– В чём обвиняют этого доброго селянина? – спросила она.
В её голубых глазах плескалось желание защищать добро (или хотя бы искоренять зло).
– Этого «доброго селянина», – сарказм этих слов так и хлестал, – обвиняют в том, что он наводил на других селян и проезжих банду разбойников, в том, что по его указаниям убивали и насиловали, в том, что он скупал награбленное, обеспечивая существование банды.
– Как же вы намерены доказывать эти обвинения? – спросила защитница «униженных и оскорблённых».
– Никак, – твёрдо ответил я. – Главарь разгромленной банды, захваченный прямо на месте преступления и уже ответивший за свои деяния, показал, что именно ему сбывал добычу. Этого достаточно.
– Хватаете, возможно, честного человека по навету татя и разбойника? – задохнулась от возмущения искательница справедливости.
– Хватаю татя и разбойника по показаниям другого такого же, – спокойно ответил я.
Сейчас я никуда не спешил, так что этот спор меня даже несколько забавлял.
– Он мог просто оговорить невинного человека! – вскинулась церковница.
– Вряд ли, – усмехнулся я. – После того, как с ним поработали специалисты, сомневаюсь, чтобы он был в состоянии лгать.
– Вы… вы пытали его!!! – возмущённо вскинулась девушка.
– Да, – не стал отрицать я. – Я схватил разбойника на месте преступления прямо среди тел тех, кого убили он и его банда, и пытал, чтобы узнать о сообщниках. И намерен так поступать и впредь.
– Это беззаконие! – возмутилась девушка.
– И произвол, – добавил я. – То есть типичный сеньоральный суд. Впервые с таким сталкиваетесь? Рад за вас.
– Как вы можете!..
– Как-то могу, – перебил я её.
– Вы обвиняете этого человека только потому, что он сохранил верность Церкви Света, а не склоняется перед вашей ересью!!! – выложила девушка аргумент, который показался ей решающим, и с торжеством в глазах посмотрела на меня.
– Верность Церкви Света? – заинтересовался я. – Эй ты, как там тебя… – Я сделал вид, что вспоминаю, хотя имя этого урода ещё не успело стереться из моей памяти, – Вавила. А ну-ка, символ веры произнеси.
С паникой во взгляде Вавила попытался что-то сказать, но быстро сдулся. Видно, что вопросы веры его волнуют в самую последнюю очередь, и символ веры он давно уже забыл, даже если когда-то и знал.
– Вы уверены, что данный «добрый селянин», – я снова подчёркнул эти слова, вызвавшие среди жителей Яблоневого сдержанные смешки, – такой уж добрый сын церкви и ревностный прихожанин?
– Нет, не уверена… – Голос девушки прозвучал тускло и устало. – Но так ведь нельзя. Есть закон…
– Девушка, – улыбнулся я. – Вы хорошо сознаёте, что говорите о Законе и Порядке, – я подчеркнул голосом большие буквы, – адепту Хаоса? Мне не нужен Закон. Мне нужно, чтобы МОИХ подданных никто не грабил и не убивал и чтобы они спокойно платили налоги в МОЮ казну. И если для этого нужно пороть и вешать без всякого суда, я буду вешать и пороть.
– То есть вы хотите стать единственным, кто будет грабить этих людей?! – обвиняюще вскинулась девушка.
– Вы верно уловили суть, – согласился я, снова вызвав смешки селян, которым такой порядок представлялся естественным, незыблемым и нормальным. Феодал грабит сам, называя это «взиманием налогов», и старается отвадить других грабителей, чтобы не делиться. Так было, так есть и так будет. И если феодала нет, как случилось у них со смертью Арениуса, то на его место претендуют десятки мелких шаек, которые в сумме возьмут больше.
– И всё равно я буду нести Свет веры этим тёмным, погрязшим в невежестве людям, – буркнула девушка, явно готовясь принять венец мученичества.
– При одном условии, – усмехнулся я.
– Каком ещё условии? – возмутилась проповедница.
– Вы уговорите этих добрых, хотя и прозябающих во мраке людей построить вам хотя бы хижину, которую можно будет называть храмом, и будете вести службы и проповеди там. Бродячие проповедники мне не нужны, – твёрдо сказал я.
Девушка удивлённо посмотрела на меня. Кажется, она ожидала чего-то унизительного, а то и невыполнимого. И такое простое условие её поразило.
Между тем под присмотром Арисы и охотниц бравые парни вытащили из роскошного для крестьянской семьи дома вещи, наличие которых у мирного земледельца было… Богатая одежда местами продырявленна и окровавленна, сундучок с драгоценными камнями (2 меры самоцветов), мешочек с золотом (3251 монета) и даже несколько мешков серы (5 мер)… Признаться, я рассчитывал на большее, но, видимо, основную часть скупленной добычи перекупщик уже успел отправить дальше, а полученную выручку то ли вложил в дело, то ли банально пропил. По рассказам главаря разбойников, Вавила вёл образ жизни далекий от аскетизма и подвижничества.
– Ох! Это же Малушкино кольцо! – крикнула одна из женщин, наблюдавших результаты обыска, показывая на дешевенькое медное колечко, почему-то затесавшееся среди драгоценных украшений.
– Малушкино? – Я вопросительно посмотрел на опознавшую украшение.
