Сломавшийся мозг перебирает варианты.
Можно спросить у мальчишки, который час. Или снова уронить ему под ноги проездной, но на сей раз не убегать, а поинтересоваться, что ему нужно…
— Майя! Колесникова! А я все думаю, ты, не ты!.. — вздрагиваю и прищуриваюсь, возвращаюсь в реальность и растерянно наблюдаю, как ко мне решительно направляется толстая грозная тетка в цветастой тунике и лосинах.
— Ты вообще не изменилась! — радостно сообщает она, уставившись на мою грудь.
— Вы… ты… тоже, — бубню, силясь распознать в незнакомке кого-то, кого должна знать.
И обухом на голову обрушивается осознание. Эта ужасная пожилая нелепая тетка — одноклассница Олечка Снегирева…
— Привет! — вопит она и сгребает мое худое тело в охапку. — Ну, давай, рассказывай, как оно? Как жизнь?!
Мы никогда не были подругами или приятельницами, да какой там — даже толком не разговаривали, в школе я не общалась с занудными серыми личностями вроде нее.
Отстраняюсь и пожимаю плечами:
— Все нормально. Работаю вот… — натянуто улыбаюсь, но Олечка, кажется, не слышит.
— Муж, дети? У меня четверо! Старшей шестнадцать, уже под венец собралась! Беременная!
Я рефлекторно отступаю еще на шаг.
Как такое может быть? Я до сих пор по инерции ощущаю себя молодой девушкой, а моя ровесница превратилась в бесформенное нечто с сединой и морщинами, и вот-вот станет бабушкой…
Из дрожащих пальцев выпадает тонкая сигарета, я судорожно соображаю.
Ну да, Олечка вышла замуж сразу после девятого, об этом вскользь упоминали на встрече одноклассников через несколько лет. Но я тогда училась в самом лучшем универе города и тусовалась с самым красивым и безбашенным мальчиком, моталась по рок-фестам и мечтала совсем о другом. Плевать я хотела на какую-то Олечку.
— Нет, я не замужем! — моргаю, фокусируясь на ее одутловатой физиономии. — Детей нет.
— Ну, Майя, как же так! — разочарованно тянет Оля, и ее интерес к моей персоне мгновенно сдувается. — Пора! Давно пора! Меня семь лет назад уже называли старородящей. Чего тянешь? Будет зайка — будет и лужайка. Кстати, Маша Ерохина недавно тебя в «Метелице» с шикарным мужиком видела. Вот от него и рожай!
Оля кивает, и с чувством выполненного долга отваливает, а я опускаюсь на прохладные доски скамейки, достаю влажную салфетку, нервно комкаю в ладони и не могу надышаться — ее беспардонность пришлась кулаком прямо под дых.
Болезненная тяжелая правда в обличье стареющей одноклассницы настигла меня в самый неподходящий момент, и я пропустила удар.
А идея догнать ее и наговорить в ответ сомнительных комплиментов приходит в голову только сейчас, когда она, вильнув тяжелым задом, скрывается за углом.
***
Тихонько, будто боясь разбудить тишину, открываю ключом замок, разуваюсь, и, не включая свет, прохожу в пустоту квартиры. По пути избавляюсь от сумки с косметикой — стыдливо засовываю ее в глубины шкафа. В висках стучит, досада теснится в глотке.
Какая же я дура. Ненормальная жалкая старая ущербная дура.
Валюсь лицом в подушки и зажмуриваюсь, ощущая острейшее желание умереть, но вездесущая мама устраивает ежевечернюю проверку — «посадила цветочки, сходила в баньку», и вот теперь настойчиво звонит.
— Майя, ты поужинала? Одеваешься по погоде? Когда представишь нас, может, на праздники? Приезжайте, нужно теплицу установить… — тараторит она, и я прикрываю глаза ладонью.
Отношения с мамой не ладятся с самого детства. Я умалчиваю, рассказываю полуправду, съезжаю с ответов или неприкрыто вру — все ради того, чтобы она притупляла бдительность, ослабляла опеку и хоть иногда давала дышать.
Однажды, просев под ее напором, я проболталась о наличии в моей никчемной жизни Олега. С тех пор наше общение состоит из разговоров о мифическом женихе — идеальном, выдуманном для отвода глаз персонаже.
— Хорошо мам. Посмотрим. Возможно. Да… — влекомая безудержным словесным потоком, я тяжко вздыхаю.
Я чувствую себя мерзко.
Возможно, было бы легче, если бы утром нахальный мальчишка ехал рядом.
***
Просыпаюсь в дурном расположении духа — словно в насмешку, в окне сияет золотое солнце, в ветвях чирикают птички, день обещает быть жарким и плодотворным.
Скрипя зубами, выпутываюсь из одеяла, тащусь в душ, встаю под холодную воду, и ледяные струи, как иглы, пронзают кожу. Даю себе установку терпеть до последнего, но выпрыгиваю из ванны через пару секунд, тут же укутываюсь в спасительное махровое полотенце и замираю у зеркала.
Из него на меня пялится посиневшее растрепанное нечто.
С обидой и пристрастием изучаю свое отражение, и вздох величайшего облегчения вырывается из легких. Острые скулы, длинная шея, ключицы, плечи, талия, плоский живот… Ни капли жира.
До Олечки мне все же далеко.
