Мне б и то отрада,
Хоть бы что-нибудь еще…
Все не так, как надо!
«Хоть бы склон увить плющом». Какое странное, нелепое желание.
Они мчались меж хлопковых полей. Эрик курил, Диля жевала мятную резинку. Хлопок был слабый, мелкорослый. Видимо, поздний посев или пересев после частых дождей и града.
— Конечно, Высоцкий устарел, но про таукитян у него с юмором. Например, про размножение почкованием. У Высоцкого тонкое чувство юмора, а у Марины Влади его вовсе нет. Замечала?
— Не замечала. Я вообще ее не помню.
Он сбросил газ, начался населенный пункт, центр большого колхоза. Недалеко от стенда с портретами передовиков и новой чайханы с национальными украшениями в тени карагача стоял милицейский мотоцикл с коляской. Инспектор ГАИ, молодой, но уже с обозначившимся животиком и круглым жирным лицом, сделал шаг из тени на солнце и ленивым движением жезла приказал остановиться.
Эркин подрулил прямо под карагач и вышел навстречу инспектору. Судя по всему, они были знакомы, поздоровались за руку, потом подошли к машине.
— Это мой друг обер-лейтенант Туйчи…
— Арипов, — подсказал милиционер.
— Познакомьтесь. А это моя жена Дильбар.
Во взгляде инспектора проскользнуло удивление, но руку Дильбар он пожал весьма почтительно.
— Поздравляю! Давно женился? — спросил он Эркина.
— В мае. Первого мая сыграли свадьбу.
— Почему не пригласил? — искренне огорчился милиционер. — Я бы без подарка не пришел.
— Разве можно на Первое мая отвлекать ГАИ от работы, — спокойно соврал Эркин.
— Я бы выбрал время. Поздравляю вас! Вы хорошая пара!
— А вы заходите просто так. Будем очень рады. Правда, Дильбар?
— Заходите, заходите, — сказала она, собрав все силы, чтобы не устраивать спектакль при незнакомых людях.
От приглашения посидеть в чайхане Эркин отказался решительно, они закурили с инспектором и, разложив на капоте схему автомобильных дорог, стали обсуждать, как лучше ехать к тому горному кишлаку, в котором жил человек, видевший летающую тарелку. Естественно, про тарелку Эркин ничего не сказал, соврал что-то про строительство в тех местах солнечной энергетической установки.
Дильбар не переставала удивляться тому, как он складно врет. Солнечная энергетика была одной из новых тем в их институте, и директор лично занимался этим. Лабораторию по этой теме он создавал сам и людей туда подбирал тщательно и неторопливо.
Инспектор не отказал себе в удовольствии еще раз пожать руку Диле и пообещал обязательно прийти в гости.
Около часа они ехали молча, потом свернули на разбитую горную дорогу и остановились у въезда в живописное ущелье с тонкой речушкой, бегущей по мелкому веселому галечнику.
— Здесь пообедаем, — сказал Эркин. Он открыл багажник с встроенным автохолодильником и предложил Диле развязать рюкзак. — Будь хозяйкой и не обижайся. У тебя юмора еще меньше, чем у Марины Влади. Зато ты много красивее и на тридцать лет моложе. Или на двадцать. Ты не знаешь, сколько ей лет?… И не обижайся. В прошлом году мы были в том колхозе на хлопке, я познакомился с этим Туйчи. Неужели ты думаешь, что он в самом деле придет в гости? И вообще. Если бы я сказал, что ты моя сотрудница и мы вдвоем едем в командировку в горы, что бы он про тебя подумал? Он же не совсем дурак. И потом, это такая ложь, которую легко исправить. Мой отец уже пять лет назад хотел меня женить. Да и ты, как я слышал, собиралась замуж в прошлом году.
Он сам расстелил скатерть, расставил еду, достал из холодильника бутылку шампанского с черной этикеткой. Он опять заговорил о чувстве юмора, которое жизненно необходимо каждому ученому и вообще каждому современному человеку. Дильбар молчала. Она в самом начале пути предчувствовала, что юмор Эркина ей лично веселья не сулит.
Обедали они под песни Аллы Пугачевой. Эркин пересказывал то, что Диля знала из сборников «Физики шутят» и «Физики продолжают шутить». Она понимала, что ее спутник слегка обескуражен. Видимо, он все представлял себе иначе. Потому никак не может сойти с колеи. Эркин содрал серебро с горлышка бутылки, но Дильбар весьма твердо сказала, что пить не будет и с пьяным водителем дальше не поедет.
— С женщинами не спорят. Во-первых, это невежливо, во-вторых — бесполезно.
Ее спутник растерял часть самоуверенности, это успокаивало.
— Кстати, я до сих пор не уверен, что у нашего директора с юмором порядок. Это важный параметр для определения его научного потенциала.
— Во всяком случае, чувство юмора, как вы его понимаете, изменило ему, когда он решил послать нас вдвоем в командировку за летающими тарелками.
— Он тут ни при чем. Он сказал, что я могу взять трех человек. Я предложил Амина и Бахтияра. Он сказал, что они слишком заняты. И дал мне свободу выбора из младших или лаборантов.
