не не оказывается ли Россия главным действующим лицом — тогдашняя ее жизнь, склад, люди, пейзажи, безмерность ее, поля, леса и т. д.? Будто она и на заднем плане, но фон этот, аккомпанемент повествования чем дальше, тем более приобретает самостоятельности»[48].
Первый роман тетралогии «Заря» выходит в берлинском издательстве «Парабола» в 1937 году. Работа над следующим томом время от времени прерывается: Зайцев публикует в «Русских записках» воспоминания об Андрее Белом, готовит тексты многочисленных очерков, опубликованных в газетах и журналах, для мемуарной книги «Москва» (она выйдет в Париже в 1939 году и будет переиздана еще дважды — в 1960 и в 1973 годах в Мюнхене).
В 1939 и 1940 годах вчерне будут завершены второй и третий тома тетралогии, однако придут они к читателю только через десять лет: публикации помешала война, началась гитлеровская оккупация Франции.
В годы, когда далекая Россия вела кровавую борьбу с фашизмом, когда и во Франции мужественно сражались патриоты Сопротивления, среди которых было немало русских, шестидесятилетний писатель избрал свою форму сопротивления: он воздерживается от публикации каких бы то ни было текстов. В эти трудные годы Зайцев снова возвращается к своему любимому Данте: редактирует свой перевод «Ада», готовит комментарий к нему, берется за новые тексты. Борис Константинович и здесь избрал свой собственный путь; подсказанный ему десятилетиями изучения дантовской «Божественной комедии»: перевод, поясняет он, «сделан ритмической прозой, строка в строку с подлинником. Форма эта избрана потому, что лучше передает дух и склад дантовского произведения, чем перевод терцинами, всегда уводящий далеко от подлинного текста и придающий особый оттенок языку. Мне же как раз хотелось передать, по возможности, первозданную простоту и строгость дантовской речи», «Я благодарен, — вспоминает он через много лет, — за те дни и годы, которые прошли в общении с Данте в России (1913–1918) и в Париже (1942), когда весь перевод вновь был проверен, строка за строкой, по тексту и комментариям. В тяжелые времена войны, революции и нашествия иноплеменных эта работа утешала и поддерживала»[49].
Кроме того, в эти же годы он возвращается к текстам тетралогии, а также к своему личному дневнику, тому самому, который еще пятнадцать лет назад он начал публиковать в газете «Дни» и продолжил в 1929–1936 годах в газете «Возрождение». Новые дневниковые записи он напечатает, только когда закончится война. Отдельной книгой интереснейший дневник писателя не издан до сих пор.
В годы оккупации по просьбе Бунина, находившегося в Грассе, Борис Константинович принимает самоотверженное участие в спасении бунинского архива (вместе с Е. Ю. Кузьминой-Караваевой, замученной фашистами, Н. Н. Берберовой и сотрудниками знаменитой Тургеневской библиотеки, книгами которой в годы парижской эмиграции пользовался В. И. Ленин). В предвоенные годы Зайцев вместе с И. Буниным, А. Ремизовым, М. Осоргиным много сделали для того, чтобы значительно пополнить ее фонды. В 1938 году при библиотеке был основан русский литературный архив. Правление возглавил И. Бунин, а в состав его вошли А. Бенуа, Б. Зайцев, С. Лифарь, А. Ремизов, И. Шмелев и другие. Трагична судьба Тургеневки, важнейшего центра Русской культуры в Париже, созданного несколькими поколениями эмигрантов. По приказу одного из идеологов фашизма А. Розенберга ее фонды были вывезены в Германию и погибли[50].
В 1947 году Зайцева избирают председателем Союза русских писателей и журналистов во Франции. Он остается на этом посту до конца своих дней. Его предшественником был П. Милюков. Старейшина русской интеллигенции Павел Николаевич Милюков (1859–1943), возглавлявший Союз и в самые трудные его годы — годы второй мировой войны, оставил о себе добрую память тем, что решительно выступал против сотрудничества русской эмиграции с фашистами, приветствовал успехи Красной Армии.
