Антон ФарбВремя Зверя
День первый
Следы были совсем свежие. Ахабьев присел на корточки, отложил палку в сторону и обвел кончиками пальцев глубокие отпечатки в сырой после ночного дождя земле. Каждый след имел около десяти сантиметров в диаметре, а расстояние между ними превышало метр.
Сомнений не оставалось. Здесь прошел Зверь.
Ахабьев выпрямился и подышал на озябшие ладони. Потом сунул руки в карманы штормовки и поднял голову к небу.
Холодное осеннее небо со свинцовым равнодушием нависало над высокими верхушками корабельных сосен. В лесу стояла прозрачная, хрупкая тишина, чуть подернутая тающим утренним туманом. Ахабьев прикрыл глаза и подумал — уже скоро. Очень скоро. На этой неделе.
Он опустил голову и снова взглянул на следы. Уверенные, наглые отпечатки лап Зверя. Зверь не петлял и не пытался запутать охотника. Зверь бросал вызов.
Что ж, тем лучше, решил Ахабьев. Тем проще и мне, и ему. Тем скорее все кончится… Он почувствовал спокойную уверенность в своих силах. Я не могу проиграть, сказал он себе. Я просто не имею права на поражение — ведь другого шанса может и не быть.
Но теперь пора возвращаться. Уже рассвело. Зверя надо искать ночью, не сейчас. Да и не готов я пока к встрече… Ахабьев нагнулся, подобрал плетеную корзинку и сучковатую палку (непременные атрибуты грибника), бросил последний взгляд на следы, глубоко вдохнул студеный влажный воздух и… замер, боясь пошевелиться.
Где-то далеко-далеко, на самом пределе слышимости сухо треснул выстрел. А вслед за ним раздалось жалобное поскуливание.
Сердце оборвалось в груди.
— Нет, — прошептал он помертвевшими губами. — Нет. Этого не может быть…
Снова треск, и поскуливание оборвалось.
Ахабьева прошиб пот. Он хотел закричать — но не смог. Скулы свело судорогой. От обиды к горлу подкатил тугой ком. На виске запульсировала жилка…
Возьми себя в руки, приказал он. Соберись. Убей в себе эмоции. Ты еще ничего не знаешь. Ты можешь только догадываться. И уже начинаешь паниковать…
Ты же охотник, черт тебя подери!
Эта мысль успокоила. Он резко выдохнул и заставил себя думать спокойно. Стреляли в Сосновке — больше негде; это раз. Стреляли из пистолета, это ясно по отрывистому и короткому звуку — это два. Стреляли не в человека, люди не скулят…
А в кого?
Это не мог быть Зверь. Просто не мог. Уже ведь утро, так?
Ехидный голосок в глубине сознания посоветовал Ахабьеву не стоять истуканом на одном месте, а сходить и разузнать все самому. В кого могут стрелять из пистолета в полвосьмого утра в дачном поселке Сосновка? Давай, охотник, шевели ногами. Тебя ноги кормят…
Но всю дорогу назад, пока Ахабьев тщетно пытался не срываться на бег, в голове его раненой птицей яростно билась пугающе привычная мысль.
Убитый, кем бы он ни был — не Зверь. Зверя не могли застрелить из пистолета. Это было бы неправильно. Никто не мог убить Зверя. Никто.
Кроме меня.
«Почему я?
Каждый из нас задавал себе этот вопрос. Мой отец, дед, прадед… Все мы хоть раз в жизни терзались неразрешимой загадкой. Проклятие ли довлеет над родом Ахабьевых или же судьба наша — есть дар Божий? Избранники ли мы Господни или жертвы неумолимой Судьбы?
И главное — почему мы?
Но сколько бы раз не звучал этот вопрос в наших израненных душах, от предназначения не бежал никто… Только отец мой не выдержал этого бремени на склоне лет и попытался избавить меня от него… Усталость сломила его и помутила разум — а как иначе могу я истолковать его поступок? Ведь он знал ответ!
Как знали его деды и прадеды наши… Знаю ответ и я. И ты, Володя, тоже когда-нибудь поймешь.
Ведь если не мы — то кто?»
Когда Ахабьев добрался до поселка, «Скорая» уже собиралась уезжать. Деловитый санитар в ватнике поверх халата и маленькой белой шапочке энергично захлопнул заднюю дверцу и потрепал по плечу милиционера, прислонившегося к борту машины. Милиционер неуверенно кивнул и осторожно отошел в сторонку. Его покачивало. Да и выглядел он неважнецки: китель нараспашку, как и три верхние пуговицы рубахи, казенный галстук с оборванной застежкой висит на зажиме, некогда надраенные ботинки вымазаны грязью… А лицо его, лицо молодого паренька с едва пробивающимися усиками, было зеленым таким же зеленым, как те кусты, что окружали деревянный забор и откуда сейчас кисло тянуло запахом блевотины.
Ахабьев огляделся. «Скорая» и два милицейских «уазика» стояли около забора, окружавшего единственный новострой в Сосновке двухэтажный коттедж, куда время от времени приезжал отдыхать некий бритоголовый бизнесмен из «новых русских». Ворота высоченного, под два метра, забора были закрыты, и Ахабьев подошел поближе, чтобы заглянуть в калитку. Милиционеру по долгу службы полагалось отгонять зевак, но ему сейчас было не до службы — паренька снова потянуло блевать.