— Понятно, — сказала Дильбар. Она собрала посуду и стала мыть ее в речке. Эта работа, свежесть горной воды и красота ущелья вернули ей спокойствие. В конце концов, ничего плохого не произошло и не произойдет, а Эркин потому так противен, что очень похож на ее бывшего жениха. Их вообще много развелось — этих благополучных мальчиков с машинами, купленными родителями, с диссертациями, сделанными руководителями. Ее жених был этой же масти. И «Жигули» у него были, только другой модели. Жениха звали Анвар. Он был уверен, что скоро сменит машину и у него тоже будет «люкс». Бывшего своего жениха Дильбар про себя чаще называла не по имени, а — «жених». У них была общая родня в Самарканде, родня и сосватала. Вначале шло как положено, скромные визиты, вместе ходили в театр, прорывались на закрытые просмотры в Дом кино. Он знал, что модно, как об этом следует говорить: Феллини, Антониони, Бергман. А однажды Диля узнала от подруг, что у ее жениха есть девушка, очень красивая, русская, чуть его постарше, даже дом ее показали. Звали ее Лариса, жила она на Чиланзаре в однокомнатной квартире. Сначала Дильбар не поверила, рассказала об этом старшей сестре Анвара, женщине трезвого ума, разведенной и бездетной. Сестру звали Мухаббат, в доме сокращенно — Мухой.
— Не обращай внимания, — сказала Муха. — Он же не мальчик, ему надо. А тебя он любит и бережет.
Почему-то особенно неприятно было это «любит и бережет». С женихом Дильбар про это не говорила, но и Муха, видимо, ничего не сказала брату. А может, сказала, потому что он стал еще внимательней.
Эркин опять включил Высоцкого. Настойчивость его превращалась в примитивность.
У таукитян
Вся внешность обман,
Тут с ними нельзя состязаться:
То явятся, то растворятся.
Нет, эта песня не была лучшей у Высоцкого, решила Дильбар и тут же услышала противоположную оценку Эркина.
— Обрати внимание:
Я таукитянку схватил за грудки,
А ну, говорю, признавайся!
А та мне — уйди, мол, мы впереди,
Не хочем с мужчинами знаться,
А будем теперь почковаться…
Лариса умерла за две недели до свадьбы. Дильбар сказали, что это самоубийство. Просто подошла на улице какая-то девушка и сказала: из-за вас один человек умер.
Она сразу поняла, о ком речь, и пошла к дому, где жила Лариса. На лавочке сидели старухи, и Дильбар, сама не зная, откуда взялась у нее смелость, спросила:
— Скажите, пожалуйста, это правда, что Лариса умерла?
— Неделю уж. Или поболее, — сказала старуха в грязном коричневом фартуке, с тазиком: вишни на коленях и с шпилькой в руке. Шпилькой она ловко извлекала косточки.
— Отравилась?
— Зачем отравилась, — сказала старуха равнодушно. — От аборту. У нее месяца четыре было, уже заметно. Наверно, оставить сперва хотела, чтобы парня удержать. У нее парень был богатый, с машиной. Кольца ей дарил, серьги. Вот она и надеялась.
Дильбар шла с Чиланзара до Комсомольского озера пешком, только там взяла такси и в тот же вечер сказала матери, что свадьбы не будет, чтобы Анвара в дом не пускали.
Эркин сменил кассету, теперь это был ансамбль «АББА».
— Ты почему не женишься? — неожиданно на «ты» спросила она Эркина.
— Тебя ждал, — сказал Эркин.
— Понятно.
Азим Рахимович не собирался заниматься административной работой, институт он принял из чувства долга, про себя решив, что лучше него и в самом деле кандидатуры не найти. Вероятно, с большой пользой для чистой науки он мог бы продолжить свои исследования в каком-то всесоюзном центре, где отлаженный коллектив, хорошая база. В последнее время он занимался новыми для себя направлениями, а собственная докторская диссертация, не говоря уже о старой кандидатской, выглядела в его глазах не более чем характеристикой возможностей и научного кругозора. На новом месте его привлекала не столько возможность вернуть долг родной республике в воспитании кадров, сколько желание связать свои теоретические достижения с практикой, даже конкретнее — с производством. Где, как не в солнечном Узбекистане, следует развивать солнечную энергетику. Именно с помощью солнца решил он построить серию установок для производства чистых металлов. В Москве на самом высоком уровне его поддержали, обещали выделить средства, выражающиеся не только во многих миллионах рублей, но и в определении весьма солидных материальных фондов и круга строительных организаций. Ответственность на него ложилась небывалая, но он, по правде сказать, меньше всего думал об ответственности. Он думал о самом деле.
С этой точки зрения все прочее, что происходило в институте и вокруг, волновало его очень мало. Даже пресловутый балласт, о котором знают все занимающиеся организацией науки, Азим Рахимович воспринимал как данность. Освобождение от балласта в институте дело долгое, понимал он, и к осаде бездельников и бездарностей готовился исподволь, зная, что их присутствие в науке зависит от сложившихся правил, что многие молодые люди превращаются в бездельников и теряют квалификацию не по собственной вине, а по вине руководителей, по неумению занять их настоящим дел