Наверное, всему виной хорошая наследственность — мама шикарно выглядит, да и папа был стройным и не имел ни единого седого волоса, правда, за пару месяцев сгорел от рака, немного не дотянув до пятидесяти.
А еще я до одури люблю изнурять себя физическими упражнениями — то, что доктор прописал, когда нужно выгнать туман из головы.
Влезаю в джинсы и топ, набрасываю пиджак, и, словно опасаясь осуждения стен, вытягиваю за лямку вчерашнюю сумку. Распаковываю новые духи и щедро наношу на запястья и мочки — все, я готова взглянуть в наглые черные глаза и не спасовать.
***
Утренний город, как покрывалом, накрывает духотой, ароматами цветения, шумом моторов и хриплыми гудками клаксонов.
Сердце рвется к голубым незамутненным небесам, трепещет в предчувствии встречи с мальчишкой-попутчиком, адреналин растекается по венам — приятное волнение уже оформилось в привычку.
Срезаю путь через дворы, спешу к остановке, но бдительное лицо Оли с каскадом трясущихся подбородков кадром из фильма ужасов встает перед глазами.
"Моей дочке шестнадцать!" — гудит ее голос, я спотыкаюсь и замираю как вкопанная.
Хватит. Негоже… Включи уже голову, ненормальная!..
Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и шагаю к маршрутке.
Досада жжет глаза и размывает картинку, но решимость растет.
Зачем рисковать, втягивать в неприятности того, кто явно к ним не готов, если я даже за себя постоять не могу?!
Придется добираться с пересадками, долго и нудно, возможно, я опоздаю, зато раздолбай в черной толстовке больше ни за что меня не достанет.
***
7
7
«…Кладбище самолетов, я никогда не стану частью больших историй, и пусть…» — голос любимого в прошлом певца доносится из окна проезжающего авто и растворяется в воздухе, а меня накрывает волной ностальгии и грусти. Облокотившись на подоконник, выдыхаю в черное небо серебристый дым, провожаю взглядом нескончаемые вереницы красных и белых огней внизу, снова затягиваюсь и пробую не расплакаться.
Поганый день почти окончен, гадливое мерзкое послевкусие все еще горчит во рту, но я держусь — закусываю губу, старательно разминаю окурок в пепельнице, сплевываю вниз и покидаю балкон.
Примета сработала, как часы — без теплого плеча мальчишки из утреннего автобуса на меня обрушились все неприятности вселенной: опоздание на двадцать минут из-за пробки, случившейся на пути следования маршрутки, хищная радость в глазах Натали и ее язвительные нравоучения, объяснительная и лишение премии…
«Безответственность, некомпетентность, отсутствие дисциплины — это все о вас! Майя Станиславовна, как вы вообще планируете в дальнейшем работать в нашей компании? Подобными проступками вы позорите весь коллектив!»
Во время экзекуции я внимательно разглядывала носки лаковых туфель и считала в уме до ста, а коллеги, как водится, тяжко вздыхали — не то осуждая, не то сочувствуя, и не смели поднять глаза. Зато Олег, откинувшись на спинку стула, с жаром поддакивал Натали.
— Майка, извини. Сама понимаешь — нам нельзя светиться! — после инцидента внушал он в курилке и воровато озирался, готовый в любую секунду отпрыгнуть подальше. — Да успокойся ты. Все знают, что она точит на тебя зуб. Подожди, скоро я ее спихну, и тогда…
— Я знаю! Все нормально… — как китайский болванчик кивала я, отвернувшись к форточке и жадно затягиваясь. — Проехали, Олег…
Когда-то я была круглой отличницей, примером для всех в школе, потом стала лучшей студенткой на факультете, а к тридцати двум годам… превратилась в ничтожество. Бесполезное никому не нужное ничтожество с кашей вместо мозгов.
Мамино пророчество в действии…
За два года совместных пьянок и перепихов без обязательств мне ни на минуту не удавалось забыть, насколько сильно первый зам Натальи Феликсовны рискует из-за таких, как я, своей кристально чистой репутацией.
***
Просыпаюсь раньше будильника изрядно уставшей — всю ночь меня преследовали сны, в которых я, захлебываясь в истерике и не щадя коленок, просила прощения у Натали, у Олега, у Оленьки, у школьных учителей, соседей и незнакомцев за то, что совершила ужасную провинность. За то, что доверилась непонятно кому и не прислушалась к умным советам. За то, что не создала семью и все еще одна. За то, что ничего путного из меня не вышло…
Кровь до сих пор шумит в ушах, а руки дрожат. Одна ошибка может обойтись слишком дорого, когда ты не имеешь права на ошибку.
Глотая кофе в пустоте мрачной кухни, я вдруг с пугающей ясностью осознаю, что давно достигла дна.
Пробила его и падаю дальше.
И вокруг нет никого, кто мог бы схватить меня за шкирку и вытянуть на поверхность.
***
Блузку и чудовищно узкие туфли я игнорирую — хуже уже не будет. «Позору колхоза» с дисциплинарным взысканием до конца месяца незачем соответствовать офисным правилам.
Прячу немытые волосы под капюшоном серого худи и, даже не взглянув в зеркало, выхожу в подъезд.
Лифт не работает — семь этажей ковыляю по ступеням вниз, вчерашние мозоли саднят и ноют при каждом шаге. Толкаю плечом железную дверь и давлюсь утренней сыростью — тучи толпятся над крышами, влажный воздух пробирается сквозь одежду и липнет к коже, а я, конечно же, без зонта.