И это, шепчущее внутри, даже не удивилось, когда мои пальцы сомкнулись на странном предмете, спрятанном в сливе. Тело мое напряглось, а внутри словно взорвалось что-то буйное и радостное, как будто мои мышцы могли вместить в себя взрыв. Я вытащила находку на свет и принялась рассматривать.
Это был полиэтиленовый пакет для замороженных продуктов, старый, весь в пятнах от жесткой воды и плесени. Этот обыденный предмет будил воспоминания о бутербродах с арахисовым маслом, которые я вечно находила запрятанными в своей спортивной сумке, и казался вопиюще неуместным в моей крохотной тюремной камере. В пакете обнаружился единственный листок бумаги, белый в голубую полоску, совсем как те, на которых я писала в школе, с неровным краем, указывающим, что его вырвали из блокнота.
Дрожащими пальцами я открыла пакет. Внезапно мне стало страшно. Я знала, что в сливе прячется что-то важное, с того самого момента, как впервые увидела его. Это ненормально. В этом не может быть ничего хорошего.
Я достала листок и впервые рассмотрела его как следует. Камера вокруг меня превратилась в вакуум. Я попыталась вдохнуть и обнаружила, что не могу этого сделать, как будто весь воздух улетучился.
Листок был почти полностью исписан. Одни строчки были написаны ручкой, другие – карандашом. Верхние настолько поблекли от времени, что их трудно было прочитать, а нижние казались написанными недавно. Все предложения, кроме самого нижнего, были аккуратно перечеркнуты.
В самом верху, знакомыми заглавными печатными буквами было написано какое-то имя, а строчка внизу была темной и жирной, как будто писавший сильно надавливал на ручку.
Этим писавшим была я.
Я никогда в жизни не видела этого листочка, но почерк точно был мой: моя прописная «е» среди прочих печатных букв, моя наклонившаяся «к» и слишком тощая «а». Я опознала его нутром, как телефон, зазвонивший в другой комнате.
Меня затрясло. Здесь и сейчас, письмо, которого я совершенно не помнила, означало что-то очень странное.
Но последняя фраза заставила меня поковылять к туалету в углу камеры.
«Ты должна убить его».
Два
Меня выворачивало наизнанку до тех пор, пока до желудка не дошло наконец-то, что он уже пуст. Потом я прижалась лбом к холодной стене и вытерла рот рукавом.
«Ты должна убить его».
Даже закрыв глаза, я все равно видела эти слова. Их словно выжгло у меня внутри, но я не могла принять их. Должен существовать какой-нибудь другой способ. Я не настолько безжалостна.
Пока еще не настолько.
В дальнем конце коридора щелкнул замок двери. Кто-то шел сюда. Я выпрямилась и метнулась к сливу. Трудно сказать, что сделает доктор, если обнаружит, что я влезла туда – а уж если он увидит этот листок!..
От этой мысли кровь в моих жилах заледенела.
Неловкими руками, поспешно, я разломала ложку на несколько частей и сбросила их в сток. Я уже слышала стук тяжелых ботинок по цементу. Я прижала решетку к стоку и пристроила шурупы обратно, насколько это возможно было сделать, имея из инструментов лишь пальцы и ногти. Потом я подхватила полиэтиленовый пакетик и листок бумаги и кинулась на койку. Только я успела сунуть свою находку под матрас, как в окошке двери показалось лицо Кесслера.
– Где ложка? – спросил он.
Ну зашибись. Кесслер совсем не так глуп, как я надеялась.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказала я, равнодушно запрокинув голову. Я заставила себя дышать спокойно, хотя легкие мои готовы были лопнуть, так их жгло от напряжения.
Кесслер повернул голову вправо, советуясь с кем-то, невидимым мне. Этот кто-то был не в военных ботинках, поэтому я не услышала его приближения. Я почувствовала, как в тапках скрутило пальцы ног.
Кесслер повернулся обратно ко мне.
– Мы знаем, что она у тебя. Давай ее сюда.
Ну, теперь это все равно не вариант. Мне пришлось бы вылавливать обломки из стока, и они тогда всю камеру перевернут в поисках того, что я прячу. А если они найдут тот листок бумаги с перечнем угроз, написанных моей рукой, мне конец.
И кроме того, я никогда ничего не отдам этим людям, какую бы мелочь они ни просили.
Я закинула руки за голову.
– Отцепитесь.
– Детка, это всего лишь пластиковая ложка. – А вот это уже доктор, я слышу его приглушенный голос из-за двери. – Что ты собираешься ей делать, вырыть подземный ход отсюда?
При звуке его голоса я вскочила.
– Иди к черту!
– А? – Это уже Финн из вентиляционного отверстия. – Что происходит?
– Последний шанс.
Я плюнула в окошко в двери. Меня трясло от бешенства. В любую секунду дверь может распахнуться, доктор войдет сюда, и начнется какой-нибудь новый кошмар. И все из-за пластиковой ложки. У меня даже ноги дрожали, так мне хотелось кинуться бежать, да вот только некуда было бежать.
