаркадеров, НПВ-взяли — в нарушение, увы, того блатно-евангельской заповеди: не укради, где обитаешь… Но очень не терпелось проверить идею. «А не получится, так сразу вернем». Летом эти баржи перевозили когда щебенку и песок, когда арбузы и помидоры, а сейчас все равно попусту ржавели, болтались на речной волне.
Да и негде было больше взять. Из-за них еще будут потом неприятности.
Это все накануне, 5 октября.
В 19 часов 9 минут напрудили в «титановое корыто» (так назвали полигон-стадион) теми плоскозевными ЛОМами пространство К200; это немного, почти как на крыше. Но на «стадионе» стало темно и обширно. И с гулом перекачки со всех сторон сюда ринулся воздух. Пробу пришлось немедля прервать, вернуть в Ловушки избыток пространства, восстановить нормальное зонное К2.
Так поняли первую ошибку: К8640-пространствво должно быть сразу со СВОИМ воздухом. Его надо набрать. Вобрать. Пусть хоть для тоненького слоя метров на 50-100, прикрытого сверху «НПВ-капустными листьями» (совместная идея Мендельзона и Панкратова, о ней еще речь будет).
ЛОМы повернули жерлами ввысь. И над пустырем потянулись невидимые среди бела дня в разреженные высокие слои атмосферы (там не столь звучала перекачка) игольчатые НПВ-жала. Воздух пока еще никто не приватизировал — брали у природы, у планеты.
В 19 ч 29 мин Земли
6+4 окт 20 ч Уровня К6,
на будущем Капитанском Мостике
сразу над ВнешКольцом —
главными закоперщиками (Буров, Иерихонский, Панкратов, Климов) было сделано существенное уточнение:
— Не надо трусливых проб с К200 и прочим. Работаем сразу ТОЛЬКО с пространством К8640. Мельчить нет ни времени, ни смысла.
— А это значит, что и воздуха набираем в Ловушки для ТАКОГО объема здесь. Под завязку. Как над материком.
Мини-полилог типа «Они».
(И снова всплыла проблема НПВ-транспорта. Как перемещаться? Над ними НПВ-поростор, под ними пустой НПВ-океан! Но сразу и решилась. Баржи-то, блин, металлические. Между ними и корытом-полигоном двойной НПВ-выталкивающий барьер. Это проверили в Лаборатории моделирования по идее Миши, давнего, еще с Шаротряса, энтузиаста такого транспорта.
Должны, блин, скользить.)
В этом «блин» был оттенок лихой авантюры. Как с первыми Ловушками.
Заполнили сей геометрически пустяковый объем К8640-пространством из Ловушек-монстров с засосанным впрок воздухом. (Физически это было громаднейшее событие: над экранными листами напрудили Ловушками не мало, не много — миллион квадратных километров… непонятно самим чего. Но со стометровой толщей воздуха, с атмосферой, а в ней можно дышать и вообще обитать. Физически, повторю, громадное дело, но поскольку при К8640, то внутренние полгода уложились во внешние полчаса, километры в метры, не о чем толковать, можно в скобках, привыкайте).
В первый рейс на кое-как, на живую нитку оборудованной электродами и полевой системой барже во тьму, светя прожекторами, пошли Панкратов и Буров.
Сначала осторожно, на привязи — двухкилометровым канатом к причальной тумбе у НПВ-схрона. Понимали, что рискуют отчаянно: если унесет вглубь, вдаль, во тьму, то пока найдут и вернут, от них, как от Викентьева козла, останутся скелеты и вонь; да и последняя успеет выветриться.
Бегали по железной палубе, громыхая ботинками, от кормы к носу, поворачивали так и этак пластины электродов, подавали и меняли напряжения — выясняли, куда их несет и как. Выяснили. Если на кормовые подать больше поля, баржа идет вперед, если его больше на носовых, пятится; если вровень — остановится. Для поворотов понадобились такие же пластины между днищем и бортами. Рули.
Накрутили канат на лебедку, причалили. Вышли в белый свет, в зону — в сумерки, собственно. Вечерело. Но заканчивать на этом не хотелось. Для экономии времени взяли харчи и ушли снова через НПВ-шлюз (бывший К-схрон) на баржу. Там попитались, отдохнули, полежали, пытаясь увидеть сквозь тьму и дымку вверху решетки ВнешКольца. Не увидели.
Любопытно было, что баржа слегка покачивалась — вне воды, в воздухе, на НПВ-барьере будто на воде, на медленной пологой волне.
— Блуждающие токи в почве, — предположил Виктор Федорыч.
— Атмосферное электричество, — покачал головой Панкратов. — Мы засосали столько воздуха, что и оно непременно есть.
— Этак нам еще и компас понадобится для путешествия… по своему хоздвору.
— И не только.
Они не были особенно близки между собой, Виктор Федорыч и Михаил Аркадьевич. Даже в совместной работе над Ловушками преобладало соперничество: один придумает одно, другой расстарается — и переплюнет. Деятельность по НПВ-перемещениям-перераспределениям тоже как-то не очень объединяла; наверно, из-за блатного привкуса. Невелика радость творческим интеллигентным людям, сблизиться в таком. (В подобных акциях — на том же путепроводном мосту на Катагани-товарной, да и в иных местах — они, даже зная, что никто заведомо не услышит, переходили почему-то на шопот.)
Сейчас было иначе. Не НПВ-урки, не сообщники — путешественники в новый — создаваемый! — мир. И риск другой, и интерес другой. НПВ-флибустьеры и авантюристы, колумбы и магелланы. Буров даже запел песню:
— Надоело и грустить, и спорить,
И любить усталые глаза.
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
Капитан, обветренный, как скалы,
Поднял якорь на закате дня.
На прощанье поднимай бокалы
Золотого терпкого вина!
Миша песни не знал, с удовольствием слушал. Басок Виктора Федорыча звучал приятно, звучал в местах первозданных, где еще никто не пел.
(Вот он какой, Буров-то: пылкий романтик. А Бармалеич о нем: толстоко-о-ож. Как носоро-о-ог! Обидно.)
В первый глубокий рейс, отвязавшись от причала ринулись без компаса:
— в день текущий 5.8417 октября
ИЛИ
6 октября в 20 ч 12 мин Земли
в 368-й день Шара
6+4 октября 5 ч на уровне К5
Теперь ВНИЗУ были свет и быстрота, ВВЕРХУ медленность и сумрак
С этого уровня, с ВнешКольца за ними следили Климов и Мендельзон. Но разница темпов была такая, что они едва не прозевали весь момент путешествия; увидели внизу лишь ярко-голубую риску без подробностей.
Спутниковые объективы полковника Волкова риску-баржу увеличили в продолговатое расплывчатое пятнышко.
Все наблюдение при К5 длилось секунды. Записать на видео ничего не успели.
…Баржа, что мелькнула там риской, мчала Бурова и Панкратова два часа вглубь тьмы, затем полтора обратно. Бесшумно — и слишком быстро. Скорость ощутили по сильному встречному ветру.
— Как в самолете. — сказал главный инженер.
— Придется делать обтекатели, — добавил Панкратов.
— Поворачиваем!
Это говорили, укрывшись от холодного шквального ветра в будке баржевого матроса, ныне пультовой. Всматривались во тьму слезящимися глазами; ясно было, что ничего не увидят, но все равно. Покрутили рукоятки потенциометров — развернули. Теперь впереди чутошной красной точкой светил прожектор с НПВ-причала, его стотысячесвечевый бело-голубой луч. Четыре часа, кои они провели в этот заход на НПВ-барже «Бригантине» (назвали так — и на реку ее, конечно, не вернут), внешне были ничто, секунды.
…Как сразу все стало по-другому в Институте, когда взялись и втянулись в сей проект. В нем были крутые задачи, требовашие блистательных решений, во все можно было вложить интересную, квалифицированную и мастерскую, радостную, как любовь, работу. Душу, собственно. Во всем было познание мира через нее и через мысль. В этом был и неслышный шум Вселенной; даже сразу двух. Прежние применения Ловушек против того казались просто болотными, навозными.
(Но и от них воротить-то нос не стоило: сначала ведь обеспечились под завязку, досыта. Накрали. На навозе все хорошо растет — если его в меру.)
Во всем есть шум Вселенной; не всегда и не всем он слышен, еще реже — понят.
Начиная с утра 7 октября, им нужно было мотаться теперь по К-полигону резво: то, что снаружи занимало полтора гектара, 120 на 125 метров, внутри распространялось на 970 километров с севера на юг и 1040 их с запада на восток. Размеры и дистанции как раз утонувшей некогда Атлантиды.
Но от нее отделяло много дней и еще больше проблем.
Пульт управления стадионом-полигоном сам был размером со стадион: то же ВнешКольцо; да уровнем выше у стены башни собрали Капитанский Мостик — с экранами, компьютерами, системами управления и связи… с тем, с чем можно связаться. С К-полигоном связь оказалась невозможной, в этом убедились: слишком чудовищна разница в темпе времен.
ВнешКольцо — сегмент на 120 градусов, на высоте седьмого этажа в северной стороне башни, — еще доработали, и выглядело оно внушительно.
Металлическая внешняя дуга-рельс его на опорных мачтах нависала над оградой зоны. Внутренняя такая же дуга влита в бетон башни. Между дугами радиусы-штанги с отсеками наблюдения. Это сложные устройства. Там и изоляторы, и спускаемые кабины К8640, и синхронизаторы Бурова.
Отсеки с высокой точностью движутся от внешней дуги к внутренней. Сами же радиусы, Восточный и Западный, по дуге столь же точно гуляют дуге влево и вправо. На внешней дуге ВнешКольца пространство имело К4, на внутренней К5. Из-за этого вся система кажется ниспадающей — хотя на самом деле плоска, строго горизонтальна.
Такого «пульта» не имели никакие устройства в мире, даже космодромы. Геометрически он был соразмерен с будущей «Атлантидой», К-Материком. Внизу километры, по штангам ВнешКольца это сантиметры — точно по вертикали.
Но в сей день решили самую важную задачу. Библейскую: да будет свет! И стал свет над полигоном. Его дали солнца из МВ.
Для них западнее ВнешКольца по крутому боку осевой башни монтировали, ввинчивали, выстраивали держатели — и шли по ним с самого верха, от крыши и далее, электроды: овалы и лепестки — МВ-солнцепровод Бурова.
Многие дни и ночи работы, К100-дни и К100-ночи — и вот от башенной «иглы» низверглись к ВнешКольцу, прошли сквозь него к полигону многометровые алюминевые круги на ввинченных в стену Башни штангах. По обе стороны их ниспадали гриллианды фарфоровых высоковольтных изоляторов. Шипел и озонировал воздух тлеющий разряд. Между электродами набирало грозовую мощь электрическое поле в миллионы вольт.
Внутри же кругов был МВ-Канал, спрессованное микроквантовое пространство; оно связывало глубины Шара с полигоном. Внешне метры, в середке сотни километров.
…Хоть Буров всегда Буров (как говорится, человеку дано), но его устройство все-таки не было солнцепроводом; название оказалось неудачным, как и Ловушки. Оно не проводило солнца из Меняющейся Вселенной, лишь передавало их изображения (и свет, тепло). Собрали всего лишь систему пространственных линз с импульсной синхронизацией.
У Юрия Акимовича, который как архитектор участвовал в проектировании всего, вообще впечатление — по размаху делаемого, — было таково, будто сооружали и оборудовали некий стадион — для крупных, может быть, международных матчей. И с какой-то спецификой, чтоб наблюдать сверху, а не с трибун амфитеатром.
По внешним масштабам все и вписывалось в такой стадион. Даже не Шаргород его зарубленный, мельче. Ничего вселенского. И на живую нитку.
Соответственно и солнцепровод — ну, освещение, вроде прожекторных мачт. Только «прожекторами» были солнца из иной вселенной. Каждое не хуже нашего.
В этот день намотались: то на НПВ-барже в полигон — поглядеть на МВ-солнышко. То в зону и на ВнешКольцо. Потому что дать знать о ситуации внизу при К8640 — ни по радио, ни звуками, ни так как-то просемафорить — не удавалось: полная немота, размытость и неразличимость даже в полуметровые спутниковые объективы. А еще недавно на этом месте все было видно и слышно — хоть сверху вниз, хоть снизу вверх; с искажениями звуков, оттенков цвета — но все-таки общались.
Намотались и вымотались.
День текущий 6.5425 октября
ИЛИ
7 октября 13 часов 1 мин 10 сек Земли
7+1 окт 2 ч уровня зоны
18 К-лет от образования Полигона
(то есть неполные сутки, см. первую дату)
…и светит уже 5-е МВ-солнце!
Первые четыре были просто крупными звездами в выпятившемся над полигон — корытом МВ-небе; на секунды Земли, на часы для находившихся на «Бригантине» Панкратова и Толюна. Буров с помощниками орудовал наверху, отлаживал управление с КапМоста.
Пятое солнце выпятилось диском, светило и грело: сиренево-желтый свет его был странен.
…Только Любарский понимал, какой это страшный, чудовищный, кощунственный даже вызов существующему миропорядку: подбирать во Вселенной и
проецировать сюда солнце за солнцем для освещения и сугрева какого-то пустячка в зоне с консервными банками-баржами. Это ведь только мы так считаем: есть большая планета Земля; ну, и еще другие. На самом деле в этом месте Космоса есть ТОЛЬКО Солнце; в нем 99,9 % всего здешнего вещества. И не одно это — то, что все планеты, да и спутники их вращаются и по орбитам в довольно строгой плоскости, и вокруг себя в том же направлении, что и светило, означает, что реальная цельность здесь — созданный и заданный солнцем вихрь поперечником в десяток миллиардов километров. Его можно именовать Солнечно-планетным вихрем — хотя что в нем те кочки-планетки, освещаемые наравне с пустотой. И как все, что, как нам кажется, мы творим и вытворяем в «цивилизации», есть лишь местный природный процесс, так и движение планет — движение не их, а вращение Солнечного вихря.
Покуситься на такой вселенский миропорядок, выделяя в МВ воронки светил-вихрей — одну за другой каждые 10 земных секунд — это был Вызов. Это не могло быть исполнением задуманного проекта К-Атлантиды — под видом одного другое: расширение Контакта.
А растолковать сие, чтоб вразумить других, было некому: все или увлечены, или просто мелки. Прекратить, притормозить… но зачем? Принципом Варфоломея Дормидонтовича теперь было: да здравствуют крупные дела! Чем крупнее, тем лучше. Это было заведомо крупнее, нежели орудовать Ловушками с целью переплюнуть Гейтсов и Соросов, или даже захватить владычество на этой мотающейся во тьме крупице вещества.
5-минутный интервал посещений полигона оказался приемлем. И то главное время в нем уходило на отчаливание и потом причаливание НПВ-баржи. Сам выход в К8640-пространствво внешне отнимал секунды, от силы десяток их.
Для путешественников же на барже многие часы, а то и сутки. Потом наверх. В гостиницу «Подкрышие». Отсыпаться. Было это
в день текущий 6.5461 октября ИЛИ
7 окт 13 ч 6 мин, еще через 5 минут…
— А там, между прочим, прошел месяц! — уточнил Иерихонский.
Теперь участвовали все кто мог: Солнца же запускаем! Первые двадцать были тусклы и малы. Почти не грели. Но осветили К8640-дали. С середины «корыта» краев не видать. И вверху ВнешКольца тоже. Стометровая атмосфера тонка, «небо» темное, как в космосе; и как там, роились звезды около МВ-солнц.
Светит над полигоном 36-е МВ-солнце.
Спектрального класса F, голубовато-белое.
Освещать ему пока нечего.
…внедрялись в полигон теперь и на НПВ-глиссерах (моторках без мотора; притарабанили свои с причалов, у кого были, приспособили электроды и схемы. Сделали обтекатели — как и для барж.).
Работа и морока — особенно мотаться вверх-вниз. Но и романтика. Бороздили НПВ-море без воды (но с пространственными волнами, кои колыхали). Над головами всякий раз сверкали новые солнца и звезды, созвездия… Внедряясь в К-полигон на глиссере, оказывались не на Земле, в Мире Иных Солнц — создаваемом ими.
И в иной Вселенной? В какой? В промежуточной, Контактовой?..
Так провели немало К-суток — почти вне времени; наблюдали, прикидывали: что дальше?
…добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара
в нем мощно жила иная Вселенная
рядом — и недостижимо далеко
в их власти — и властвовала над ними
День текущий 6.5566 октября ИЛИ
7 окт 13 ч 21 мин Земли
7+3 окт 7 ч Уровня К6, Капитанского Мостика
18 К-лет от образова Полигона
Светит 65-е МВ-солнце
Считать их начали сразу — датчик, встроенный в автоматику солнцепровода. Любарский настоял, чтоб фиксировали спектральный класс и температуру.
…Он смотрел на лица сотрудников: скажи им сейчас, что «с ними делается», — рассмеются в лицо. Они делают, они! От всей души. Работают во Вселенной. Даже у стареющей Люси Малюты глаза блестели, щеки румянились, как от хорошей любви.
Считать МВ-солнца это было новшество — и для ее Табло времен тоже. Это возвышало. Считать умеем — уже умные.
(Интересна, действительно, эволюция этих табло и экранов: сначала на
них были только времена К-уровней башни, они все добавлялись с ростом ее; ну, затем еще дни с дробью по-любарски.
После открытия Меняющейся Вселенной прибавились Шторм-циклы миропроявлений в ней. Потом присоединили дни (и галактические микросекунды, примерно равные суткам) начавшегося Дрейфа М31. Теперь пошли МВ-солнца, их будет навалом.
Что-то на них появится дальше?..)
От 7-го десятка наладились, наконец, стабильные светила, крупные и яркие.
Странны были и звездные МВ-небеса над полигоном — каждую ночь новые. Они, с одной стороны, были прекрасны — куда роскошнее привычного неба над Землей! — а с другой, таковы, что трудно было принять их всерьез. Созвездия менялись на глазах, все звезды перемещались со скоростями спутников в земном небе.
Так происходило от того, что импульсной синхронизацией солнцепровод передавал сюда не просто свет солнц и звезд из Меняющейся Вселенной, а, образно говоря, сжатый репортаж о многомиллиардолетней жизни этих шаров в ней, в окраинной галактике. Вместе с их собственными движениями и изменениями вида за их долгую жизнь.
Но вот линии через диски сперва не поняли. Некоторые солнца пересекали дуги; всегда по краю — снизу, сверху, сбоку. Чаще одна, иногда две.
Климов догадался первый:
— Растакую маму, это же планеты там! Вычерчивают свои орбиты.
Да, это было они. Синхронизовать их обороты вокруг своего светила уже невозможно, да и не нужно — вот и «вычерчивали», оказываясь всякий раз на новом месте, учебниковые, предсказанные Кеплером эллипсы.
Это тоже был Вызов. Так в темном небе над полигон-корытом себя блистательно, в полный разворот демонстрировала Вечность.
День текущий 6.5949 октября ИЛИ
7 окт 14 ч 16 мин Земли
7 + 1 окт 4 ч Уровня зоны
Минул первый К-год работы Солнцепровода
Светит 455-е МВ-солнце
На 5-й сотне солнц все стало привычно, нормально. Система работает. Ну, и ладно. Что дальше?
Мендельзон (дважды посетив К-полигон, на «Бригантине» и на НПВ-глиссере, выкурив там сигару под бело-фиолетовым 412-м солнцем с яркими звездами в окрестной тьме — по возвращении): Как это у классика-то сказано: «Жомини да Жомини, а о водке ни пол-слова!»
Буров (настороженно): Вы это к чему?
Мендельзон: Так ведь и у нас здесь почти так: солнца да звезды, звезды и солнца… а землицы-то там нет! Нету. Нетути! А ведь по ней, грешной, все ходим, на ней все обитает. Ее-то бы и освещать, и согревать. А пока что наличествует жестяная… титановая, простите — туфта. Металлическое корыто с баржами.
Буров (не слишком уверенно): Добудем и землицу. Должны.
Так, будто трава сквозь асфальт, пробивалась основная проблема. Тоже библейская, из той же главы первой.
7 окт 16 ч 21 мин Земли
7 + 83 окт 2 ч Уровня К122, «пецария»
3 К-года (три земных часа) солнцепровода;
21 год от образова Полигона;
…не прошли еще сутки от того,
как застелили сей гектар с гаком,
«стадион», металлическими листами.
Но в башне проведены многие К-дни, на полигоне прожиты недели и месяцы. Соразмерное Вечности время своего не упустит.
Вскоре на НПВ-баржах, перемещаясь внутри К-полигона на сотни километров, исследователи и наладчики начали загорать под солнцами из Меняющейся Вселенной. Светили все они странно, непривычно, да еще в компании со звездами — но загорать под ними было можно. Вполне.
Это тоже был эксперимент.
Итак, «верхняя», солнечная проблема была решена. Самое хлопотное исполняла поисковая автоматика Малюты и Бурова: всегда находила системой ГиМ-2 подходящую окраинную галактику, жизнь которой растягивалась на десяток земных секунд. Одна галактика обеспечивала одно МВ-солнце. Углубленные же в ядро Шара жили доли секунды.
(Было и осложнение: некоторые «вечные светила» менялись за день, на глазах: одни тускнели, другие накалялись, третьи меняли цвет — будто медленно мерцали. Некоторые угасали, иные вспыхивали.
Так получалось, когда фотоэлементы солнцепровода ненароком выбирали переменную звезду-светило. Пришлось подключить Любарского и Климовва; они ввели в персептрон-автомат дополнительные признаки для отбора. И с 5-й тысячи пошли только стабильные, ровно и устойчиво светящие солнца.)
Впрочем, меняли свой свет-спектр и они.
…И над землей нашей светящее и греющее нас Солнце меняется от утра к вечеру: утром восходит желтое и большое, днем в высях малое и белое, на закате алое и снова большое… но это проделки атмосферы и оптический обман. Солнце наше какое было в неолите, таково и сейчас. Солнца же Бурова из МВ меняли вид свой над полигоном, потому что изменялись в течении своей Вселенской жизни, от младости к старости. И в следующий К-день так светило другое, новое.
Солнца были на раз. «Вечные» звезды на раз. Полигон-корыто, баржи, ящики НПВ-шлюзов, телескопы-Ловушки — и, главное, сами люди, работники Института — были вечнее светил.
Так протек день Пуска Солнц. Один-единственный день 7 октября.
Отсчет их — с единственным перерывом на 8 часов в Новогоднюю ночь (на 2880 солнц) — сохранится до конца. Даже когда на полигоне исчезнет еще не созданный Д-Материк.
А весь проект, если считать от идеи и первых расчетов, сделался за последние дни сентября и первую неделю октября; помножьте на среднее К24 для нескольких тысяч увлеченных и хорошо обеспеченных работников высоких квалификаций — и вы представите себе их труд.
Проблема — и какая! — была блестяще решена. И тем внушала надежду на решение остальных.
…Пусть там светит уже и 1206-е МВ-солнце — а Любарский сошел с ржавой НПВ-«Бригантины» с обтекателями, поднялся в «пецарий» отвлечься и размышлять. О Контакте, его расширении. Все возвращалось на круги своя, на проблемы своя.
Казусы с Меняющимися Солнцами породили Дискуссию о сверхновых; ее затеял Мендельзон. Но об этом позже.
«…Мне должно после долгой речи
и погулять, и отдохнуть.
Докончу после как-нибудь».
Глава шестнадцатая. Лунотряс из Овечьего ущелья
Если наши ощущения иллюзорны, то вполне возможно, что мир переживаний дождевого червя богаче нашего. Если, к примеру, человека перерезать пополам, все его ощущения сразу сойдут на нет; у червя же они удвоятся.
Расчет Иерихонского, к которому он — в противоположность своим предыдущим изысканиям — не спешил привлечь внимание, был прост. Школярский расчетик, компьютера не надо.
Для К-Материка нужно вещество — камни таких же примерно размеров и толщин, как плиты нынешних земных материков, гранито-базальтовые; со средним удельным весом 3. Площадь миллион кв. километров да толща должна быть худо-бедно хотя бы с километр; это и объем с тем же числом, миллион кубических километров. В пересчете на массу 3*10^15 тонн. Три миллиарда миллионов тон. Чтоб вы мне все так были здоровеньки!
Это с одной стороны. С другой — вокруг нас не так и мало вещества; и как раз такого, каменистого, гранито-базальтового. Наша планета содержит 6*10^21 тонн его. Три миллиарда миллионов тонн это десятимиллионные доли ее массы, пустяк.
Но где взять, как?..
С третьей стороны, есть неподалеку Луна. Для нее это количество — стотысячная доля, тоже мелочь. Но опять же: как взять?
Правда, Ловушки нового поколения могут дотянуться. Неловко, правда, там брать на виду у всех — но по нынешним хапежным временам можно.
«Да ну, буду я голову сушить!.. — сказал себе Шурик. — Мое дело считать, а не изобретать».
Он потому и решил не делиться ни с кем этими расчетами-сомнениями, что они были столь просты. Каждый мог сам прикинуть — без компьютера. Не дураки.
Подобные расчеты проделал и Варфоломей Дормидонтович; и именно не включая компьютера, даже без бумажки, в уме. Тем более что нужные числа он знал напамять.
И тоже решил пока ничего никому не говорить. А то еще руки опустятся. Может, действительно, взыграет к нужному времени у кого-то спасительная «мысля».
Прикинул — и тоже в уме — сии комбинации чисел и Климов, астрофизик не хуже Любарского. И он — молчком. Решил не поднимать тревогу, может, до чего-то еще дозреет сам. Или кто другой. Время пока терпело.
День текущий 6.9664 октября
ИЛИ
7 окт 23 ч 11 мин Земли
369-й день Шара
N = N0 + 635846017 Шторм-циклов МВ
50-й день (54-я Гал. мксек) Дрейфа М31
Странно небо с неподвижными звездами над застывшими скалами
…И вот снова они вдвоем, Бармалеич и Климов, Варфоломей Дормидонтович и Евдоким Афанасьич, Дуся и Варик, сокурсники (это молодит) и соратники — в Овечьем ущельи, почти как тогда в саду обсерватории КГУ. Тот же павильон с 20-дюймовым телескопом, но на фоне скал теперь. Есть и бутылочка, закусь.
Сейчас все-таки не август, а октябрь, ночью прохладно; оба в фуфайках и беретах. И напиток в бутылке покрепче, за 40 градусов — для сугреву.
И телескоп сей в окружении ЛОМов-ДС, двухступенчатых, «многомиллионников»; чрез них черт знает куда можно дотянуться и черт-те что там сделать. Максутовские белые жерла их направлены в разные стороны.
Однако пространственных линз над Овечьим ущельем, о чем подумывает Любарский, пока нет; этот проект столкнулся с трудностями.
У них большая программа на эту ночь, ради которой и остались в Овечьем Филиале. Прежде всего, конечно, наблюдать Дрейф М31. Там есть что; более всего ее, движущейся галактики, Вхождение. Сперва деформации и мерцания — вплоть до временных исчезновений; появляется она потом всякий раз на ином месте. Это открытие, сделанное Климовым, но не объвленное им, уже подтверждено другими наблюдателями. То есть просто сдeлано заново.
Но главное, что это — есть.
Любарский такого еще не видел; а если вообще увидеть в сто раз лучше, чем слышать, то для астронома — в тысячи.
…И вообще им понятен и даже как-то родствен луч сей незримый, информирующий и показывающий, что делается в М31 сейчас. Он ведь вытянут и направлен сюда примерно тем же манером, как они вытягивают НПВ— оболочки и НПВ-жала Ловушк. Если малые существа так исхитрились и могут, почему это не суметь Разумному Вселеннскому существу М31 — соразмерно своим галактическим масштабам!
Неслышный шум Вселенной — не в ушах, в умах.
День текущий в ночь 7.0221 октября ИЛИ
8 окт 0 ч 31 мин Земли
Сейчас, заполночь, под обильными звездами и двумя М31, они обсуждают все ту же тему. Перемывают косточки коллегам из однородного мира. По одной уже выпили.
— Видишь, Дусик, это подборка со 2-го Всемирного Конгресса тумандроведов.
— Туман… чего?
— Тумандроведение. Ведение Туманности Андромеды и о ее Фантоме, новая наука.
— Распротакую мать!.. Второй конгресс. Когда успели? А нас и не позвали. Ну-ну, продолжай.
— Ну-с, во-первых, там все наблюдаемое трактуют именно как происшедшее два миллиона лет назад…
— А что, это успокаивает: мол, все произошло, все уже позади… Извини, Варик, не перебиваю более. Твое здоровье! Просвещай.
— Но главное, они даже эту сфокусированную сюда направленность вида М31 ухитряются объяснять с позиций Вселеннной Стихии. Пусть более сложной и мощной, чем мы представляли, но все равно неразумной стихии; чтоб цыц и ни каких. Вот слушай… это из доклада лидера отечественных наших тумандроведов профессора К. К. Семипятницкого, прочитанного в Гааге неделю назад.
Варфоломей Дормидонтович увлечен и растолковывает все не столько Климову, сколько самому себе; читает и смакует:
«…Да, установлено, что ЭТОТ голографический образ Фантомов М31 находится в луче, сфокусированном на Солнечную систему, а за пределами ее нет и его. Но насколько далеко за пределами? У нас ведь не имеется — и увы, не предвидится — сведений с соседних даже звездо-планетных систем: сфокусировано ли ТАКОЕ на них или нет? Полагать, что только нам (иных разумных существ в Солнечной ведь нет) ЭТО адресовано, — самообольщение. Антропоцентризм антропоцентризмом, но всему надо знать меру: что мы — и что галактика. Тем более такая!
А при альтернативном взгляде вырисовывается величественная ЕСТЕСТВЕННАЯ картина некоего Вселеннского Голографического Ежа: каждая его „иголка“ с Фантомами направлена не в пустоту, не в божий свет как в копеечку, а именно на определенную звезду, или даже именно на звездо-планетную систему — как на некую Особенность в Галактическом пространстве. И главное, на ЕСТЕСТВЕННУЮ опять-таки особенность.
Тогда ЕСТЕСТВЕН и интервал в два миллиона лет. К нам ЭТО протянулось через 2 миллиона световых лет в пространстве и столько же просто лет во времени, к иным мирам на миллион лет раньше или позже; во Вселеннских масштабах это пустяк. Представив дело так, представим и поймем Вселеннского Голографического Ежа…»
— Поймем — или поймаем? Голыми руками.
— Поймем-с!
— …и даже взаимопроникновение двух их, — вдруг дополнил Климов. Любарский вопросительно глянул на него. — Того оттуда иголками сюда, а нашего отсюда туда, — пояснил тот. — Чем наша тетя Галя хуже! Так и обнимаются… ежами. Жуть. Просто и естественно. По мне такая естественность Вселенского Голографического Ежа ничуть не большая, чем фразы запорожцев в их знаменитом письме турецкому султану: «Який же ти в биса лыцарь, коли ти голою сракою йижака не вб'еш!».. И у тех «голо-», и у профессора Семипятницкого «голо…»
Варфоломей Дормидонтович вежливо посмеялся, потом все-таки сказал:
— Варик, а тебе пока хватит.
— Как скажешь, начальник, — тот отставил бутылку, которую взял было наизготовку. — Могу и не пить… «Андромеда, вся дрожа, так и села на ежа». — Помолчал и заявил: — Но хоть ты ставь меня на место, хоть не ставь, а сегодня все равно я здесь главный человек. Я тебе Вхождение показывать буду.
— Ну-ну… давай.
День текущий 7.0935 октября ИЛИ
8 окт 2 ч 14 мин Земли
…Космичны были их чувства
Космичной становилась психика
К третьему часу ночи, W-образное созвездие Кассиопеи поднялось в макушку неба. Около него отчетливо, не напрягаясь можно было рассмотреть Фантом М31. Он светил не в пример ярче своего, что ли, первоисточника в созвездии Андромеды. И выглядел крупнее, с Луну.
— Вот! — уверенно сказал Климов. — Начинает, распротакую мать! Поголубела. Пошли в павильон.
…Они немало повидали в Меняющейся Вселенной, поднимаясь туда в кабине ГиМ, или теперь приближая МВ к ней: как вихревые пятнышки галактик развертываются в необозримо громадные звездные круговерти, в небеса, как на глазах происходит эволюция галактик, звезд и планет. Но такого они там не видели:
— вихрь М31 поголубел и уменшился…
— вытянулся в светящуюся сигару, в веретено…
— По направлению движения вытягивается-то, а! — отметил Климов. — По траектории своей.
— Ну, в точности как в НПВ входит. И с изрядным К, не менее сотни… — приговаривал Любарсккий.