Деятельность Союза сводилась в основном к устройству литературных вечеров, диспутов, юбилейных мероприятий. Проходили они интересно. Об этом часто вспоминает в своих письмах Борис Константинович. «18 декабря 1967 года наш Союз писателей (коего я председатель) устроил вечер памяти Ахматовой, — пишет он в Москву И. А. Васильеву, — Зал Русской Консерватории „ломился“ от публики. По отзывам, прошло хорошо». «Наш Союз помаленьку действует, — пишет он тому же корреспонденту 3 мая 1968 года, — в чисто литературной области — зимой был большой вечер памяти А. М. Ремизова (10 лет кончины), 7-го июня — Тургеневский вечер, 150-летия рождения. Да, все больше поминки! — сетует Борис Константинович. Действующей армии остается здесь все меньше и меньше, смены почти нет. Молодежь есть хорошая, но уходит больше в религию, к литературе мало тяготения. Зато французы есть молодые, не только православные, но и с азартом изучающие русскую литературу и культуру. Сегодня будет у меня один такой, пишет обо мне докторскую работу (очевидно, имеется в виду Рене Герра. — Т. П.), писаное обо мне знает лучше меня, по-русски говорит как мы с Вами. На днях был профессор из Сорбонны (здешний университет), пригласил во вторник в университет, беседовать со студентами о литературе русской — все говорят и понимают по-нашему. Студент мой бородатый по-русски, был в России, ему там один приятель сказал: „у тебя и морда русская“» (письма в архиве И. А. Васильева).
В последние годы жизни Борис Константинович переписывается с десятками корреспондентов из Советского Союза, Он искренне рад такой неожиданно возникшей возможности, счастлив получать весточки из России, ценит высоко малейшие знаки внимания к его творчеству, к его судьбе, охотно высылает свои книги. Увы, было время, когда не все они доходили до адресатов, не все пробивали «железный занавес», разделивший не только страны, но и культуры. «Буду всячески стараться переслать книгу Вам, — пишет он И. А. Васильеву. — Но все это не так просто… По почте почти все гибнет, или возвращается. А содержание вполне безобидное. Что поделать…»
«Дорогой Игорь Анатольевич, — пишет он 12 января 1967 года в другом письме тому же москвичу Васильеву, — очень рад был получить от Вас письмо — Вы ведь молодая Россия — главная наша надежда. Радостно видеть, что связь существует между приходящими в жизнь и уходящими из нее, связь душевно-культурная, это самое важное.
„Далекое“ постараюсь Вам переслать. Отправить — очень просто. Получить — много трудней. В книге нет ничего политического (да это и не моя область), ряд зарисовок воспоминаний о Блоке, Белом, Бальмонте, Вяч. Иванове, Ал. Бенуа, Бунине, Балтрушайтисе, Цветаевой и др.
…Повторяю, очень был тронут Вашим письмом и приму все меры, чтобы осведомлять Вас о выходящем (и вышедшем) здесь.
А пока что „Здравствуй, племя молодое, незнакомое…“.
С лучшими чувствами и пожеланиями Рождественско-Новогодними.
Бор. Зайцев».
И в последние годы своей большой жизни он не знает отдыха, продолжает вести дневник «Дни», готовит к своему восьмидесятилетию антологический сборник «Тихие зори» (он выйдет в 1961 году в Мюнхене), редактирует журнально-газетные тексты для второй мемуарной книги «Далекое» (она будет издана в 1965 году в Вашингтоне). В 1964 году пишет последний свой рассказ «Река времен», который даст название и последней его книге. По просьбе редколлегии «Литературного наследства» напишет последние воспоминания о своем друге Бунине, которые, однако, постигнет та же участь, что и мемуарный очерк Георгия Адамовича, — им в бунинском двухтомнике «Литнаследства» места не отыщется. Литературная общественность Парижа, друзья и почитатели таланта Зайцева устраивают праздничный банкет по случаю его 90-летия. В Нью-Йорке публикуется исследовательский труд А. Шиляевой, посвященный художественным биографиям Б. К. Зайцева. А вот факт из области курьезов: 28 октября 1971 года парижская газета «Аврора» сообщает, что патриарх русской литературы признан опасным — в дни пребывания во Франции Л. И. Брежнева префектура парижской полиции потребовала от престарелого писателя отмечаться дважды в день в комиссариате своего квартала.