Я вспомнил, почему он мне не нравится. Не потому, что демонстративный, напоказ, гей, несущий свою ориентацию торжественно, как воткнутый в жопу радужный флаг. А потому что он подловат, мудаковат и одержим жаждой власти любой ценой. Пусть даже это весьма условная власть над очень странным здешним сообществом. Меня воспринимает как угрозу своему выдуманному авторитету.
— Вы зашли в мою комнату без спроса, Стасик.
— Стани́слав, пожалуйста. У нас, по́ляков, нет такого сокращения имени. Вы опять забыли? Как ваша память сегодня?
— В достаточной степени. Итак, вы в моей комнате.
— Дверь была открыта, я зашёл убедиться, что вы в порядке. Эти ваши провалы в памяти…
Врёт как дышит.
— Я в порядке. Теперь покиньте помещение.
— Вы такой токсичный сегодня!
— А вы меня не облизывайте.
— Фу, как глупо и пошло! — по́ляк вымелся с гордо поднятой головой и наткнулся в коридоре на идущую из душа Сэкиль. В джинсах и майке она тоже неплохо выглядит.
— Оу, Стасик, вы снова тут? Я проверира, Кэп-сама всё ессё гетеросексуарен. У вас нет сансов.
— Сэкиль, ваше замечание в высшей степени неуместно! И я Стани́слав! — он развернулся и гордо зашагал по коридору.
— Стани́срав — Хуи́срав, — выдала азиатка классическую русскую редупликацию и захихикала пуще прежнего. — Он такой смисной борван! А сто вы дераете с этим поротенцем? Птису на кровать?
— Это русская военная осибори. На страх агрессору, — буркнул я, разматывая «морковку».
— Оу, кавайи! Она симворизировает мусской сира?
Я подумал, что филологическая разница между «въебать» и «выебать» — не лучший предмет для беседы с дамой. Ответил уклончиво:
— В некотором роде.
— Оу, это так брутарити! Хоросего дня, сду вас в сторовой, Кэп-сама.
Она слегка карикатурно поклонилась в японском стиле и нарочито засеменила по коридору, косплея гейшу с зонтиком. Только без зонтика.
В столовую дошёл уже совсем уверенно. На запах капусты.
— Кэп!
— Привет, Кэп!
— Какдила, чув?
— Как память?
— Меня помнишь?
— А меня?
— А какая поганая тут жратва, припоминаешь?
— Такое лучше не вспоминать!
— Счастлив забывший здешнюю кухню!
Моя рожа в зеркале не показалась располагающей к общественным симпатиям, но сообщество настроено в целом благожелательно.
— Я дерзара твоё место, Кэп-сама! — сказала Сэкиль, показав на стул рядом.
— Ты так и норовишь подержать его за это место, сикелявка! — ответил низкий женский голос справа. — Хватай жратву, Кэп, и подваливай!
— Оу, как грубо! Кэп-сама, не срусай эту грубиянку. Мусина дорзен кусать в обсество красивой везривой зенсины, а не этой спароукрадатерьнисы.
— Шпалоукладчицы, нерусь бледная. И я не она. Просто фигура спортивная.
— Оу, осень спортивная! Настояссяя ёкодзуна!
«Натаха норм. Прямая, как рельса, что подумает, то брякнет. К счастью, думает редко. Зато горящую избу на скаку остановит, потушит, разберёт, смажет, соберёт, снова зажжёт и вскачь отправит. Даже интересно, кем она была до всей этой херни. Но этого тут никто не помнит. Ну, или никто не признаётся…»
— Привет, Наталья.
— О, вспомнил меня, Кэп, гляди-ка! — на вид действительно «спароукрадатерьниса» — коренастая, широкоплечая, с плоским широким лицом и растрёпанными редкими волосами.
— Ты незабываема.
— Ещё бы! Не то что сикелявка эта. Если хочешь настоящей женственности — это ко мне!
И расхохоталась низким хриплым голосом.
Ей бы в джазе петь. Или в сортире «занято» орать.
Я помню, это вечная шутка. Натаха не претендует на мои чувства или постель. Да и ни на чьи другие. Комплексует своей медвежьей фигуры или боится поломать кавалера. Вот этими, с квадратной широкой ладонью и короткими толстыми пальцами, руками. Ногти обгрызены до мяса, предплечье как мой бицепс, бицепс как мое бедро, а про бёдра лучше не надо. Всё это покрыто эклектично исполненными разностилевыми татуировками. Безразмерный комбинезон на лямках маскирует кубическую жопу и то, что я бы назвал «антиталией». Но тётка она неплохая. Надёжная.
Еда действительно так себе. В пюре недоразмята недоваренная картошка, котлеты из дешёвого фарша, слегка подгорели и пахнут хлебными корками. Бурая и склизкая тушёная капуста. Безвкусный творог, похожий на жёваную бумагу. Жидкая сметана, похожая на кефир. Серый хлеб прямоугольниками. Компот. Котловой типа-кофе с чем-то вроде молока.
Не деликатес, но у меня возмущения не вызывает — может, я и правда был военным?
— Побольше, поменьше, Кэп? — спросил стоящий с черпаком на раздаче Васятка, угловатый прыщавый недоросль лет семнадцати.
Я вспомнил, что он огрёб однажды весомых люлей от Натахи за привычку ходить в душевую вслед за женщинами. Само по себе это никого не беспокоило, душевая общая, но привычка шумно, с постаныванием, дрочить, заняв противоположную выгородку и уставившись горящим взглядом кому-нибудь в пах, некоторых раздражала. Например, Натаху. Возможно, тем, что дрочил он не на неё.
Эпическая картина «Голая Натаха на пинках выносит из душевой голого Васятку» потом долго смаковалась в кулуарах ценителями жанра «порнобурлеск». Здесь не так чтобы много развлечений.