Далее они видели нечто совсем редкостное, что со времени открытия Туманности Андромеды наблюдали в ней не только не ежечасно, но и не каждый день — раз в 2–3 недели: вспышки сверхновых. За час они насчитали их четыре! Ускоренно электросварочным огоньком взбухали там, в теле М31, точки — и сникали так же повышенно быстро. Это в Фантоме… собственно, в галактике М31 — взрывались звезды.
Затем «веретено» вытянувшейся М31 еще поголубело, утоньшилось — и нет его.
— Ничего, появится, — уверенно сказал Климов. — Я первый раз-то испугался, думал насовсем.
— Да, сейчас она двигалась-жила ускоренно…
— Слушай, а ведь это галактические эффекты ОО-РР.
— Как в Ловушках, что ли? Ну, ты уж совсем… — Любарский шокирован. — Кого на таком уровне можно Обрить-Остричь-Разуть-Раздеть!
— В смысле переносном найдется кого и что. Для махины М31 звезды все равно как волосинки в шевелюре Вити Бурова. А ведь деформируется пространство со звездами, со звездо-планетными вихрями. Вот и… — настаивает Климов. — Нельзя сваливать так участившиеся сверхновые только на К-пространство. Как ни верти, н о это М31 вошла в вселенскую Ловушку!
— Ловушки… — недовольно скривился Варфоломей Дормидонтович. — Мы много теряем и еще будем интеллектуально претерпевать из-за этого неудачного названия. Чуть ли не «мышеловки». Кому это в голову пришло, кто пустил в оборот?
— То ли Мишке, то ли Але, то ли мне, уж не помню, — беспечно отозвался Климов. — Поначалу так и было: можно гуся ухватить, или собаку. Или мотоцикл… А теперь вон как оборачивается: Ловушки для галактик.
— Не Ловушки, другое слово надо… уже по одному тому, что неясно: кто кого во что втягивает. И как? Но несомненно, что области Неоднородного пространства и времени с высокими К. И по ним М31 движется…
— Теперь она появится ближе к Цефею, — сказал Климов.
Они много распознали и поняли. Не понимали одно: зачем? Что несло сюда звездную сверх-тучу М31, какие устремления?
Все увиденное в телескоп и прямо в небе зафиксировали на пленку — и тоже нетрадиционно для исследования вечных звезд в вечном небе: видеокамерой. В динамичном режиме. Варфоломей Дормидонтович и Евдоким Афанасьич были более готовы вести репортаж о Дрейфе М31, нежели все астрономы мира.
Под разговор и манипуляции с аппаратурой еще по разику приняли; ночь была холодная, пробирало.
День текущий 7.1366 октября ИЛИ
8 окт 3 ч 16 мин Земли
Дрейф М31 — это были только наблюдения. Обсуждай не обсуждай, спорь не спорь — от них ничего не зависит.
…Так наступила очередь поднявшейся достаточно высоко над скалами ущербной, в последней четверти Луны. Относительно нее замышлялось Действие. Сначала на ночное светило оценивающе посмотрели в рефрактор.
(Действие, Космическое Действие, Вселенское — это был новый пунктик Любарского в осмыслении ситуации с позиций «мы делаем — с нами делается». Так ли, этак — но чем крупнее, масштабней, тем соразмерней Миру. И тем более мы есть Мы.)
Дело практическое же заключалось в проверке дальности НПВ-луча. Земля стала тесна: даже от самых высоких (перистых) облаков у горизонта можно было протянуть НПВ-руку от силы на 800–900 км; от верхнего из ионизационных слоев атмосферы луч уходил за горизонт на 1200–1400 км. Для практических дел вполне — для осознания инженерных возможностей не то. Расчеты показывали, что К-заряд в ЛОМе может вытянуться на миллионы километров. А до ночного светила было лишь 360 тысяч километров.
(Неявно у того и у другого зудел в душе интерес, связанный с теми простыми расчетами и вытекающими из них вопросами: где взять уйму вещества для К-Мотерика? А даже и взяв, как переместить и доставить?.. Опыта-то выше «перераспределений» вагонов и коттеджей нет.
Обоим — астрофизики же! — ясно было, что брать надо из космоса; больше неоткуда. Вот и захотелось «потрогать» Луну.
Результаты этих расчетиков они, тем не менее, даже меж собой до сих пор не обсуждали. Выжидали. Надеялись на «опосля».)
Итак, во второй половине ночи Климов направил белое жерло ЛОМа-2 с восточного квадранта площадки в сторону повисшей над черными зазубринами Тебердинского хребта Луны. Половинка ее диска с неровным обрезом была ярка и отчетлива в звездной тьме.
Как, действительно, быстро все делается и развивается в НИИ НПВ! Трех недель не прошло, как Евдоким Афанасьич гордился достижением… тогда еще на первой Ловушке из термоса на деревянном прикладе: что смог с дистанции в километр взять гусей; и «не всю стаю, а четырех с краю». И пожалуйста, нацелился на Луну. Обьем К-пространства второй ступени (то есть во внутренней полевой камере) был таков, что хватило и вобрать сей шар размером в несколько тысяч километров.
Точнее, обволочь — брать не собирались.
Наиболее сомнительно было, удастся ли вытянуть НПВ полями на такое расстояние. Это прежде всего требовало проверки. И поэтому электрические поля в этом ЛОМе были не от батареек; в глубине Овечьего ущелья негромко тарахтел электрогенератор, от трансформаторной подстанция провода несли надлежащие вольтаж. Все честь честью, почти система ГиМ.
Как и во всех других Ловушечных акциях, сначала к ночному светилу потянулся цилиндр НПВ-оболочки с небольшими К; для наблюдения.
…Климов и Любарский много раз в своей жизни направляли на Луну самые различные телескопы, какие только попадались им в их астрономической деятельности. И сейчас, когда приникли к поисковым окулярам «максутика», впечатление было почти такое же: смотрят в телескоп. Только неисправный, неотрегулированный: светлые места с радужной окантовкой.
Так просмотрели область терминатора: слева блеск, справа тьма, а посередине ломаные овалы лунных кратеров и «морей». Даже увеличение было такое же, как их 20-дюймовике, несколько меньше.
— Но ведь это еще не доказательство, что мы дотянулись до Луны, — распрямил спину Климов. — Доказательство может быть только одно… — он вопросительно глянул на директора. — Почти как в той драме: To take or not to take?[1]
День текущий 8.1609 октября
ИЛИ
8 окт 3 ч 51 мин Земли
…Жизнь была чудом — и она была жизнь
«Шашлык по-карски, время по-любарски… И турбуленция по-любарски. А сейчас вот будет Лунотряс по-любарски?..» — бегло подумал директор.
В первый момент, когда голубоватый (незримый днем), несколько расширяющийся конус пошел сквозь тьму в сторону серебристого полудиска, Варфоломе Дормидонтович почувствовал некоторое беспокойство. «На что замахнулись-то…» И еще мелькнуло в памяти, в уме, но как-то под сурдинку: приливные явле… Но спокойная обстановка и предыдущие успехи всех работ и начинаний навевали эйфорию. «Главное, ночь ясная, небо спокойное, ионизационные слоли сникли — не помешают».
Он понимал, что имел в виду Дусик. Ловушка не телескоп, она достает, как рука. Берет, хватает. Значит, для уверенности надо оттуда что-то взять… ну, или хотя бы там переместить, поворошить.
— Не брать, но вобрать. Обволочь, подержать в К-луче. Попробуй, только остороженько… Дистанция очень уж велика. Да и объект у всех на виду.
— Да-да… перелет-недолет. Пока что у нас недолет.
Климов на сиденьи, целясь в поисковый телескопик, поворачивал рукоятки, играл клавишами на пульте. Ныли, подывывали поворотные моторчики.
— В перекрестии центр диска, — молвил он. — Помалу вывожу луч…
Теперь НПВ-стержень, тончайшая голубая «нить» с большим К (физической толщиной в тысячи километров), выходил-выстреливался из цилиндрического зева ЛОМа с рокотанием, похожим на отдаленный гром. Он и был отдаленным, но более потому, что перекачка уходила от края прожекторного конуса внутрь, в необъятные физические просторы ЛОМа.
Варфоломей Дормидонтович следил в бинокль: нить ушла ввысь, там не было свечения (нет воздуха, космос). «Если Дусик промажет, просто ничего не произойдет…» — в этой мысли было некое облегчение. И снова лейтмотив: но приливные явления…
Отнял от глаз бинокль, чтоб проморгаться, — и увидел глазами, просто так, как Луна над ними голубеет, радужно искажается, уменьшается, ярчает…
Это был тот же самый эффект размытости, из-за которого на дальних расстояниях через облака приходилось брать не автомобиль, а всю автостоянку или автобазу. На четырехстах километрах дистанции ЛОМ легко вбирал большую коммерческую автостоянку, или комплекс складских помещений, или «царское село». Сейчас, на дистанции в тысячу раз большей — соответственно и объект в тысячу раз больший.
(В том и дело, что все происходило однотипно, одинаково и для исчезающего на короткое время в Небе галактик Фантома М31, и для похищаемого Ловушкой автофургона, и вот для Луны. Все едино во Вселенной, но мы придаем происходящему разные смыслы.)
…и не стало Луны!
В кратчайшую долю секунды Варфоломей Дормидонтович понял смысл лейтмотива подсознания — о приливных явлениях. В школе, потом в вузе он проходил о приливных явлениях, кои бывают на Земле от движения Луны, отвечал об этом на уроке и на экзаменах, чтобы получить оценку. Затем сам преподавал сие знание студентам, выслушивал их ответы, ставил им оценки, а мпи получал за это зарплату. Познавательный идиотизм мира, в которром знают не для того, чтобы Знать, а чтобы получать или ставить оценки.
И только сейчас до астрофизика-профессионала дошло: если от перемещения Луны по ту или другую сторону Земли возникают приливы и отливы в океане высотой до десятка метров… это так ночное светило гравитационно покачивает НАШУ планету, — что же произойдет с Землей, если оно вдруг исчезнет?..
Еще не додумав, Любарский почувствовал холод ужаса в спине.
— Отбой! — скомандовал не своим голосом. — Отведи луч! Выключай к черту!
Климов успел. Автоматика ЛОМа была настроена брать, втягивать оказавшийся в НПВ-луче предмет — ей все равно, какой. Предметов вообще не бывает, есть только пространство-время и в нем немного квантовой пены. Но Дусик успел. Отвел. Не вобрал.
Луна восстановилась тотчас. Только чуть вибрировал ее светлый полудиск — или это им казалось?
Они смотрели друг на друга ошломленно. Честно говоря, оба не ждали, что Ловушка сможет с первой пробы дотянуться до Луны. Поэтому и не продумали четко, что делать, если дотянутся.
— Варик, я к этому не был готов… — растерянно сказал Климов.
— Ну, мы с тобой авантюристы! — отозвался тот.
Всего на секунду исчезло ночное светило — меньшее тело в системе Земля-Луна. Меньшее в восемьдесят раз. Собственно, не исчезло, просто, оказавшись в НПВ-луче с миллиардным К, оно как бы удалилось, перепрыгнуло безынерционно на более далекую орбиту. И тотчас вернулось. Но, похоже, не точно на то самое место. Гравитационное поле системы было взбудоражено.
…Был ли, нет ли на Луне лунотряс, установят потом. Но что из-за этого в последующие дни творилось на большем (в 80 раз) теле этой системы, на Земле! Новости сообщили о цунами в Тихом океане, от него пострадало южное побережье Японии и Филлипин, многие острова. Несколько землетрясений в разных местах, оползни, сели, прорванные плотины.
Тумандроведы приписали сие «приливным действиям» Фантома М31. «Вот видите!..»
Защитники природы, «зеленые» — начавшейся экологической катастрофе. «Вот видите!..»
Только два человека знали причину.
Глава семнадцатая. Так материки не делают
Популярность сведения всего к половому вопросу в том, что тех, у кого хорошо работает половой аппарат, гораздо больше на Земле, нежели тех, у кого работает аппарат мыслительный.
День текущий 7.4611 октября
8 окт 12 ч 4 мин Земли
Странно Солнце — каждый день одинаковое над застывшими скалами
В этот день с утра были облака над Овечьим Филиалом, над предгорьем, И начали брать в горах утесы под Острова. Работали все четыре ЛОМа на площадке; все их повернули на юг. Выискивали в горах места повыше, за три тысячи метров, и поглуше, где заведомо никого нет.
Под Острова. Так наперед назвали опорные пункты на полигон-корыте: пару в центре и 4–5 по краям. На них требовалось установить различные датчики, приборы наблюдения, чтоб знать, какая здесь температура К-днями и К-ночами, какова влажность, далеко ли видно вверх, в стороны — и что именно. И причалы для НПВ-барж и глиссеров, места выхода и отдыха. Словом, обживать.
С первым утесом, взятым у Тебердинского хребта — размером метров в сорок, с 16-этажный дом, — выяснилась приятная сторона: и взять НПВ-лучом можно легко, отделить от скалы, срезать, как кусок масла ножом (поскольку камень, непроводник), и поставить на полигоне можно легко и сразу прочно. Нижняя часть утеса, оседая на крутой НПВ-барьер над титановым поддоном, сама дробилась, выравнивалась, подравнивалась… и он будто здесь всегда и стоял. Осталось подровнять НПВ-фрезами верх, склоны — это не было проблемой.
Первый камень поставили на востоке полигона; внешне — у Восточного входного овала и НПВ-шлюза, в 14 метрах от него по прикидке с ВнешКольца, в 20 метрах от опорной мачты высоковольтной линии, что подходила с пустыря. По внутреннему же счету он был в ста километрах от того шлюза.
Так и назвали: Первый Камень.
Более хлопотно оказалось с доставкой. Внутреннюю камеру ЛОМа, вторую ступень — полуметровый металлический цилиндр с «многоэтажным» вложением — извлекали из Ловушки, вертолетом доставляли в НИИ, поднимали на ВнешКольцо; там строго в нужном месте опускали жерлом вниз в пространствво К8640 полигона — и высвобождали Ловушку, сбрасывая поля и сей камень.
Пока не вошли во вкус, брала оторопь, что утесом в десятки метров манипулируют так, будто его внутри, в цилиндре, и нет, несут его, как бочонок; а потом он виден с Кольца на К-полигоне крупицей, светящейся во тьме. Точкой. Звездочкой.
— Созвездия вверху, созвездия внизу… — задумчиво молвил Толюн, глядя вниз сквозь штанги Кольца.
— Будут! — уточняюще поднял палец Буров. — Будут созвездия внизу, когда наберем достаточно «островов». Созвездия-архипелаги. Так что полетели в Овечье.
В целом занятие оказалось канительным. Дождаться подходящего облака, чрез него направить НПВ-поисковый луч в горы, найти подходящий утес… это все при К1, в «нулевом времени»! — взять, доставить на Ми-4 (час лета!) — и еще возиться на нижних уровнях башни, при К2-5. Труд был, как на всех уровнях, но время расходовали самое дорогое.
В сей день установили только три «островка»: еще один с западной стороны, один в центре полигона. Три светящихся крупицы среди океана тьмы при взгляде с ВнешКольца.
— Слушайте, этак мы состаримся и ничего не успеем! — обеспокоился Буров.
— Хорошо еще, хоть там их оборудовать можно практически сразу, вне времени, — заметил Панкратов.
— Вне времени, но не вне жизни нашей, — буркнул Васюк-Басистов. — Тоже надо бы беречь.
Он знал, о чем говорил; хлебнул К-трудов еще при Корневе.
Оборудовали.
Центральный назвали «Вэ-Вэ», западный «Александр Корнев». На Вэ-Вэ поставили телескоп (все тот же «максутик» из спасенных). В него — да и просто так — наблюдали МВ-солнце с «обручами». А вот решетку ВнешКольца не рассмотрели — из-за спектрального сдвига ее холодную тьму.
Но наряду с тем, что что-то делалось медленно и плохо, немало было и того, что делалось быстро и хорошо: в руки давалось. В НИИ НПВ много людей много всего делают; это уж точно.
И в сей же день измерениями на «островах» за многие К-дни и К-месяцы разобрались с тепловым режимом на полигоне. Выяснили, что запас тепла, забранный вместе с воздухом Земли, уже исчерпался, рассеялся. Теперь все зависело о МВ-солнц: светят — жарко, не светят — лютый, почти космический холод. Слабо светят — тоже не позагораешь.
На «островах» еще оставался запас тепла от самих камней.
Ясно стало, что на окраинных камнях всегда будет прохладней, чем в центре, где МВ-солнца возникали почти в зените.