– Малушка… Дочка Василокова… – всхлипнула женщина, не отрывая взгляда от простенького украшеньица.
– Которую изнасиловали и убили? – уточнил я.
– Да-а-а… – горько зарыдала женщина.
Видимо, то ли к прежнему старосте, то ли к его семье она испытывала какие-то чувства.
– Думаете, ещё что-то нужно доказывать? – поинтересовался я у проповедницы.
Та отрицательно покачала головой.
– А если бы… – начала она, сбилась, но потом набралась решимости: – Если бы он вспомнил символ веры… Что вы сделали бы?
– Отпустил бы его. Под ваше поручительство и с вами, конфисковав имущество. Тем самым, – я усмехнулся, – вы своими руками ославили бы Церковь Света как покровительствующую душегубам и убийцам, ведь эти люди, – я махнул рукой в сторону явно жаждущих продолжения шоу селян, – хорошо знают, кто такой Вавила Гнилоцвет на самом деле. А вы вряд ли дошли бы хотя бы до половины дороги к Ветровску. Красивая молодая девушка, да ещё при деньгах, – я оценивающим взглядом прошёлся по её «простому» платью, на которое ушёл материал, чья стоимость была по крайней мере сравнима с дневным доходом моего феода, и это не считая работы, – в обществе убийцы и насильника…
Девушка покраснела и отвела взгляд.
– Это подло… – прошептала она.
– Никто вас не заставлял бросаться на защиту душегуба, – пожал я плечами. – Вздёрнуть его.
Вавила вяло дёргался, попытался пригрозить гневом гильдии… (Это могло бы позволить ему протянуть подольше… в общении с такими знатоками походно-полевого допроса, как Ставр и Фабрис. Конечно, если бы я не был уверен, что знает он, в лучшем случае, посредника в Ветровске, которого уберут гораздо раньше, чем я до него доберусь.) И, что было совсем уж актом отчаяния, попытался воззвать к односельчанам. Последняя попытка была оценена селянами по достоинству: свистом и выкриками с рекомендациями относительно того, как именно следует отправить данного индивидуума на свидание к обитателям Инферно, с которыми он, по мнению соседей, явно состоял в близком родстве. Некоторые предложения вполне могли бы заинтересовать даже гемункулов. Было в них некое… очарование непосредственности и небанальный, творческий подход.
К сожалению, реализация большинства предложений задержала бы нас тут дольше, чем я мог себе позволить. Так что пришлось ограничиться простейшим вариантом: Вавилу поставили под деревом, через ветку которого перекинули верёвку со скользящей петлёй, накинули эту петлю на шею скупщику и не спеша подняли его вверх. В отличие от классического варианта казни с выбиванием подпорки из-под ног, данный обеспечивал не милосердно-быструю смерть от перелома шейных позвонков, а медленную смерть от удушья. Народу понравилось. По крайней мере, моя репутация поднялась как в глазах лордов Инферно, так и в глазах местных жителей. Когда же судороги казнимого прекратились и приложенная раскалённая кочерга не вызвала иной реакции, кроме поплывшего запаха жареного мяса, система сообщила мне о получении очередного достижения:
«Получено достижение: „Слово и дело” 2-го уровня. Вы наглядно показали, что являетесь Властью. Вероятность получения доносов увеличена на 10 %. Но вот разбираться с истинностью этих доносов вам придётся самим».
Пока зрители любовались на повешенного, которого я приказал оставить в таком положении до заката, а потом тихо и скромно закопать, готовили обоз с конфискатом в замок и выясняли между собой, кто займёт освободившееся подворье, я подошёл к старосте и намекнул ему, что буду недоволен, если у девушки не получится выполнить порученную ей миссию.
– Бесплатно? – вздохнул Афанасий.
Я пожал плечами, показывая, что то, сколько они сдерут с проповедницы, меня ни коим образом не касается. Лишь бы смогла заплатить. Это вызвало преобразование тоски в глазах старосты в радостную улыбку и предвкушение поживы. Видимо, он, как и большинство ему подобных, скорее готов был поклоняться Свету в его земном воплощении, то есть золотому тельцу.
Удалиться, не узнав имени столь… позабавившей меня собеседницы, показалось мне неправильным. Девушка в ответ на мой вопрос поколебалась, но всё-таки произнесла:
– Сестра Аминта[93]. А вас как зовут?
– Кайларн, – спокойно ответил я.
– Кайларн… и всё?
Многие феодалы предпочитали добавлять к своему имени громкие, грозно звучащие эпитеты.
– И всё, – кивнул я. – Предпочту, чтобы меня прозвали другие, чем изобретать громкое и пафосное прозвище самому.
– Вас назовут Жестоким, – предрекла Дева Света.
– «Эти двенадцать имён своих не назвали»[94], – пробормотал я, вызвав удивлённый взгляд проповедницы. – Я совершенно не против.
Когда мы удалились от хутора, ко мне подошёл Джонас.
– Милорд… почему?.. – Он затруднялся с формулировкой, но я его понял.
– Изгнав, а то и казнив эту девчонку, я не получил бы ничего, – покачал я головой. – Зато превратил бы её в мученицу, а распространяемые ей идеи – в несомненную истину. А теперь… люди будут помнить, как она защищала душегуба Гнилоцвета. Это ей не раз ещё припомнят. Хутор же с храмом…