— Сегодня, говорят, не особо погано, — вздохнул Васятка. — Я ещё не пробовал, потом поем.
— Бодрее, юноша, — сказал я воспитательским тоном, — не делайте из еды культа.
— Да какой уж там… — картошка шлёпнулась на тарелку неприятным слегка синеватым комком.
— Идёте сегодня? Сухпай собрать?
— А как же. Непременно идём, — вспомнил я.
— Соберу, — кивнул Васятка. — Эх, скорее бы уже…
— Терпение, молодой человек!
— Конечно, — вздохнул он, — вам-то хорошо, Кэп. Вы всё забываете. А день за днём на всё это смотреть…
Я взял бурый пластиковый поднос с едой и пошёл к столам. Я как всё забываю, так всё и вспоминаю. Каждый день преодолеваю бегом тот «спуск Авернский», которым они неторопливо бредут. Та же тоска на ускоренной перемотке. Хрен поймёшь, что хуже.
Поколебавшись, присел к Натахе. Надо верить себе вчерашнему, ибо кому ещё-то? Сэкиль скорчила рожицу, вздохнула и пересела к нам. Как там написал вчерашний я? «Липнет».
Котлета терпимая, картошка дрянь. Как будто замешана из сухого порошка. Крахмальная размазня без вкуса и запаха. Хлеб плохо пропечён. Компот ничего.
— Кэп, ты как сегодня? — спросила, дождавшись, пока я доем, Натаха.
— Не знаю, не с чем сравнивать.
— Ты каждый раз немного другой. Вроде бы всё вспоминаешь, но…
— Ты сють-сють меняесся, — кивнула азиатка, — сюточку.
— И в какую сторону? — мрачно спросил я.
— Да хрен тя разберёт, — махнула ручищей Натаха. — Но я даже рада. Хоть что-то тут меняется. Идём сегодня? Сказать рукоблуду, чтобы сухари завернул?
— Идём, — кивнул я. — Я ему уже сказал.
— Я надеюсь, он руки моет, — фыркнула Сэкиль.
— Хорошо, что ты в форме, Кэп! — обрадовалась Натаха. — Я заберу сухпай.
— Встречаемся где всегда. Через полчаса.
«Всегда бери с собой. Не пишу, где. Если не вспомнишь, всё бессмысленно».
Я вспомнил. Стасик (все зовут его «Стасик», потому что его это бесит) зря обыскивает мою комнату. Я не такой дурак.
— Эй, осторожнее!
Чуть не пришиб дверью темнокожего вертлявого паренька.
— А зачем ты тут стоял, Смитти?
— Хотел постучать твоя дверь, белый маса, но боялся твоя сердиться!
— Смитти, не придуривайся.
— Прости, Кэп. Надеялся, ты ещё не вспомнил. В прошлый раз купился. Было смешно!
— Тебе. Тебе было смешно.
— Чем лучше юмор, тем меньше понимающих.
— Поэтому над твоими шутками смеёшься только ты?
— Ты понял, Кэп! Твоя такой умный, белый маса! Моя хотеть просить твоя…
— Нет, Смитти.
— Эх, правда, вспомнил. Не прокатило. А может, всё-таки…
— Нет. Не нужно оно тебе, Смитти.
— Ещё как нужно, Кэп, — мрачно буркнул негр. — Я больше всех хочу свалить из этой унылой серой задницы. Моей весёлой чёрной заднице тут не место.
— Если… Когда, — поправился я, — я найду дверь, то мы свалим все вместе. А пока не надо искать на свою задницу приключений.
«…Смитти — хитрая чёрная жопа. Не смотри, что кривляется, эта жертва аболиционизма очень себе на уме. Думаю, он мне/тебе/нам не верит. Считает, что мы найдём дверь и тихо свалим, оставив всех ни с чем. Разве что Сэкиль прихватим — у неё сиськи хороши. Он бы так и поступил, я уверен».
— Упрямый ты, Кэп… — вздохнул негр.
Развернулся и пошёл, пританцовывая, по коридору. Как будто в ушах его играет неслышное другим регги. А может, и играет. Почём мне знать.
Пистолет храню за ревизионным лючком нерабочего мусоропровода. Он в укромной нише, коридор просматривается, так что пока никто не отследил. Стасик душу бы за него продал какому-нибудь небрезгливому чёрту. Считает Артефактом Авторитета. Типа, если оружие будет у него, то с ним перейдёт и вся полнота власти. Как будто у меня она есть. Последнее, что мне нужно — это над кем-нибудь властвовать. Тот ещё геморрой.
Оглядевшись, достал из кармана ключ на 17. Он тут один, и без него открутить гайки с лючка сможет разве что Натаха-руки-пассатижи. Но ей пистолет не нужен, и в мусоропровод она не полезет — крыс боится. А я не боюсь, у меня с ними договорняк.
— Привет, Серый, твоя вахта? — сказал я крысюку, сидящему рядом с завёрнутым в тряпку пистолетом. — На, жри.
Умная тварь. Получает кусок хлеба и кусок котлеты, взамен не грызет кобуру и ремень. Во всяком случае, так понимаю наш договор я. Что там себе думают Серый и Бурый, по какому принципу они чередуются и так далее — без понятия. Но не грызут и каждый раз встречают. Хочется верить, что, если полезет кто-то посторонний, они его хотя бы цапнут. Но это так, фантазии. Крысы, как и все тут, себе на уме.
Серый принял пайку уважительно, ухватил котлету передними лапками и начал деликатно питаться. Крысы забавные. Главное, не давать им шанса остаться с тобой наедине, когда их много, а ты беспомощен. Поступят как люди.