Так наметились очертания климата будущей К-Атлантиды.
Под это дело Иерихонский предложил Материковый К-календарь, спроектированный им на компьютере (уж это-то всегда легко ему в руки. давалось). Во-первых, обосновал он, раз там появились опорные пункты с приборами, нужен и свой счет времени. Реального. Кто когда где чего что: работал, жил-был, сколько часов и дней. По свойствам и специфике будущего Материка.
Специфика была та же, от его первой идеи: час это год, пять минут — К-месяц, десять секунд — сутки; только теперь все было красиво конкретизовано:
— все К-годы имеют по 360 дней; високосных не надо;
— все месяцы тоже ровно по 30 дней;
— согласование с Земным временем: К-год заканчивается с последним пиканьем ежечасных сигналов точного времени на Земле, в частности, в Катагани; этим там завершается К-декабрь (только не 31-е, а 30-е его число);
— как только обрывается последнее удлиненное «пииии…», пошел новый К-год. 1-е января.
День текущий 7.8421 октября
8 окт 20 ч 1 мин Земли
8+121 окт Уровня К144
(где это обсуждали в сауне)
А на полигоне 5-е К-января неизвестного года
— …а лучше бы не января, а пеценя, — продолжал он свой доклад в сауне на уровне К144, на средней полке — розовый, голый, с налипшими на спине листьями от веника — при большом внимании таких же собравшихся: Бурова, Климова, Панкратова, Толюна, бригадира связистов Терещенко. Любарский отсутствовал. — Раз уж мы камешки эти по-своему называем, по историческим, так сказать, именам НИИ, надо бы и здесь. Пока что у меня три названия: вместо января пецень, вместо февраля сашень, вместо марта шарень… — он выразительно указал вверх. — А далее пусть пока будет обычно: К-апрель, май и так далее.
— Пока кто-нибудь еще героически копыта не откинет, — добавил Миша.
— В самом деле, — произнес, помахивая веничком, багроволицый Буров, — что нам тот Юлий Цезарь, Октавиан Август, двуликий Янус! Найдем свои имена.
Собственно, эти реплики означали принятие идеи. Чего ж ее, действительно, отвергать: все правильно рассчитано.
— А годы как будем считать?
— От образования полигон-корыта, как еще! У нас зафиксирован день и час.
— Нет, лучше от пуска солнцепровода. Как в Библии: да будет свет!
Поспорили. Не сошлись. Решили давать и так, и так, через дробь.
— Итак, сейчас у нас 8 октября 20 часов 14 минут 5 секунд Земли… — провозгласил Иерихонский, глядя на экранчик своих ЧЛВ (он уже ввел там эту строку!), — а на полигоне и на островах 23 сашеня 49/31 К-года!
— Это введем и в Табло времен на ВнешКольце, — скрепил Буров.
— Бармалеич не утвердит, — сказал Миша, помахивая около спины веником. — Он же сторонник дробных «дней текущих». И Малюта взвоет.
— Шашлык по-карски, время по-любарски, — добавил кто-то. — А теперь вот еще и по-иерихонски.
— Осилим, ничего, — пообещал Виктор Федорович. — Убедим.
…От частого упоминания встреч, диалогов и даже важных решений, принятых в сауне или в тренировочном зале на 144 уровне может возникнуть впечатление, что Верхние НИИвцы постоянно там околачивались; только и делали, что хлестались вениками или качали мышцы. Какое! Между такими посещениями проходили многие дни, а то и К-недели, наполненные делами, работой. Просто здесь были общие, хорошо согласованные во времени, точки встречи.
Далее в некоторое время просто парились, хлестались вениками, окатывались и поддавали молча; наслаждались теплом, привыкали к уточненной К-реальности.
Терещенко — он с подручными обслуживал автоматику солнцепровода наверху — вдруг встал на средней полке в полный рост — широкий, плечистый, черноволосый:
— Так… Виктор же Федорович! Раз пишло таке дило: мисяцы, кварталы, сезоны — тобто зима й лито, весна й осинь… так треба ж и це организовать!
Все обратились к нему.
— Це дуже просто… це ж синусоида. Мы зараз МВ-солнца приближаем-удаляем по такому закону… — связист показал дланью как: — туда, сюда, туда-сюда… А на нее треба накласты синусоиду с периодом в час — и все. Ничого бильш не треба. И буде зимой… ну, К-зимой — солнце пизднише приближатыся, раньше удаляться, а литом навпакы. Га?..
Это действительно была такая простая и очевидная мысль, что на лицах многих — прежде всего самого Бурова — выразилась досада, что не им она пришла в голову.
— Что ж, — помолчав, сказал главный. — Ты придумал, ты и сделаешь. Сам там знаешь где что: отрегулируй.
Для Терещенко это была наивысшая награда.
— Сьогодни й зробымо, — радостно сказал он.
Так — небрежно, походя — было решено нечто гораздо большее, чем К-календарь: сезоны и климат будущей К-Атлантиды. Календарь сам по себе всего лишь умствование.
Хорошо делать то, что в руки дается. А мы ли это делаем, с нами ли творится — какая разница.
…Людмила Сергеевна не очень противилась, заинтересовалась. (А тем более месяц «сашень»…). Утром следующего дня Табло времен на пультовом экране Капитанского мостика над ВнешКольцом выглядело так:
День текущий 8.3632 окт ИЛИ
9 октября 8 ч 43 мин Земли
371-й день Шара
636531617-й Шторм-цикл МВ от Таращанска
9+3 окт 7 ч Уровня К6
18 К-сентября 61/43 года на полигоне
…для подъявшего голову вверх мир светлел
накалялся округлой стеной башни
звуки там высоки и звонки
движения быстры до неразличимости
А годы для какой-то местности, даже если самой местности почти не видно, искорки при взгляде с ВнешКольца, — это, конечно, солидно.
…Варфоломей Дормидонтович потом улыбался, крутил головой, вспоминая, как его, автора Приказа 12 о новой, точной и предельно правильной Вселенской хронометрии, в этом деле, в счете времен для полигона 8640, а тем и для будущего большого Материка) действительно «осилили». Положили на лопатки. Почти изнасиловали.
— Как для Земли-матушки естественные единицы сутки и год, — доказывал ему, щуря синие глаза, Миша Панкратов, — так для МВ-солнц естественн интервал в 10 отмененных вами секунд: жизнь окраинной галактики…
— И то на пределе, — включился предавший своего институтского товарища Климов. — Окраинных-то в МВ маловато.
— Да в них еще успей автоматически найти, выбрать и приблизить, — поддавал Буров.
— И извольте далее считать сами, — продолжал Миша. — Десять секунд — это К-сутки с разовым солнцем. Год же естествен не только как оборот по орбите, но и как набор сезонов, цикл, вошедший во все: зима-весна-лето-осень. На Земле он 365 суток, здесь округлим до 360… по десять секунд. Вот жив и отмененный вами час Земли как естественная единица: час это К-год. Так или нет?
— И предельная к тому же, — включился предавший своего институтского товарища Климов. — Окраинных галактик-то мало.
— Да еще найди, выдели, приблизь, — добавил Буров. — Все в секунды…
— Так или нет, Бармалеич? — наседал Миша. — Нет, вы скажите!
— Ну. так…
— А где год, там и времена года, сезоны — по четверти часа, а где сезоны, там и месяцы, — подал голос Иерихонский. — По пять земных минут… если, конечно, не мудрить, а брать те же двенадцать.
— А почему же их не брать! — Снова вступал главный инженер. — Почему это наш Вэ-Дэ-Любарский умный, а Петр Ильич Чайковский, который написал замечательную сюиту «Времена года» из двенадцати пьес по месяцам, — нет!?
— А поэты! — Воздевал руки изменник Дусик. — «Это май-чародей, это май-баловник веет свежим своим опахалом…» «Октябрь уж наступил…» «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе. Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе…» — как там дальше, Варик?
— «…на третье в ночь». — Закончил Любарский. — Демагоги вы. И нахалы.
— Ну, раз уж мы такие, — сказал Панкратов, — то… раз признали, что в полигоне естествен час Земли, то и в НИИ от него открещиваться рано!..
Так они своим нахрапом-сопротивлением «спасли» часы, заодно и минуты, на всех табло башни.
День текущий 8.468056 окт
9 окт 12 ч 14 мин Земли
9+ 3 окт 1 ч Уровня К6
22 шареня/марта 65/47 года на полигоне
Светит 17004-е МВ-солнце.
…Хотя под этим номером в этот К-день на полигоне и светило не солнце, а шаровое скопление из миллионов звезд. Такие выскакивали один раз в несколько К-лет. Но это совпало с визитом, наблюдали впервые.
Заметили, устанавливая очередной — четвертый — опорный пункт. Доставили из рассветных туманных гор 50-метровую красно-серую скалу. Установили в северной части полигона; внешне — вблизи проволочной изгороди и пустыря, под той частью ВнешКольца, где было К4. Внутренне — в 300 километрах на север от «острова Вэ-Вэ», центрального валуна для наблюдений. Внешне — неподалеку от лаза в проволочной ограде для идущих на работу в Институт с Ширмы.
— Что вам надо: светит и греет! — отбился Буров от упреков. — Между прочим, общее название всех солнц — «светило». А по-старославянски и вовсе Ярило.
Да и верно, грело это шаровое скопление, размытый звездный ком тех же квази-солнечных размеров, одинаково с обычными МВ-светилами. И в других казусных, сюрпризных эпизодах МВ-освещения полигона для будущего Материка посредством его техники так было; объекты-образы МЫ извлекались всякие, но световой и тепловой режим не нарушался. Что вам, действительно, еще надо!
…Потом, месяц спустя, летя в вертолете, в своей жалкой попытке спасти мир, Любарский вспомнит, подумает: уже тогда стоило насторожиться, что МВ-мир в Шаре и в плане прикладном богаче наших куцых представлений. И что эта богатая реальность пролазит в каждую щель. Переигрывает их усилия. Именно ему, поставившему себе цель вникать в Первичное, следовало насторожиться.
А тогда он лишь умилился: деловой торопыга Буров удачно сделал наспех то, что он, строгий профессионал, наверняка бы отсек.
Это и видно из соответствующей записи в дневнике:
«Как хотите, но науку — а тем более технику — движут дилетанты. Вот если бы я был причастен к проекту солнцепровода, разве допустил бы такое „безобразие“, чтоб не солнца, а редчайшие объекты Вселенной, шаровые скопления, светили и грели!? Конечно, нет: раз солнца, так пусть только они и светят. Ввел бы дополнительные признаки: четкость и округлость диска, что-то еще — и привет шаровым скоплениям. А тем более светилам-галактикам.
Виктор же Федорович наш поступил не мудря, примерно так, как ЖЭКовцы, заботящиеся об отоплении домов. Главное, чтоб было тепло, чтоб люди не мерзли и не жаловались; для этого надо побольше топлива запасти. А будет ли это уголь-антрацит, или бурый, нефть или мазут — дело десятое. Важно, чтоб батареи в квартирах грели.
Так и он: настроил фотоэлементы, чтоб поскорее выхватили из окраинной очередной галактики то, что ярче других; чтоб оно светило и грело. А что оно там, как называется — дело десятое.
И спасибо ему. Я подобное шаровое скопление даже в подъемах в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную ни разу не наблюдал».
Все-таки МВ-небо над полигоном — это было главное. Оно привлекало внимание всех. Оно было НАСТОЯЩЕЕ их суетной возни.
Лишь немногие из тех, кто работал в средних уровнях башни, а тем более в зоне и в Овечьем Филиале, поднимались в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную в Шаре. Большинству это было не по специальности и ни к чему. А теперь, обслуживая полигон, устанавливая там «острова» и оснащая их, перемещаясь — непонятно даже по чему, по упруго покачивающемуся воздуху, что ли — на НПВ-баржах, все они видели иную Вселенную. Меняющуюся. Днями — солнца в фиолетево-темнем овале в окружении звезд; ближе к сумеркам, к вечеру, К-ночами — эти звезды в невероятном изобилии (насыщенная ими, обычно центральная область «окраинной» галактики): перемещающиеся, меняющие цвет и яркость, живые. А К-утрами одна из них, самая яркая, приближалась, накалялась, росла — становлась солнцем. Работала светилом.
…И «нормальные» МВ-светила давали больше, чем от них ждали. Особенно с эллипсами «плането-орбит». (В таком наблюдении неясно было, что же более четкая реальность там: планета — или образованная ею в миллиардах оборотов около светила орбита; таким названием и примирили.) Не только темные дуги этих плането-орбит перечеркивали солнца-звезды, но и — утром, приближаясь, а иной раз и вечером, удаляясь, они показывали не то ореол, не то нимб: светящиеся эллипсы вокруг. Утренние огневые эллипсы Любарский и Климов понимали: это были размытые допланетные шлейфы, раскаленные, только отошедшие от протозвезды. А что означало превращение темной дуги орбитального эллипса планеты также в раскаленную, лучше было не задумываться.
Интересно выглядели МВ-солнца — двойные звезды. Массивная большая была размыта, ибо колебалась от шатаний около нее малой, голубой; та и вовсе размазывалась в сияющий обруч.
Дважды в МВ-небе роль солнца исполняла… соседняя МВ-галактика с ярким ядром, ближняя к окраинной; ее простоватая Буровская автоматика выделяла и приближала пространстввенными линзами. Более того, и она засчитывалась на табло времен в «рядовые» МВ-солнца с теми же порядковыми номерами.
Но разве в этом дело! Все работавшие на полигоне чувствовали себя и на Земле, и в иной Вселенной сразу. Это не могло быть просто работой — ради успеха, заработка, даже долга. Это просто была иная жизнь. Совсем иная.
Неслышный шум Вселенной проникал в души. И они становились Они.
В этот день из гор в Овечье ущелье, а из него вертолетом в НИИ доставили также всего два камня, сорокаметровых валуна. Хотели и третий, но возле той горы во-время заметили людей: не то туристы, не то геологи. Нельзя, атас! Шухер. Полундра.
И под вечер разыгрался скандал. Тот же простой сакраментальный расчетик проделал Мендельзон, да еще сопоставил с «темпом», с позволения сказать, наполнения К-полигона веществвом. Ни темпа не было, ни наполнения.
И уж он-то молчать не стал.
Собрали срочный КоордСовет в узком кругу в трен-зале на К144, у бассейна. И хоть обстановка была патрицианской, древне-римской: расположились вокруг бассейна, кто в простыне, как в тоге, кто в халате, кто в плавках — остроты ситуации это не убавило. Резкости суждений тоже.
Александр Григорьевич Иерихонский теперь также выдал на гора свои расчеты, наиболее полные; но слушали небрежно, знали. Для К-Атлантиды требовалось миллион, ну, самое малое полмиллиона кубических километров.
— Это если сравнять до уровня плато все горные хребты ЕврАзийского материка, и то будет мало, — популярно объяснил он.
— А и кто же нам позволит их сравнять?!..
Варфоломей Дормидонтович изложил ситуацию с веществом с позиций астрофизики. По ней выходило, что вещественные тела вообще редчайшая штука во Вселенной, средняя плотность его убийственно мала: 3*10^-31 грамма в кубическом сантиметре…
— Это один атом на несколько кубометров мирового пространства. Да и атом-то, как правило, самый пустяковый, водородный или гелиевый. А те, что нам нужны, кои в камнях и рудах, — их не во всяком кубическом километре найдешь.
— А ближе, в Солнечной?
— Что же в Солнечной! Поднимите ночью голову вверх, увидите несколько планет — искорки в океане пространствва. Вот и все. В Солнце, между прочим, в сто раз больше веществва, чем во всех планетах.
— А еще поближе: Юпитер со спутниками, астероидный пояс, Марс?
— До этого «поближе» десятки и сотни миллионов километров.
— А Луна, наконец? До нее-то точно дотянемся.
— Забудьте и думать! — с несвойственной ему резкостью жестко сказал Любарский. — Забудьте и думать!
Климов вздохнул, добавил:
— Земля и Луна одна сатана. Это целое.
Оба хорошо помнили тот свой «опыт».
— А если вглубь Земли? Ловушки это могут. Сквозь всю мантию даже. Брать оттуда, откуда его больше никто все равно никогда не возьмет. Устроим сверхшахту в горах. За Овечьим…
— Так ведь миллион кубокилометров. Дебит нефтяных скважин от силы несколько таких кубов. Из шахт и рудников берут того меньше…
— Это нужно сотни Ловушечных шахт по всей планете. Нереально.