В наполовину приоткрытую калитку Ахабьев смог рассмотреть коттедж — мечту нувориша с пристроенным гаражом, бассейном во дворе и пуленепробиваемым окном во всю стену. Окно это было заляпано изнутри чем-то темным и густым, словно об него разбили банку вишневого варенья. Ахабьев не успел рассмотреть, чем именно, так как обзор ему загородил необъятный пивной живот сержанта милиции, выходящего через калитку. Помимо живота, у сержанта были роскошные усы, нахмуренные брови и очень грозный вид. Правда, рука его, застегивающая клапан кобуры, предательски дрожала. Сержант молча отстранил Ахабьева и направился к «уазику».
Вслед за сержантом появился немолодой мужчина в штатском, который судорожно курил, делая самоубийственно глубокие затяжки, и постоянно щурился от табачного дыма. Этот сразу взял быка за рога.
— Вы кто? — спросил он у Ахабьева.
— П-простите? — чуть запинаясь, переспросил тот.
— Кто вы такой? — нетерпеливо повторил мужчина и полез в карман за удостоверением. — Я — следователь Синяев, — сказал он, сунув «корочки» под нос Ахабьеву. — А вы?
— Ахабьев, Олег Николаевич. Сосед…
— Вы хорошо знали владельца этой дачи?
— Н-не очень… То есть, совсем не знал. Видел, как он приезжал на джипе, — пожал плечами Ахабьев. — А что, собственно?..
— Несчастный случай, — сказал следователь и махнул рукой водителю «Скорой»: — Поезжай!
«Скорая» фыркнула мотором, выбросила из-под колес волну грязи и медленно вырулила на дорогу.
— А… серьезный? Несчастный случай серьезный? — уточнил Ахабьев.
— Очень, — мрачно ответил следователь. — С фатальным исходом. Два трупа.
— О, Господи… Но… Как же так? Что там произошло?
— Глупость произошла. Собачка у них была — у хозяев этой дачи. Милая такая собачка. Сторожевая. Ротвейлер. — Следователь прикурил от окурка новую сигарету. — Добродушный песик с инстинктами тренированного убийцы. Очень модная игрушка… Они его забыли на цепь посадить. Или накормить забыли. А может, он просто взбесился… Короче, порвал он их. И парня этого бритоголового, и девку его. Загрыз насмерть. Так, что и трупы не опознать… И как назло — никаких документов в доме!
— Боже мой… — тихо ужаснулся Ахабьев. — Боже мой…
Следователь подозрительно на него покосился, и Ахабьев решил не переигрывать. Хватит и двух «боже мой».
— Что у вас тут за поселок такой? — зло спросил он. — С утра пораньше — два выстрела, три машины с мигалками, трупы на носилках таскают — и хоть бы кто нос высунул. Сонное царство, итить твою… Сержант, пройдись по домам! — скомандовал он.
— Так ведь осень, — робко пояснил Ахабьев. — Нет никого. Почти все дачи пустуют. Разъехались дачники…
— А кстати… Вы откуда идете?
— Из леса. Я по грибы ходил. Вот, — Ахабьев показал корзинку, на дне которой сиротливо лежали два рыжика, один моховик и с дюжину опят. — Я часов в шесть ушел…
— А ночью? Ничего подозрительного не слышали?
— Ночью я спал. Я вчера вечером приехал, поздно очень. Пять километров от автобусной остановки пешком шел, в темноте да под дождем. Устал до чертиков и сразу спать завалился, — честно ответил Ахабьев.
— Ясненько… — рассеянно пробормотал следователь, наблюдая за сержантом, эскортирующем по улице бойкую и слегка встревоженную старушку, в которой Ахабьев узнал бабу Дашу, свою соседку по приусадебному участку и главный источник сплетен в Сосновке.
— Утро доброе, — запыхавшись, поздоровалась баба Даша, а когда следователь снова полез в карман за документами, замахала руками: — Да я знаю, знаю… Мне сержант ваш все рассказал. Вот горе-то…
Следователь насупился, сержант виновато пожал плечами, а Ахабьев спрятал улыбку. Баба Даша владела техникой допроса с пристрастием куда лучше следователя Синяева…
— Горе-то какое… Чтоб собака хозяев насмерть закусала… Вот ужас… — продолжала причитать она.
— Вы их хорошо знали? — перебил следователь.
— Хозяев? Только издалека видела… — сообщила баба Даша и вдруг спохватилась: — А дитятко? Что с дитятком?
— Каким еще?.. — опешил следователь.
— Ну когда они летом приезжали, парень этот бритый с женой своей, так жена его, она вроде в положении была… — охотно разъяснила баба Даша.
— Не было там ребенка, — убежденно произнес сержант. — Кроватка детская была, пеленки-распашонки… А ребенка не было. Точно.
— Виталик! — всплеснула руками бабка при виде угрюмого подростка, выходящего из калитки. — Ты что здесь делаешь?
— А это он нас вызвал… — пояснил следователь. — Вот что, мальчик, ты сейчас иди домой, хорошо?
Виталик, показавшийся Ахабьеву смутно знакомым, кивнул патлатой головой и побрел по улице, не обращая внимания на бабу Дашу.
— Отмороженный какой-то пацан, — сообщил Ахабьеву по секрету следователь, проводив Виталика взглядом. — Сунулся в калитку, увидел кровь на окнах, и вместо того, чтоб позвать родителей (будить он их, видите ли, не захотел!), залез в дом, обошел трупы (ими как раз псина эта обедала!), нашел мобильник и позвонил нам. Мол, поселок Сосновка не телефонизирован — так и сказал! — а пешком до трассы идти пять километров… У меня тут омоновцы наизнанку выворачиваются, трупы-то изувечены — не дай бог, а пацану хоть бы хны…