— И что мы в итоге возьмем? Вспомните о геотермальном градиенте: тридцать градусов на километр… Псевдо-ученые сейчас чирикают о потеплении от парникового эффекта, озонового слоя. Все проще. Мы, наша цивилизация — тараканы на раскаляющейся сковородке. В форме шара. Накаляет ее усиливающийся радиоактивный распад. От него и этот градиент. Так что возьмем мы из глубин планеты раскаленную радиоактивную лаву… и что мы с ней будем делать?
— Еще и вулканы ее оттуда забьют, извергнутся. Уничтожат все живое.
Так выявилась главность и неразрешимость проблемы вещества.
Все наличествовало:
— МВ-солнца, возможность отрегулировать их не только по «дням», но и по сезонам; обеспечить на будущей Атлантиде зиму и лето, времена года;
— ВнешКольцо с прецезионным слежением за всем, что под ним;
— Ловушки-монстры К8640 по углам полигона, обеспечивающие соответственное сжатие физического пространства-времени,
— и тысячекилометровые пространства с сумеречной дымкой вдали и солнцем в окружении звезд, всякий день новым…
— даже К-календарь с «пеценями», «сашенями» и «шаренями».
Все было — ничего не было. Внутри К-полигона это великолепие обслуживало две НПВ-баржи (ржавые, речные, тяп-ляп-приспособленные), несколько утесов с аппаратурой да титановый поддон, «полигон-корыто». И все.
Атлантида не вышла. Делали то, что в руки давалось, самообольщаясь во всю: мы-ста! То, что дозволено было.
Не пришла в головы к нужному времени нужная идея, как надеялись. Хуже того, вместо нее пришла иная. Хоть это и не вошло в поговорку, но и самая плохая мысля тоже приходит опосля. Та, что пришла сейчас, была не «мысля», а просто сволочь:
— если б заранее знали весь масштаб Проблемы вещества, знали, что столкнутся с такими сложностями-медленностями (при всей-то их К-технике), то не начинали бы это дело вообще; оно не имело смысла.
— Ваша доктрина опережающего К-мышления, Виктор Федорович… — медленно сказал Мендельзон; он сидел в плетеном кресле-качалке у самой воды, — или точнее, может быть, слепого К-действия, опережающего мышление, на проверку оказалась простым старорежимным русским авосем… — Откинулся в кресле и со вкусом добавил: — Лапотным.
Буров побагровел, но смолчал. Что он мог сказать?
Молчали и другие. Одно слово, один эпитет — а как емко обрисовалось все. Так оно и есть, при всей их технике и псевдо-знаниях.
…Бредут мужички с котомками и в лаптях. Неведомо куда. То ли дойдут, то ли нет. Авось там будет удача, добыча, заработок… а может, и нет. Смерды. До сих пор не выяснено, что от чего происходить: слово «смердеть» от «смерды» или наоборот.
Все есть — ничего нет. Растерянность, усталость.
Они были крепко ушиблены Проектом К-Атлантиды. Видели и чувствовали, как иная Вселенная дает свет и тепло на полигон; свет и тепло, источник Жизни. Только оживлять там было нечего: несколько «островов»-камней да куча металлолома.
ТРЕХГЛАВИЕ О НЕТ-СУРЬЕЗЕ
Глава восемнадцатая. День Эшелона
Политизация общества суть форма социальной психопатии. Осложнения ее — «митингит» и «демонстрит».
День текущий 9.6215 окт
10 октября 14 ч 55 мин Земли
372-й день Шара
N = N0+642163417 Шторм-циклов МВ
54-й день Дрейфа галактики М31
(58-я гал. микросекунда)
22657-е МВ-Солнце над полигоном
10+14 окт 22 ч уровня К24 (приемная)
…добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара
в нем мощно жила иная Вселенная
рядом — и недостижимо далеко
в их власти — и властвовала над ними
История с радиоактивным эшелоном замечательна более не сама по себе, а тем, что привела в НИИ НПВ человека, без которого, вероятно, события здесь (а тем и в местах куда более обширных) развивались бы совсем иначе. Гораздо скромней и умеренней, честно говоря, развивались бы они. Как бывают поворотные (и даже переворотные) события, так бывают и поворотные люди.
Слухи о необыкновенных исчезновениях в Катагани и окрест росли и ширились. Правоохранители отказывались открывать дела «по факту хищений» в силу немыслимости такого факта: чтоб склад товаров, например, или вагоны с рельс улетели за облака. Страховые общества соответствено отказывали в выплате страховок.
Ввизит Страшнова показал, что есть и среди краевой верхушки человек, который понимает что к чему. Явился Виктор Пантелейонович как частное лицо; он нынче был в тени (хотя и с авторитетом среди своих выдвиженцев), состоял в правлении энергетической компании; пришел представлять ее интересы.
Уклонился от посещения директора Любарского, разыскал Бурова и Панкратова (коего, опытный человек, приметил еще в том совещании на проходной как вероятного лидера, заводилу), заговорил прямо:
— Не знаю, как вы это делаете, но в том, что работа ваша, от НПВ — уверен. В своей фирме я порекомендовал прикрыть все ценное металлическими листами и сетками, а их заземлить.
— О! — сказал главный инженер Буров. — Грамотно.
И больше ничего не сказал. Молчал и Панкратов, понимая, что в этой ситуации каждое слово тот самый «не воробей»: вылетит, а потом тебя поймают. Речь продолжил Страшнов.
В обмен на непредание огласке требовалась вот какая услуга. На Катагани-товарной стоит небольшой, всего на десяток платформ состав. В нем, в контейнерах, груз отходов от работы оборонных реакторов из центральной России; точный адрес неуместен. Обычно такие составы следовали в Среднюю Азию, груз захороняли в пустыне на надлежащей глубине. Но теперь средне-азиатские братские республики суть суверенные державы — и не хотят. Т. е. соглашаются, но за немыслимые деньги; а денежки теперь не казенные, а свои. Фирмы.
Состав стоит вторую неделю — и журналисты что-то уже пронюхали, знают. У них даже фотографии его откуда-то взялись; когда нагрянут — и вместе с экологами — с другим составом не спутают. Потребуют немедленной проверки, замеров дозы, радиоактивного фона… ну, всего, чем людей пугают. Виктор Пантелеймонович прижмурил набрякшие веки. И это назревает вот-вот, не сегодня завтра. Так не мог бы этот состав таким же вот «инопланетным» способом срочно исчезнуть? Если трудно весь сразу, расцепить вагоны — и по вагончику. А? Иначе будет страшный скандал, демонстрации протеста — позор для Катагани. И вообще. Об интересах представляемой им энергетической компании Виктор Пантелеймонович умолчал; это подразумевалось.
— Интересная задача, — молвил Панкратов.
— Да, — согласился Буров. — Мы подумаем, как ее решить. Завтра, значит, уже может быть поздно?
— Может.
— Тогда сегодня. Кто на станции в курсе и поможет?
Страшнов дал телефон и имя.
Они расстались без лишних слов.
В НПВ все делается быстро. Это обязывает к быстрым решениям и действиям в однородном мире.
День текущий 9.7755 октября ИЛИ
10 октября 18 час 36 мин
372-й день Шара
53-й день (57-я Гал. мксек) Дрейфа М31
Странно Солнце над землей — каждый день одно и то же
На Катагань-товарную отправились втроем: Буров, Миша и Дуся Климов, второй человек по части сложных Ловушечных задач после Панкратова, — прикинуть все на местности. А возможно, сразу и исполнить. Прихватили протяженную, сделанную в виде футляра для чертежей, Ловушку-миллионник.
Михаил Аркадьевич уверенно вел машину через город; дорогу на станцию знали, бывали там не один раз. С немалой выгодой для Института и человечества.
На станции нашли человека, чьи координаты дал Страшнов; это был помощник диспетчера в форменной фуражке. Он кликнул какого-то сцепщика, проговорил несколько фраз, повернулся к НИИвцам:
— Вот он вам все покажет. А если нужно, то и расцепит… — а сам с видимым облегчением удалился.
Сцепщик, парень лет тридцати, в замасленой стеганке и кепке, привел их на край рельсового поля, к двум тупиковым колеям. На предпоследней стоял этот состав, десять металлических платформ с металлическими же контейнерами без номеров и фирменных знаков; последняя колея была свободна. Далее шел пустырь.
Осмотрелись. Вечерело — и это предрасполагало покончить с делом сегодня; не тратить «нулевое время» (самое ценное) еще и завтра.
Далее был небольшой спор и обсуждение вариантов.
Расцеплять вагоны и вбирать их в Ловушку по отдельности — не то, в ней выйдет навал, свалка. Климов предложил втянуть в «футляр» пустую колею на длину состава, а потом вкатить платформы на нее.
— Да зачем? — возразил Миша. — У нас же миллионник, он все возьмет сразу, и состав, и колею под ним. Там сантиметры на это пойдут. И будет все покоиться на барьерной НПВ-подушке…
— Хорошо, а потом что нам с этим добром делать? — недовольно молвил Буров. — Положить футляр с составом Страшнову на стол?
— Состав пожалуйста, — сказал Панкратов. — Хоть два. Футляр ни в коем случае. Подарить Ловушку-миллионник, вы что! Она серьезней атомного поезда.
— Ну, а куда деть-то? — настаивал Буров.
— Унесем, потом переправим в Овечье ущелье.
— В Овечьих схронах нам только железнодорожных платформ недоставало. Да еще с радиоактивным «добром».
Разговор шел при сцепщике. Тот слушал, с интересом посматривал на инженеров небесно-голубыми глазами.
Приняли вариант Панкратова; благо погода стояла сухая и почва под рельсами состава тоже была суха. Непроводящая. Велели сцепщику пойти в конец состава и разьединить стыки рельс; Дуся Мечников отпрвился с ним.
Буров и Миша тем временем расположили Ловушку в конце колеи, за тупиковыми белыми столбиками с перекладиной, метрах в сорока от передней платормы.
Через полчаса вернулись Дуся и сцепщик. Развинтили.
Стемнело. В небе загорелись звезды; но на вышках станции еще не зажгли прожекторы.
И когда Панкратов откинул крышку «футляра» и поворотами рукояток на тыльной стороне начал неспешно, чтоб без лишнего шума, выдвигать НПВ-язык, это под звездами тоже выглядело красиво, фантастично и поэтично:
— сначала пространство с малым К охватило весь состав и приподняло его вместе с рельсами, отделив от земли;
— шумок перекачки при этом был умеренный, как от тронувшегося в путь тепловоза; а поскольку их немало сновало на товарной, внимания это привлечь не могло;
— потом Миша коснулся кнопочки для втягивающего НПВ-языка с высоким К; он выбросился мгновенно на двести метров — мгновенно же состав с рельсами стянулся в белую линию-молнию… и как не было. Только на промасленной земле остались вмятины от шпал, уходили в перспективу.
Сам состав был виден теперь на узком экранчике на боку цилиндра; внутренний сканер вычерчивал зелеными линиями его контуры и расположение. Панкратов поглядел: расположился правильно, как раз по оси «футляра»; отключил экранчик.
— Ух ты! — сказал за его плечом сцепщик. — Красиво. — Во, парень, как техника может: раз — и там! — сказал Миша, закрывая «футляр» спереди. — Будешь рассказывать — не поверят.
Потому и не таились, что не поверят.
— Это точно: не поверят, — согласился тот; у него был чистый тенорок. — Но знаете что, вам не нужно с собой уносить — ни футляр, ни состав. Оставьте все здесь. Нет, серьезно…
— Почему?!
— Понимаете, там ведь «осколочные» материалы. Ну, продукты деления урана и плутония, осколки их ядер… — речь у сцепщика была внятная, культурная. — У них короткие периоды полураспада. Не более двухсот лет. У многих и вовсе годы, даже месяцы…
На разговор подошли Буров и Дуся Климов. Все НИИвцы смотрели на развитого сцепщика с живым интересом.
— Так что при вашем К-миллион в Ловушке к завтрашнему утру, когда сюда нагрянут корреспонденты, экологи и телевизионщики, в контейнерах все начисто высветится. Распадется. Ведь пройдет несколько тысяч К-лет. И составчик с рельсами будет на месте — и радиации в нем нет никакой. Нет, серьезно. Вместо сенсации — пшик.
— Так вы не сцепщик? — спросил Буров.
— Почему? Сейчас сцепщик. Живу вон в том общежитии… — он указал рукой на двухэтажный барак правее пустыря. — До этого — пациент клиники при Институте судебной психиатрии имени Сербского. А еще до этого старший научный сотрудник ядерного центра, откуда прибыли этот состав. Нет, серьезно…
— А откуда вы знаете, что утром нагрянут масс-медиа и экологи? — спросил Панкратов.
— Так я ж им и звонил. И фотографии передал. Завтра в 11 обещали быть.
— Отблагодарить, значицца, захотелось? — сразу вник в суть Дуся Климов; он почуял в сцепщике близкую душу. — Родимому ядерному центру? Не иначе как за институт Сербского?..
Тот кивнул.
— Но теперь выходит, что вы их подвели, репортеров-то? — уточнил Панкратов. — Примчат на пшик.
— А вам что, их жалко? Подвели по-настоящему-то их вы, я только рельсы развинчивал. Да и что мне они! — При свете дня Миша заметил, что глаза у сцепщика голубые; сейчас, в сумраке, он разглядел, что они у него бедовые и злые. — С вами-то тиреснее. Но в самом деле лучше, если состав утром окажется на месте — с высветившимися до нуля отходами. Нет, серьезно. Они ведь с приборами приедут, с добровольными экспертами с физфака университета… А не окажется — рыскать начнут, выспрашивать: кто был, что да как, где состав?..
— Он прав! — поднял палец Буров.
— А как с благодарностью родимому центру… за институт Сербского, надо полагать? — Спросил Миша; он был наслышан о крутых нравах в ядерных организациях.
Сцепщик отмахнулся, как от мухи:
— Да бог с ними. С вами мне тиреснее. И вам со мной тоже будет, вот увидите. Нет, серьезно.
— Степень есть? — поинтересовался Буров.
— Кандидатская. Физ-мат. Докторская диссертация лежит.
— Как это вы нас так сходу вычислили? — спросил Панкратов.
— Не сходу. После вашего Шаротряса. Сгулял в центральную библиотеку, собрал и прочел все материалы об НПВ. Когда слухи о пропажах, об «инопланетянах» пошли, понял что к чему. Я бы и сам так сделал. Нет, серьезно… Догадаться нетрудно — доказать трудно. На вас еще долго никто ничего не докажет.
— Растакую мать, я за! — горячо сказал Дусик. — Нашего человека сразу видно — он просто создан для НПВ.
— Вы сами-то еще без году неделя наш человек, — буркнул Буров, недовольный тем, что решают без него.
— Не неделю, а целых три, Виктор Федорович, — парировал Климов. — В НПВ это очень много. На целую неделю больше, чем вы главный инженер. И уже давите!
Они стояли вокруг темного цилиндра на двух треногах; футляр как футляр — только около скобы-ручки рдели два индикатора, зеленый («К-заряжен») и желтый («Загружен»). Вверху накалялись во тьме звезды обычного неба. Зажглись на мачтах прожекторы станции.
— Как вас зовут? — сросил Панкратов. — Меня Миша.
— Зовите НетСурьезом. Так везде, с вуза. По речевой привычке.
— Хм… ладно, это вместо фамилии. А имя?
— Имярек Имярекович. Не придавайте значения пустякам. Я муни. Знаете, кто это?
— Ну, наш человек, пробы негде ставить! — снова горячо вступил Климов. — Что те имена, в самом деле! Я вот Евдоким Афанасьевич, так меня, знаешь, в Дусю переделали. И фамилию даже присобачили от того монтера Мечникова из «Двенадцати стульев» — хотя я вовсе не алкаш.
— Но и своего не упустит, — поддал Панкратов.
— А какой русский человек свое упустит!.. Так что теперь нас двое! — и протянул руку сцепщику.
Так в жизнь НИИ, в жизнь странного НПВ-мира вошел странный — подстать ему — человек.
В НПВ все происходит быстро и в НИИ НПВ все решают быстро и неординарно. Ловушку-монстра с десятью платформами опаснейшего груза внутри (о котором и речи не было, чтоб передать ее заинтересованному и хорошо знакомому человеку, Страшнову) оставили на Катагани-товарной под присмотром «сцепщика», с коим встретились впервые. И с полной уверенностью: свой человек, наш.
…А сами направились одни в Овечий Филиал, другие в НИИ — возиться с Полигоном, решать головоломку: как наполнять его, где взять веществва и так далее.
В 10 утра на Катагань-товарную подскочил опять на машине Панкратов. Сцепщик ждал его у колеи без рельс. Миша аккуратно выпростал из «футляра для чертежей» состав с рельсами — даже шпалы легли в свои выемки.
Протекшие в Ловушке века отразились на металле колес и боках контейнеров ровными пятнами сухой ржавчины. И нигде не осталось следа смазки.
— Класс… — сказал НетСурьез, когда вернулся с инструментом от конца состава. — Даже стык свинтил без усилий.
— Не «класс», а кибернетика, — ответил Миша. — Процессор Ловушки запомнил все манипуляции ввода, для вывода дает их зеркально, в обратном порядке.
«Сцепщик» забрал в пристанционном бараке-общаге скудные пожитки, книги, и они уехали в НИИ.
В одиннадцать часов на товарной появилось много людей с видекамерами, фотоаппаратами, магнитофонами, приборами и даже плакатами. Все получилось, как предсказал НетСурьез: ни радиации, ни сенсации — пшик.
Глава девятнадцатая. Гений из подворотни и ученые в законе
«В спорах рождается истина»? Да — но не в спорах со жлобами. Для тех главное: поставить на своем.
День текущий 10.55139 окт
6.454968E+08 Шторм-цикл текущий МВ
11 октября 14 ч 14 мин
11+ 15 окт 13 ч Уровня К 6
На полигоне 25 марта/шареня 115/97 К-года
Светит 35004-е МВ-солнце
…Под этим номером также сияло не солнце-звезда, а МВ-галактика: соседняя, за найденной окраинной, более отдаленная. Но не слишком — вот фотоэлементы автоматики Бурова и приняли ее за самую яркую звезду; немудрено. Сфокусировали полями пространственные линзы, начали по sin— закону приближать.
Утром она была «неправильной», светящейся кляксой. Ближе к полудню из нее сформировался звездный трехрукавный вихрь; наиболее ярко светило округлое ядро. В полдень рукава вихря свернулись и сомкнулись — галактика стала эллиптической. Потом снова вихрь расширяющийся, к вечеру — клякса иной формы. Ядро растеклось.
Но это между прочим. Антураж, от которого у знающих цепенела душа, а прочим было все равно.
Далее следует вставное эссе. Оно вставное и Эссе, потому что не очень сюжетно. Однако на нем, точнее, на его герое, висят сюжеты всего последующего, еще трех с половиной романов. Речь о НетСурьезе. Потому что его идеи затмевают любые, даже самые крутые, коллизии.
…У каждого есть своя личная жизнь. У вас, читатель. У меня, автора. У персонажей, разумеется, около чьих передряг и переживаний мы особенно склонны поронять слюни, тоже. У собак и кошек тоже своя личная жизнь, каждый кто наблюдал их, это не оспорит. Наверняка она есть и у земноводных, наших предшественников по владычеству на планете, например, у лягушек — особенно весной, когда они томно воют и ухают на болотах: ведь от всей же души, во имя любви и долгого личного счастья. И у стрекоз, жучков-мотыльков она есть… и так, наверно, вплоть до бактерий и вирусов.
Уже из этих экстраполяций ясно, какая это, извините, мура. Хоть ей и посвящена большая часть художественной литературы. Литература сия — так называемая «реалистическая» — суть простой фокус, что первый заметил юный еще Максим Горький, который рассматривал на просвет страницы романов: буквы, закорючки на бумаге, а читаешь — и все живет… что за черт?! И я не читатель, а вроде сам этот храбрый рыцарь, или умирающая дева… Фокус сей в том и состоит, чтобы подрочить вас за чувства. Лучше за самые простые: чем они проще, тем массовее, тем больше тираж и выручка за бестселлеры. Отсюда, в частности, неугасимая популярность и доходность порнухи.
Если глубже, то все искусства, включая литературу, присоединяют нас — через образы и звуки, слова и мышление — к Индивидуальности Мира. Она одна на всех, непредставимо громадная. И для мошек тоже, для любой твари — а то, что они присоединяются не через чтение, глядение и слушание, так, вероятно, еще прямее. Но фокус тот, что каждому существу представляется, что только он индивидуум и ого-го, а прочее все гиль.
И уж если в этом сплошная иллюзия, что не-мое, ВсеОбщее есть мое, что говорить о всем прочем.
Мы отдали дань личной жизни наших героев еще в первом романе: у Пеца было одно, у Корнева другое, у Толюна третье и так далее. Не смогли увернуться от сего и здесь: у Панкратовых вон завелись НПВ-детишки, Валю Синицу директором не выбрали… ай-ай! Будет и дальше, обойти невозможно, о людях пишем. Но лишь в той мере, в какой автору не удастся сей предмет обойти, увернуться от него, проскочить мимо — как он и в жизни, кстати, уворачивается от этого — и довольно успешно — последние годы: надоело.
Потому что все это, повторяю, чепуха. Сопли. (Кстати, наши предки — особенно из славян, а среди них особенно из дворян и казаков — это лучше нас понимали; потому и крупнее жили, размашистей, шире.)
Главным в жизни людей и человечества, цивилизаций и вселенных были и есть Идеи. (Один мой знакомый вопрошал: «Да зачем людям идеи?..» Не та постановка вопроса. Зачем Идеям — люди? А ежели кто и оказался им нужен, то это для него — честь.)
Сверхсюжет этих романов посвящен возникновению и развитию новых идей и знаний о мире. А от них — и сверхчудовищных событий и дел (пока только чуть затронутых вначале), против коих все личностные штучки-дрючки просто неразличимы.
Наиболее примечателен в этом — наш новичок.
Из личной жизни его приведу лишь одну подробность (да и ту, пожалуй, смог без моей помощи уже подметить вдумчивый читатель). Он говорил нормально: «Нет, серьезно»., или «Нет, я серьезно…» — речевая привычка, вполне уместная в устах человека, чьи высказывания неординарны и, как правило, действительно весьма серьезны, значительны; настолько, что неподготовленному собеседнику трудно бывает, как говорят, врубиться, принять их к размышлению. А коли так, то проще поднять на бу-га-га. Вот и пересобачили на жлобское «Нет, сурьезно», сделали кличкой — еще в институте.
О прочем в его жизни только и остается нам судить по тому, что человек сей отрекся даже от имени-отчества своего, да и от фамилии тоже. Принимайте, мол, меня таким — вне имен и названий. Муни. Отшельник.
В его отшельничестве было спокойно-усталое: да пошли вы все.
Как жизнь обычных людей измеряют в годах, так жизнь Имярека Имярековича НетСурьеза можно измерять в Идеях. Мы не станем тревожить те, которые довели его до изгнания из НИИ п/я…, затем до психушки и завершились пребыванием на Катагани-товарной в качестве сцепщика. Начнем с тех, какими он утвердил себя… попутно и восстановил многих против себя — в НИИ НПВ.
Он слонялся везде, покуривал, посматривал, послушивал — не спеша ни подключиться к какому-то делу, ни присоединиться к чьему-то замыслу. Побывал в зоне у «полигона Будущего Материка», на НПВ-баржах внутри его, на ВнешКольце и на КапМостике, на верхотуре — от трен-зала по обновленную ГиМ-2.
Он заглянул в Лабораторию Ловушек на уровне К110, как раз когда Миша Панкратов и Дуся Климов развивали только что родившуюся идею Транспортировки по Многим Площадкам. ТМП, сразу и абревиатуру дали.
Предложил ее Миша взамен перевозки взятых в горах утесов вертолетами в Ловушках-схронах — и право, она была неплоха.
— Раз мы берем что угодно через облака на дистанции в сотни километров, то это взятое, вышеупомянутое… будь то валун, банк или железнодорожный состав, не играет роли, — единым духом выдавал Михаил Аркадьич, стоя с мелом возле доски, — то вывалив его из Ловушки, точно так можно взять другой Ловушкой с расстояния в сотни километров через облака…
— Если они будут где надо, — вставил Климов. — Между этой площадкой и той Ловушкой.
— Естественно, — согласился Миша. — Но сейчас осень, октябрь. За облака и тучи можно не волноваться. И тогда смотри… — он принялся рисовать мелом на коричневой поверхности зазубрины слева, круг на палочке справа, извив в середине внизу, два облакоподобных овала вверху; соединил через них двумя дугами левую и правую части. — Вот горы, вот Овечье с ЛОМами, вот НИИ… а вот подходящие облака. Берем камень… кладем на площадку в Овечьем… Ловушка около НИИ чрез свое облако берет его…
— Зачем ОКОЛО — прямо на краю ВнешКольца ее и ставить!
— Правильно! Тогда та же Ловушка и опустит взятый валун на полигон. Никаких схронов, главное, никаких вертолетов… А!
Это победное «А!» было адресовано не столько Климову, кой уже внес свой вклад в идею ТМП, сколько НетСурьезу. Он стоял, смотрел, покуривал сигарету; потом усмехнулся:
— Вы те самые два тонущие ростовщика. Нет, серьезно.
— Какие ростовщики, где тонут?
— В пруду. Нет, ну, там был один. Все тянут руки, кричат: «Давай!» — а он не дает. И тонет. Насреддин понял его натуру, протянул руку со словами: «На, бери!» — и тот сразу ухватился.
— Ага… — скучно взглянул на него Климов. — Мы тонущие ростовщики, ты Ходжа Насреддин. Возмутитель спокойствия. Ну, валяй, протягивай руку и говори «На!» Я не гордый, я возьму.)
Стоит заметить, что такому повороту разговора — с явным вниманием к реплике только что пришедшего человека, да еще и новичка — кое-что предшествовало. НетСурьеза, вопреки его кличке, уже принимали всерьез. Миша Панкратов так наверняка.
Ну, прежде всего, то его «рацпредложение» на Катагани-товарной: не таскать радиоактивный эшелон, а оставить на месте, сам высветится. Так и вышло. Затем последовало еще более крупное — в первый же день работы в НИИ (он, правда, длился для Имярека более пяти суток… человек, что называется, дорвался); настолько крупное, что оно, если говорить прямо, породило Ловушки следующего поколения, ЛОМДы — Ловушки-миллиардники.
— Надо это… 20-метровые цистерны, — сказал он раздумчиво Панкратову, понаблюдав в мастерской сотого уровня за сборкой ЛОМов. Там в жерла «максутика» как раз вставляли и крепили метровой длины цилиндр, 2-ю ступень; его потом и заряжали самым крутым К-пространством, чтоб потом упрятать туда 50-метровый утес. — На сто двадцать тонн бензина, они же 120 кубов… на восьмиосных платформах. Ну, платформы, понятно, долой. Видел такие?
У него была скверная манера говорить не слишком доходчиво и не совсем внятно — будто всем наперед должно быть понятно и известно то, что ясно ему и что он знает. С полуслова.
— Может, и видел, не припомню, — отозвался Панкратов. — Так что?
— Так… сколько в нее, цистерну, влезет, во вторую ступень-то… против этих цилиндриков. Только вставлять в «максута» придется не так. Засовывать К-языком.
Миша смотрел на него с не меньшим интересом, чем тогда на станции, когда сцепщик в замасленной фуфайке начал изрекать насчет «осколочных» изотопов и их ускоренного высвечивания. Ну, тип, ну, башка!.. Панкратову вполне хватило этих невнятных фраз: все верно. Да, они помещали эти цилиндры в трубы «максутиков» потому что так было привычно и удобно: меньшее в большее. Но возможность поместить БОЛЬШЕЕ в МЕНЬШЕЕ осталась неиспользованной — а на то и НПВ, на то и Ловушки! Ведь этот цилиндр после введения К-пространства в первую ступень Ловушки обращался там в светящуюся иголочку. Так что места там явно хватит и для цистерны. А они пренебрегли. И вот, пожалуйста, свежий человек со свежим взглядом ткнул его носом.
— Там на Катагани-товарной я видел на крайнем запасном, — продолжал НетСурьез как ни в чем не бывало, — в другую сторону от нашего эшелона… составчик таких. Цистерн пятнадцать, все восьмиосные… Вроде порожняк. Так может, съездим?
— А то!.. — сказал Миша.
И в сумеречную пору этого дня они вдвоем снова посетили те же пути, прихватив тот же «футляр для чертежей» и треноги. Отыскали на тупиковом крайнем пути и этот эшелон, 16 белых двадцатиметровых цилиндров высотой с дом, на четырех двухосных катках каждый.
…Когда дошло до дела, Панкратов замешкался. Тормознул.
— Слушай, а ведь они же чьи-то, эти цистерны. Чьи?
— Там на боках написано. А что?
Миша посмотрел. В сумерках ничего нельзя было разобрать.
— Но мы же кого-то разорим.
До сих пор Панкратов более «спасал» обреченную на переплавку, а то и на свалку научную аппаратуру; брать чужое добро не слишком ему нравилось.
НетСурьез смотрел на него с усмешкой.
— Не распускай сопли. В стране, где народ нищает, богаты только жулики, взяточники и воры. Разорим тех, кто нас разорил. А то и вовсе страховую компанию. Не медли.
«Вобщем-то он прав,» подумал Миша.
Далее повторили те же манипуляции, втянули цистерны вместе с участком рельс под колесами в «футляр». Увезли.
Конечно же, Миша не успокоился, пока один такой цилиндр не вставил в «максута» в сборочной мастерской. К-языком из другой Ловушки. И цистерна там после К-зарядки превратилась в светящуюся иголочку.
Объем цистерны был раз в триста больше; соответственно во столько раз можно теперь удлинить НПВ-луч. Если теми дотягивались до Луны, то с цистернами хоть до Марса.
Так что и у него были веские причины внимательно слушать сейчас невнятную речь НетСурьеза.)
И у Климова тоже.
После совместного подъема-внедрения в МВ, в коем Евдоким Афанасьич был, понятное дело, гидом, когда вернулись, вышли из кабины ГиМ, он рассказал Имяреку о своем недоумении: почему окраинные галактики, порожденные длящимся долю секунды Вселенским Штормом, живут аж по десять секунд?
Тот помотал головой, будто отгоняя мух:
— Объясни еще раз.
— Что?
— Что здесь можно не понимать? А галактики Большой Вселенной и вовсе живут миллиарды лет. А вы вот здесь живете свои месяцы и годы соответственно К-уровням. И окраинные в своем К-уровне.
— Так порождены ж там…
— А дети тоже сплошь и рядом переживают тех, что их породил. Что здесь можно не понимать? Первичны события, вот и все.
И Дусик отошел от него, чувствуя себя частично идиотом, частично мячем, по которому наподдали, и он теперь далеко летит. Ему самому показалось странным свое недавнее недоумение. В самом деле, что здесь можно не понимаиь — если охватить умом весь диапазон Бытия! И он, много раз поднимавшийся в МВ, с упоением вникавший в миропроявления ее, не охватил. А этот — сцепщик с Катагани-товарной, сразу. «Вот гад, как он меня!»)
Но вернемся к ним у доски.
— Так уже… — сказал Имярек. — Для умных достаточно. Нет, серьезно.
— Хорошо, — склонил смиренно выю Климов, — я не только негордый, но и неумный. Так ну?..
— И я тоже, — добавил Миша. — Не дай нам утонуть.
— Может, лучше сами? Время здесь навалом, неделькой позже, неделькой раньше. Больше уважать себя будете, меньше злиться… в том числе и на меня. Нет, серьезно.
— Да брось ты! Не видишь, я уже пузыри пускаю! — произнес Дуся.
— Ну, как хотите. Ростовщики не вы, а ваши Ловушки. И назвали же! Себя заморочили: поймать, схватить, спрятать… А эти устройства одинаково могут и «Хватай!», и «На, бери!» Пространству все равно.
НетСурьез полюбовался лицами двоих, заплевал окурок, кинул в урну:
— Ладно, вы уже на берегу. Обсыхайте. — И ушел.
Панкратова озарило в ту же минуту:
— А и верно!
— Швырнул, как кость… — дозрев, с восхищением и злостью молвил Дуся. — Ну и тип, а? Осчастливил — а хочется морду набить.
— Гениально! — у Панкратова сам раскрывался рот. — Нет, правда — симметрично же все: что туда, что оттуда. Сейчас считаем, пробуем… А мы — то! Это же тот самый К-язык в монтаже. Еще вчера мог дозреть — вместо этой ТМП… тьфу! И облака ждать не надо. «Дай! — На! — Транспортировка», ДНТ. Метод встречных Ловушек!
— Вот именно: мы-то! — не успокаивался Климов. — Назвать эту идейку гениальной — это, Миш, чтоб нам с тобой не называть себя кретинами. Идея ОЧЕВИДНАЯ. Мы в самом деле зашорились — два придурка. Можно не глядеться в зеркало, достаточно друг на друга… пока не сделаем. А ну, давай прикинем.
И тряпкой стер нарисованное Мишей. Идея ТМП — новорожденная и окрещенная абревиатурно — приказала долго жить.
Новый рисунок на доске, вскоре, в тот же день, воплотившийся в жизнь, был таков: Ловушка, захватившая предмет (в режиме «Дай!»), поворачивалась в другую сторону, выбрасывала НПВ-язык с этим предметом в режиме «На!» на ту же — или большую — высоту, где гуляют облака-экраны. Но вместо облака там его просто встречает надлежаще раскрытый НПВ-язык другого ЛОМа — в режиме «Дай!» НПВ-языки скрещиваются, как лучи прожекторов; первый отдает второму свою добычу. И все. Не надо ни облаков, ни, тем более, вертолетов. На тех же дистанциях.
Проверили в лаборатории, все вышло предельно просто. Потребовалось слегка перестроить схему для режима «На!» — управление полем.
Да, это было решение проблемы НПВ-транспортировки надолго, навсегда.
И подарил «зубрам НИИ» его новичок, хмырь с невнятной речью. Сцепщик, пациент Ин-та криминальной психиатрии им. Сербского, кандидат физ. — мат. наук.
Самое обидное, действительно выходило именно так: зашорили себя этим хватательным неудачным названием — и не доперли. Только поэтому. А хитрости никакой.
И хотя в окончательную схему вошла и идея Евдокима Афанасьича: ЛОМ-приемник расположили именно на краю ВнешКольца, повернув в сторону Овечьего — чтоб сразу брать камни и опускать на полигон… — тот долго не мог успокоиться.
— Но мы-то, мы-то… как кость нам кинул, а? — изливал он душу Панкратову. — Я ведь на подначку работал, позабавиться хотел. Полная уверенность, что коли мы не знаем решения, то никто. Слушай, дураки мы или умные?
— Как когда.
— А как— когда?!.. Ведь это жизненно важно: в критический-то момент кто мы окажемся?
Вечный вопрос бытия. Цивилизация не дает на него ответ.
(Вот, оказывается, почтенные читатели, к какому моменту надо было привязать тот искрометный диалог Альтера Абрамовича и Вениамина Валерьяныча о «Дай!» — «На!»-транспортировке и прочем. То-то у меня были сомнения.
Склероз, склероз… этак я и Валерьян Вениаминыча Пеца из гроба подниму.
Но ничего не поделаешь: написано пером, не вырубишь топором. Вперед!)
Но проблему вещества для Материка это, увы, не решило. Она была не в способе перемещения.
Ускоренно доставили в этот день и первую половину следующего еще семь «островов» тех же примерно размеров, опустили в намеченные места К-полигона. Получился сверх тех поименованных четырех архипелаг Большие Панкраты — камни Михаил, Алефтина, Димыч и Сашич (так население башни прозвало двух годовалых НПВ-бутузов, очень серьезных ребят) в северо-восточной части, камень Нюсеньки (чтоб порадовать безутешную после кончины Корнева секретаршу) и еще два: Большой Бармалей и Малый Бармалей; эти так назвали больше из озорства.
В НПВ все делается быстро. К этому времени под ВнешКольцом натянули координатную сетку из тонких проволочек — с делением по градусам, угловым минутам и секундам. Соответственно географическим координатам Катагани и тому, что на сотни километров прилегало к ней с запада и востока, севера и юга; только обращено это было теперь внутрь, на хоздвор НИИ. Создаваемая там территория простиралась с севера на юг на 16 угловых градусов, от 55-го с.ш. до 41-го с.ш.; и на двадцать градусов с востока на запад, от 52-го восточной долготы до 36-го. Для перемещавшихся там на НПВ-«бригантинах» это были вполне серьезные координатные числа, важные вплоть до минут.
Центр будущего Материка имел координаты города Катагани: 48 градусов с.ш., 44 восточной долготы. Большие Панкраты находились на 50 градусах северной широты и 40 градусах восточной долготы.
(Але Панкратовой эти самодеятельная «география» сначала страх как не понравилась. Она стеснялась своего старомодного имени-отчества; действительно не повезло: Алефтина Ермолаевна — не модерная НПВ-дама, а старая хрычовка из позапрошлого века. Но когда назвали остров — с координатами 50 град. 31 мин 20 сек северной широты, 47 град. 33 мин 50 сек восточной долготы, — постепенно смирилась.
— Чудачка, — втолковывал ей Миша (он это и устроил), — это же вроде как в Сибири есть станция Ерофеич — по отчеству Хабарова, исследователя и покорителя Дальнего Востока. Тоже отчество не дай бог, только алкаша обрадует. Зато ж на карте. Одним этим ты превзошла всех Алл, Алин, Алис, Александр… и даже Анжелик!)
Тем не менее это был предел. Более в горах взять «что плохо лежит» было нечего; все остальное лежало, стояло и высилось хорошо: вблизи населенных пунктов, аулов, сейсмостанций, овечьих отар и всего, что есть в южных горах. Обшарили НПВ-оболочками чрез облака все в окрестности полтысячи километров. Брать больше там было ничего нельзя.
Полилог типа Они; где — в координаторе, в трен-зале, в лаборатории МВ — неважно. Присутствовали многие. В информсеть не пропустили.
— В Северном Ледовитом вот есть совершенно безжизненные острова… Организовать Цепочку Ловушек по схеме «Дай! — На!»
— И мы еще будем Россию разворовывать. Ну, знаете!..
— Небольшие островки дела не решат. А материк и оттуда не возьмем.
— Вы опять зашорились, как с Ловушками: хоть через облака, но чтоб непременно с Земли… есть же Солнечная система. Нет, я серьезно…
И было ясно, кто это произнес.
— А! Это мы обсуждали еще до тебя.
— До него-то до него… но тогда у нас не было ЛОМДов. Миллиардников с цистернами внутри. Теперь есть. Если К-миллион, к чему мы привыкли, дает километр в геометрическом миллиметре, то К-миллиард вмещает его в одном МИКРОНЕ! Разница. Так что Имярек снова в масть.
Это сказал Панкратов. У него были оправданные надежды на НетСурьеза.
— Так что, другие планеты будем курочить?
— Там тоже все под наблюде и на учете, даже их спутники мелкие… Названы и всюду записаны. Фобос, Деймос…
— Нет, зачем. Есть и такое место, где не все: астероидный пояс. Там все даже заранее подроблено. Только что не расфасовано. Астероидный пояс. Нет, серьезно.
— Обсуждали мы и про этот пояс!..
— Позвольте, я внесу ясность, — вступил Любарский. — В астероидном поясе на расстоянии от двухсот до пятисот миллионов километров от Солнца вращается в самом деле большая туча-шлейф обломков — то ли развалившейся планеты, то ли не состоявшейся. Подобные мы наблюдали в МВ. По разным оценкам там от 50 до ста тысяч обломков. Зарегистрировны и описаны, с известными орбитами тысячи две — размерами от сотен километров… ну, Церера, Веста, Гермес и так далее, малые планеты — до десятка километров. У них, как правило, и названия есть. А то, что мельче, можно сказать, пока бесхозное…
— Если по десять километров поперечником, нам бы для Материка таких хватило бы с тысячу, — деловито заметил Иерихонский. — От силы, полторы.
— Ну-с, во-первых, десятикилометровые все на учете. Так что ориентируйтесь на меньшие их. Во-вторых… расстояние до них с Земли, из нашего Овечьего Филиала, до ближайшей части астероидного пояса — от девяносто миллионов километров до двух сотен с лишком. Да-да, знаю: дотянемся! — поднял руку директор на протестующие жесты сразу Климова и Панкратова. — Новыми ЛОМДами дотянемся. Но этого же мало. А раствор НПВ-луча? Если на дистанции до Луны он расширяется так, что захватывает Луну… это выходит 1 процент, — то в астероидном слое развернется на сотни тысяч, а то и миллионы километров. Представляете, что мы таким НПВ-неводом можем наловить — не глядя! Ту же Цереру в компании с Вестой… или тучу зарегистрированных малых планет помельче. Это космическая авантюра, как хотите. Это нельзя.
— И нам такие крупные не нужны, — опять деловито вставил Шурик. — Это перебор, слишком много. При К8640 их полигон просто не вместит.
Все замолчали.
— Но это ж вы просто не умеете… — медленно сказал невнятным тенорком НетСурьез. — Не освоили еще. Потому и раствор велик. Можно вполне прицельно сужать луч. Нет, серьезно.
Бор Борыч Мендельзон потом долго менялся в лице не только при встрече с НетСурьезом, но при упоминании о нем. Это ведь он и его Лаборатория Полевого Моделирования должны были уметь, знать и освоить. И не прийдя посоветоваться, не проверив свою идею на стендах, в компьютерных моделях, в ваннах… шарах сразу при всех!
И Буров Виктор Федорович после того весьма настороженно посматривал на него. Должность главного инженера молча подразумевает, что ты главный по идеям и решениям. А он оказался тут уж настолько не-главным!.. И ладно бы, вставляли ему фитиль люди вроде Пеца, Корнева или хотя бы Бармалеича. А то — никто. Сцепщик. Вот с цистернами это было ему в масть и в самый раз. И досаточно бы. Так нет!
И Варфоломей Дормидонтович не раз вспоминал об этом эпизоде. Дать глубочайшую, переворотную для всего проекта К-Атлантиды идею (да, как показало будущее, и не только для него) под соусом «вы это еще не умеете» — будто это валенки подшивать! — более издевательски, пожалуй, и нельзя. Такого унижения ученые мужи не забывают. И как это у него, Имярека, просто выскакивает! Так что понятно, как ты, мил человек, загремел в психушку.
(Любарский, работник самой демократической из наук, знал немало и о нравах в закрытых учреждениях «самой КГБистской из наук». Сетовали: ах, там ядерными делами ведал Берия, он насаждал тюремные порядки! Но каждый руководитель «почтового ящика» в компании с завкадрами и начальником 1-го отдела тоже был маленьким Берией, так же мог распорядиться судьбами подчиненных. И это длилось еще лет двадцать после того, как маршала Берию расстреляли.)
«Но откуда же ты такой к нам явился, человек, чувствующий Истину: из того НИИ п/я номер такой-то? Из палаты номер такой-то? С Катагани-товарной? Или прямо ОТТУДА?.. Мы делаем — с нами делается. В том числе и чрез новых людей?»
Глава двадцатая. Последний астероид и последняя идея
Умные люди отличается от глупых вовсе не тем, что не совершают ошибок. Это невозможно. Но они не повторяют их. Они делают новые. Все новые и новые. Отсюда непрерывный прогресс мира — до самого его конца.
Тем не менее, Имярек Имярекович определил верно: не умели НИИвцы пользоваться тем, что сами заложили в идею и конструкции Ловушек. Перед глазами было, да не видели. Застила им все тонкости оторопь от своих дел и достижений. Вот со стороны и оказалось видней.
Не пришлось даже новые кнопки и регуляторы на пультах Ловушек ставить; подогнали полевые режимы теми, что там наличествовали. Подгонка состояла в том и только в том, что ежели прежде они выбрасывали из зева Ловушки «оболочечный» НПВ-луч для разведки и наблюдений, и только найдя цель, выстреливали в нее хватающий игольчатый К-язык, — то теперь следовало и эту иголочку импульсами, толчками высовывать в поиске цели… НО НЕ ДО КОНЦА. В этом «не до конца» была вся тонкость: оболочка самоконцентрировалась, стягивалась вокруг К-оси. Нет расплывания, расширения, раствора НПВ-луча размерами с Луну и более. Никакого нет. Точечная наводка.
А когда навелись — ам! — и взяли. Втянули.
Это — после лабораторной проверки, понятно — и опробовали 14 октября на пировавших в Ицхелаури. Раньше бы так избирательно точно не смогли: или всех, или никого. Заодно убедились и в том, как быстро К-луч-миллиардник превращает напроказившего жлоба-номенклатурника в С-В, в скелет и вонь.
Это тоже было вроде лабораторной проверки. А может, и примерки. Через облака.
Главным теперь — и в тот же буквально день — стала исходная нацеленность «максутиков» на площадке в Овечьем ущельи вверх. Мимо облаков, теперь они были помехой. И намного дальше. В космос. На астероидный пояс. Неспроста эта их нацеленность с самого начала блазнилось директору Любарскому как некий намек.
День текущий 10,6112 октября
то есть 11 окт 14 ч 28 мин
К1, Овечий филиал
Планеты были неинтересны — соринки в околосолнечной круговерти пространства
Да и Солнце тоже — комок светящейся пены в центре вихря
Интересно там, как и на Земле, было то, что можно взять
…Здесь уж побоку пошли все симпатии-антипатии, интеллектуальные обиды. Подключился Буров, привлекли, привозя ее в Овечий Филиал вместе с детьми, с Димычем и Сашичем, Алю как главную по мостовым схемам. И первых проверках идеи НетСурьеза обнаружили чудесную вещь:
— заброшенный на десятки миллионов километров в космическую высь, в астероидный пояс самостягивающийся НПВ-луч начинал вибрировать, когда в кончике его оказывалась «добыча». Так вибрирует туго натянутая леска, если на уду попадается серезная рыбина. Это заметили сперва по приборам, затем Буров быстро перевел эффект в звучание. И оказалось, что по высоте тона этого звчания можно как бы «взвесить» попавшйися астероид: чем он крупнее и тяжеле, тем выше звук.
Внешне, геометрически протянувшееся за орбиту Марса из Овечьего ущелья Неоднородное Пространство-время (чужое, добытое, это стоит помнить, из МВ в Шаре) и представляло собой леску, тонкую струну. Но внутри, физически оно было многотысячекилометровым в поперечнике; пространственная труба, сравнимая по диаметру с планетами. И то, что оказывалось там около НПВ-острия этой «иглы», отнюдь не насаживалось на нее, а легко и свободно входило внутрь. Далее — жабье втягиванье НПВ-языка — и добыча на Земле.
Подобно тому как сначала Ловушками брали у владельцев то, что плохо лежит;
— и потом в окрестности Овечьего хватали ими тоже то, что неаккуратно лежит в горах (именно неаккуратно, небрежно — и посему чревато сходом лавин или оползней);
— а равно, впрочем, и то, что уже оползло, завалило ущелье или проход между горами… то есть для пользы человечества, конечно, не корысти ради; специально находили такие места, обозревая отраженным от облаков НПВ-лучом… нет, серьезно!..
— так вот, подобно этому и в космосе брали соответственно то, что, по мнению двух наибольших авторитетов, Дусика и Бармалеича… ну, не сказать, чтобы плохо лежало (там ничего не лежит), но, во всяком случае, плохо, ненадежно вращалось на орбитах; с большим, например, эксцентреситетом.
— …если еще эксцентреситет увеличится, то астероид, того и гляди, перейдет с эллиптической орбиты на параболу, уйдет в кометы — ищи-свищи… так лучше давайте мы его заберем. Пока не пропал, — довод Климова, с которым с кривой улыбкой соглашался и Варфоломей Дормидонтович.
Разровняли Ловушками-фрезами выше Филиала площадку-котлован в несколько километров, устроили здесь «плоский схрон» при К20; помещали туда для оценки и просмотра первые уловленные космические глыбы. Глыбы километрового размера при захвате давали себя знать низким шмелиным гулом в динамике ЛОМДа.
Оптимальны были именно километровые астероиды. Со всех позиций: во-первых, не зарегистрированы астрономами, бесхозны; во-вторых, их много; в-третьих, легко узнать-«взвесить» по характерному гулу НПВ-луча — и, наконец, удобны, в самый раз для дальнейших манипуляций. Они хорошо садились на титановое корыто, также распыляясь и дробясь снизу: самопритирались. И выходила примерно равная высота выстраивающегося на полигоне каре таких валунов (среди коих уже затерялись первые «острова», опорные пункты недавних наблюдений).
Да и откровенно сказать: брать еще более крупные, по нескольку километров в поперечнике было просто страшно. И от километровых-то пробирала жуть.
…Снять плоское НПВ-поле К20 — и даже такая глыба сразу возвысится над скалами, разворотит окрестность, сотрясет почвы. Боже упаси, его снять! А если несколько километров!..
Поэтому, оценив, прикинув: куда ее и как, глыбу снова вбирали в ЛОМ и освоенным уже «На-Дай»— способом пересылали на ВнешКольцо, опускали в полигон.
…Но все равно по мере накопления и таких небесных глыб на полигоне (внешним размером, напомним, со стадион), выстраивания их там в центре в изрядное каре — возникал, не мог не возникнуть, зудел в умах и душах вопрос:
— Что будет, если аварийно сбросится это сконцентрированное плоскозевными Ловушками, поддерживаемое ими же пространство К8640? Аварийно. Мало ли что… Даже если не всеми сразу, только одна выйдет из строя: упустит контроль над своей частью полигона. Все ж разворотит.
Пока там был только засосанный воздух, это грозило взрывной ударной волной, коя, ладно уж, обрушила бы башню. А сейчас… эти камни наверняка распространятся на добрый десяток километров — и сотрут с лица земли то, что здесь есть. То есть Институт, поселок Ширму и ближнюю часть Катагани.
А?..
Эти опасения обсуждали, но тоже не пропустили в информсеть. НИИвцы-верхние уже многое не пропускали туда.
Оставалось надеяться, что не сбросятся. Не было такого факта. Тем не менее Буров распорядился срочно изготовить второй комплект таких Ловушек.
Дублирование — основа надежности.
То есть лучше бы, безопаснее — еще мельче. Но тогда утрачивается совсем производительность.
— Послушайте, — уныло сказал Шурик Иерихонский, — но если брать такие километровые крохотулечки, то для Материка их понадобится, я извиняюсь, добрый миллион! Это ж на сколько лет работы? На века?..
Работа шла в «нулевом» времени. За день успевали взять десяток-полтора астероидов.
Иерихонский сделал соответствующий пересчет этого миллиона небесных валунов на дни работы в Овечьем, на пересылку, упаковку на полигоне… Да, получилось на век с гаком.
Выходило, что и эта мысля — не та. Не наилучшая.
в День текущий 13,6512 октября
то есть 14 окт в 15 ч 26 мин -
произошло открытие, без которого они могли бы обойтись.
С размытой шлейфовой орбиты за Марсом был добыт Сорок Девятый Астероид. Очередная километровых размеров глыба рваных очертаний была выужена Ловушками и доставлена на площадку-котлован выше Овечьего ущелья. Назвать же космический камень заглавными буквами пришлось вот почему: когда опустили его на смотровую площадку, обратили внимание, что зазубрины на стороне его, оказавшейся вверху, странно периодичны: выступ — впадина, выступ — впадина… по огибающей, по дуге. Равных размеров и высот.
— Шестеренка, — сказал Панкратов.
— Без часов, — добавил Климов.
Действительно, на фоне искаженного розово-синего неба вырисовывался как бы краешек гигантской шестерни.
— Никакие не часы, не шестеренка, — выразил мнение Шпорьтко, любитель фантастики. — Просто признак разумности. Искусственная структура.
Они втроем добывали эту глыбу.
— Вот что, на полигоне ее ставим в середке и этим местом вверх. Там и рассмотрим.
Там и рассмотрели. Сперва с ВнешКольца, потом с «Бригантины», потом, когда вскарабкались, вблизи. Да, это была часть не то сооружения, не то изделия. Не сооружения, потому что не сооружали, не собирали — удаляли лишнее из каменного монолита. Есть в Индии, в Гималаях, храмы, вытесанные в цельной скале подобным образом — с колоннами, алтарем, скульптурами. На этой глыбе таких подробностей не оказалось; каждый выступ — «зубец шестеренки» — был размерами с крепостную башню. Внизу все они переходили в отвесную стену, вдоль которой шел также вытесаный в монолите ров.
Все это находилось на выпятившемся утесом краю глыбы и со всех сторон оборвано сколами; по ним легко угадывался материал: гранит и базальт. Осадочных пород, как и признаков наличия морей, воды, не было.
Поверхность же всего, что не попало в сколы, была оплавлена. В том числе и грани зубьев «шестерни». Так что если и имелись на этих башнях фигуры или письмена, они все пропали.
Открытие, без которого они вполне могли бы обойтись. Обескураживающее, руки от него опускались. Одно дело таскать астероиды просто как небесные бесхозные камни — мало ли их, кому они интересны! — и совсем другое, когда это вон, оказывается, что.
…Крепость ли это была, храм ли, что-то еще — дело второе. Десятое, собственно. Главное же — да, между Марсом и Юпитером жила, вращалась под Солнцем планета. На ней была жизнь, обитали разумные существа. И судя по тому, что в итоге осталось облако обломков — да и по оплавлению поверхности, признаку многотысячеградусных температур, она бабахнула, как осколочная граната. Раз — и нет. Как, почему?..
А если судить по размерам и формам «шестерни», то создавшие ее и трудились долго, и работали явно на века, на тысячелетия — то есть были уверены в надежности, прочности своего мира. Как мы — в надежности и прочности своей планеты.
И… горячий привет. Очень горячий, тысячеградусный. Даже фигур, скульптур не осталось, оплавились; не угадаешь, какие они были.
Знание, без которого лучше бы обойтись. Живешь так, действительно, живешь — и…
Разговор с глазу на глаз.
— Послушайте, Витя, а в этом что-то есть, — сказал Варфоломей Дормидонтович.
— Что и в чем?
— Ну, что внешние факты и обстоятельства притормаживают нас, слишком быстрых на мысль и решения. Придерживают за штанишки, как зарвавшихся детей. Вот и Сорок Девятый этот астероид с Шестеренкой… Может, нам пора остановиться с небесными заготовками?.. Мы вправду разактивничались сверх меры. Вы знаете происхождение слова «халтура»?
Вопрос был неожиданный и с подтекстом.
— Ну… наверно «плохая работа».
— Нет. «Халтурой» у воров именовалось обворовывание могил — со свежими покойниками, на другую ночь после похорон. Таких воров соответственно звали «халтурщиками». Это были последние люди в блатном мире.
— Так вы что, аналогию, что ли, проводите?!.. С нами, берущими из космоса!
— В какой-то мере да. Мы орудовали не в астероидном поясе, а на астероидном кладбище.
— Ну, знаете!.. И что же вы предлагаете?
— Остановиться, притормозить, подумать. Разобраться с тем, что мы набрали, наворотили на полигоне. Освоить как-то. И думать, думать дальше.
— Вы еще скажите: в этом и есть сермяжная правда — как Васисуалий Лоханкин. — мрачно буркнул Буров.
Разговор шел с ним. В кабинете директора.
— Не кукситесь, Витя, — мягко, вразумляюще, как старший сказал Любарский. — Сорок Девятый с Шестеренкой получился от катастрофы там. А здесь?.. Вы по карте не прикидывали, на какую территорию раскинулась градусная сетка нашего полигона — и насколько распространятся все камни… особенно, если мы наполним «корыто» под завязку, под Материк… в случае чего? Ведь на реальные сотни километров. Сметая все.
— Нет. Но страхующие Ловушки К8640 готовы, можно подвесить.
— Это хорошо. А все-таки давайте остановимся. И пусть то, что есть, окажется… ну, первой примеркой к Материку, что ли?
Полилог типа Они. Сначала на зазубринах-«башнях», под МВ-солнцем — слепяще голубоватым и маленьким на сей раз, электросварочным каким-то. Потом в башне, в сауне.
— Слушайте, как это может быть? Все гипотезы конца света, какие я читал, саму планету щадят. Поверхность, мол, пострадает, жизнь на ней уничтожится… но шарик будет летать дальше. Ведь здоровенный же, на тысячи километров!.. Как он может взорваться?
— Так разнести огромный шар, целую планету, мог только ядерный взрыв. Изнутри.
— Значит, такие они там творили дела.
— Никто там ничего не творил, все произошло природным путем. Нет, серьезно. Вы о радиогенном тепле слышали?
— Что идет из глубин Земли от распада урана и тория? Конечно.
— А знаете, какой от него геотермический градиент? Три градуса на сто метров в глубину. Тридцать на километр. Проверено до пяти-шести километров, там под 150–200 градусов по Цельсию. Вы хоть представляете, что это такое? Если перенести на поверхность, то в десяти километрах отсюда, в станице Глинской, на 300 градусов жарче; там все сварились и изжарились. А в Катагани температура как на поверхности Солнца…
— Ничего себе! Выходит, мы живем на раскаляющейся сковородке?
— Если экстраполировать этот градиент линейно, то на глубине в тысячу километров в Земле за 30 тысяч градусов, на пяти тысячах кэмэ, около ядра, 150 тысяч градусов…
— Но это же внутризвездные температуры!
— Выходит, и наша планета так может шарахнуть? На куски?.. В любой момент?
— Наверно, не в любой. Сначала сильно повысится сейсмическая активность: землетрясения, оживут старые вулканы, появятся новые… Ведь действительно шар здоровенный, он не может так вдруг рвануть.
— Так что не спеши надевать чистую рубаху.
— А чистые рубахи и для жизни, между прочим, хороши. И для работы.
— Постойте, но почему мы такого не наблюдали в МВ?
— Взрыв это краткий миг. Попробуй выйти на него. То, как планеты саморазогреваются, начинают интенсивно излучать и затем расплываются жарким облаком, мы видели не раз. А уж что там: пар, пыль или обломки, дело второе.
— Постойте-постойте! Но тогда тот драматический вывод Корнева: что от активности нашей разрушаются миры, от творчества… вообще, от цивилизаций — неверен. Не от нас и не от нее они разогреваются и разрушаются. Есть процессы мощнее и глубинные.
— Пожалуй, да.
— То есть цивилизация лишь признак приближения конца. Вон и у тех она явно была.
— Вам от этого легче, Бармалеич?
— Знаете, да. Все-таки не мальчики с одухотворенными глазами виноваты.
— Но это означает, что и активничать сверх меры не надо. Просто глупо. Ведь натужную активность с жаждой подняться и далее таким всегда быть подпирает уверенность в стабильном бытии. Но раз мы обитаем в резко нестационарном мире…
— …и цивилизация лишь одно из проявлений этой нестационарности…
— …так какое уж тут «всегда»! Жить надо спокойно.
— И работать тоже.
— Жаль, Корнев этого не видел и не знал. Жил бы сейчас.
……………………………………
Знание, без которого они могли обойтись.
Впечатление от Сорок Девятого астероида на верхних НИИвцев было грустным и отрезвляющим.
Там же на полигоне осмотрели остальные выловленные на замарсианских орбитах камни: нет ли и на тех подобных примет? Ничего не увидели: сколы, трещины, разломы планетного монолита блистали, искрились под МВ-солнцем. Каре этих глыб занимало добрый десяток километров в центре титанового корыта.
Уплыли посуху на НПВ-«Бригантине» в НИИ, наверх — думать дальше.
……………………………………
— Послушайте, а не захватываем ли мы с этими камнями еще кое-что? Пси-поле бывшей планеты, ныне тучи астероидов, ее судьбу?
— Между прочим температура Венеры — признак, что там еще более все подогрелось. И может рвануть. Температура раскаленного утюга! Никакими «парниковыми эффектами» такую не объяснишь.
— А у Марса видик, будто там все уже произошло.
— Так что наша Земля — последняя планета из этой четверки?..
— Значит, у нас все впереди. В будущем, которое началось.
— Слушайте, бездоказательно все это: про Марс да Венеру… да и про Землю. И с Четвертой планетой мы, если честно, не знаем, что случилось.
Помолчали.
— Но главное, брать-то все-таки оттуда нехорошо. С планетного кладбища. Бармалеич прав.
— Не только поэтому. Ясно, что теми астероидами мы полигон не заполним, там работы на сто лет…
— …если не тысячу. Нулевого времени.
— Но если не оттуда, то откуда еще? Из Кольца Сатурна?
— Да оно совсем далеко. Миллиард километров.
— Брать или не брать, вот в чем вопрос. To take or not to take?
— To steal or not to steal? Красть или не красть?
— Словоблуды…
— Так что, сворачиваемся? Зря трудились, зря МВ-солнца проводили…
— Нет, почему же! Из того, что набрали, можно создать хоть и не Материк, но все-таки что-то.
— Островок. Островок по-любарски…
— Под названием Пшик.
— А такой был замысел, такой размах! Н-да… И снова воцарилось молчание. Хлестались вениками, потели — и думали.
— Как это Чичиков-то говорил, — прозвучал с верхней полки медленный голос Имярек Имярековича. — «Эх я, Аким-простота! Ищу рукавицы, а обе за поясом». Нет, серьезно.
— Ты это к чему? — встрепенулся Климов. — Это ведь он сказал, когда сообразил, как мертвыми душами промышлять… А у нас где мертвые души, у нас какие рукавицы за поясом? Давай, не томи… Чичиков, он же Ходжа Насреддин!
— Мертвые души там по сюжету. Здесь неуместно. Хотя, может, и витают — с той планеты, вместе с астероидами. А рукавицы… вон ваши рукавицы, — НетСурьез мотнул мокрой головой вверх. — Залежи. В МВ того вещества греби не хочу — звездного, планетного, астероидного… и даром пропадает. Каждые пять сотых секунды Земли, между прочим. А извлечь — оно на века здесь останется. Нет, серьезно. Вся беда в том, что работаем в «нулевом времени», а ускоренные К-времена башни вынуждены равняться и ждать. Но вверху-то, на крыше К сто пятьдесят. А выше еще больше. Нет, серьезно…
В сауне снова воцарилась тишина. Кто-то вздохнул:
— Ну, мы доехали.
Кажется, это сказал Панкратов. Не совсем понятно, что он имел в виду. Разве лишь: вот, мол, все начиналось с дохлой ласточки, с гусей… а теперь!
Тем не менее взгляд свежего человека на привычный предмет (несмотря на всю необъятность его), Меняющуюся Вселенную в Шаре над их головами, сработал и здесь. Как-то так получилось, что с этой стороны: как резервуар запасов вещества, постоянно возрождающийся их источник и залежь, — МВ не рассматривали. Уж слишком громадны физические — то есть, реальные — масштабы в ней. Видно, сначала нужно было примерить подобное захватническое намерение к своей Вселенной; а уж потом…
Сейчас все осознали, что это действительно — мысля. Та самая. Работать наверху, при К150 и более, можно споро. И НПВ использовать не только в Ловушках.
На собранном КоордСовете почти все согласились: да, с наполнением полигона астероидами из Нашего Космоса пора остановиться. Осваивать то, что взали, и думать, как брать из МВ. Буров при голосовании воздержался.
Это было в день текущий 15,3913 октября ИЛИ
16 октября в 9 час 22 минуты Земли
в 377-й день Шара
при N = N0 + 650404217 Шторм-циклов МВ
в 59-й день (64-ю гал. микросекунду) Дрейфа М31
при 63861-м МВ-солнце над «полигон-корытом» с
украденными астероидами
в координаторе (К24), где шел совет, было
16 + 9 октября 9 часов 6 минут
…сразу за проходной они оказывались не на Земле
чем выше, тем космичней. Космично светилось то
что обычно темно. Космично звучали искаженные голоса
лязги и рыки машин
Жизнь была ежечасное чудо — и она была жизнь
— и сей день и момент стали считать впоследствии Днем Сотворения Аскании Нова 2, сокращенно Аскании 2, даже Аск-2. Отсюда пошла ее хронология. Хотя слова сии в тот день еще не были произнесены. Да и творения еще не было.
Потому что путь к Аскании начали не ловцы астероидов.
Любарский был не так прост, разговор об приостановке добычи астероидов он затеял с главным инженером после того, как ему приоткрылись иные гороизонты. А приоткрылись они вот как: в кабинет к нему в приемные часы пришли зав Овечьим Филиалом старший инженер Василий Шпортько и его папа, Давыд Никитич, председатель пригородного колхоза. Оба были при галстуках, выглядели официально.
— Варфоломей Дормидонтович, — сказал Вася, — мы хотим вас познакомить с очень интересным человеком. Нужным нам. С Геннадием Борисовичем Иорданцевым.
— Пожалуйста, зовите, — откликнулся директор, думая, что тот, кого они представляют, ждет в приемной.
Шпортьки переглянулись. Старший, помявшись, сказал:
— Та нет… не тот случай. Это, понимаете, такой человек, что к нему нужно поехать. Там познакомиться с ним, у него дома.
— Мы вам все расскажем, — вступил Вася.
Они поехали в город.
Но об этом позже.
Всего ушло времени на описанные в части второй события такие же две земные недели, как и для первой: от начала октября до его середины.