Ну и ладно. Я способна с этим справиться.
– Откройте, – сказал доктор.
Я услышала звук ключа, поворачивающегося в замке, и громыхание отъезжающей двери – но не моей. Понимание пришло ко мне на секунду позже, чем следовало бы.
– Нет! – Я врезалась в запертую дверь и замолотила по ней кулаками; металлическая дверь гулко загрохотала. – Оставьте его в покое! Финн!
За стеной Финн вскрикнул от боли. Я услышала тихое шипение электрошокера военного образца. Доктор предпочитал пользоваться им, чтобы не пачкать руки. У такого шокера имелся набор настроек, и некоторые из них способны были лишить человека сознания или даже вызвать мгновенную остановку сердца. Я испытала на себе первое и видела второе. Мысль о том, что сейчас эту дрянь применяют к Финну, сводила меня с ума. Я снова и снова кидалась на дверь, выкрикивая его имя.
Доктор снова заглянул в окошко, и я отскочила, словно испугалась, что он протянет руки прямо сквозь стекло и схватит меня за горло. Правда, ему этого и не требовалось. От одного вида его лица у меня возникало ощущение, будто он вытягивает из меня жизнь.
– Ты можешь прекратить это в любой момент, – сказал он. Он выглядел точно так же, как и всегда. Я сомневалась, что узнаю себя в зеркале, а его время не касалось. В его голосе зазвучало некое подобие доброты. – Просто отдай мне ложку.
Я уставилась на него. Глаза жгло, и все перед ними расплывалось. Финн стонал от боли, а я ничего не могла сделать, потому что эта бумажка стала бы приговором для нас обоих. Я сглотнула и почувствовала во рту привкус желчи.
– У меня ее нет! Кесслер, наверое, где-то ее потерял!
Лицо у доктора сделалось грустным. Господи, как же я презирала его за это! Потом он кивнул, и Кесслер сделал что-то такое, что Финн закричал.
К тому времени, как Финн замолчал, у меня уже саднило сорванное горло и отбитые об дверь кулаки. Тяжелые шаги Кесслера и более тихие доктора прошли мимо моей камеры и затихли вдалеке. Вина навалилась на меня свинцовой тяжестью, сделав мои движения медленными и отнимая последние силы. Я стянула с койки тонкое хлопчатобумажное одеяло и подушку и свернулась на холодном полу рядом с вентиляционным отверстием.
– Финн! – шепотом позвала я. – Ты здесь?
Тишина. Ненавидит ли он меня так, как я сама себя сейчас ненавижу?
– Финн!
– Извини, я только вернулся. Выходил за пиццей.
Я разревелась.
– Эй! – Его голос был тихим и хриплым. – Брось, все в порядке.
– Заткнись! – прорыдала я. – Не смей меня утешать! Из-за меня тебя пытали!
– Брось, Эм, со мной все в порядке.
– Вот и нет!
– Вот и да. Мне просто…
– Что?
Финн вздохнул.
– Мне просто хотелось бы увидеть тебя.
Я придвинулась к стене, вжалась в нее и раскинула руки, как будто обнимала его. Глупо. Хорошо, что он этого не видит, но мне стало немного лучше.
– Мне тоже.
– Помнишь, когда ты ненавидела меня?
Я не то засмеялась, не то фыркнула, не то икнула.
– Ну, ты был просто невыносим!
– Я думаю, правильнее будет сказать «неисправим».
Я снова прижалась лбом к стене и на мгновение позволила себе вообразить, будто это его плечо, теплое и надежное.
– Ну ты и позер.
– Эй, я только что претерпел пытки ради тебя. Не ущемляй мое эго.
– Финн…
– Ш-ш-ш… – тихо сказал он. – А теперь скажи мне, как ты тогда ошибалась и какой я замечательный.
Он вправду замечательный. И он этого не заслуживает.
Да и я тоже.
– Я собираюсь убить его, – тихо сказала я.
– Да, я знаю.
– Я серьезно. Мы выберемся отсюда, и я убью его.
И я шепотом рассказала через решетку вентиляции обо всем – о стоке, о листке бумаги, о послании в самом низу листка. Молчание Флинна было глухим и непроницаемым, как разделяющая нас стена. Я попыталась представить его. Лохматая светлая шевелюра – возможно, отчаянно нуждающаяся в стрижке, – завитки волос за ушами и на шее. Голубые глаза широко раскрыты, потрясенный взгляд устремлен в пространство. Или у него зеленые глаза? Нет, точно голубые. Голубые, словно глубокая чистая вода. Рот разинут. Но как я ни старалась, я не могла вспомнить, какие у Финна губы. Тонкие или полные? Розовые или бледные?
Я уже и не помню толком, как выгляжу я сама.
– А мы сможем это сделать? – спросил он в конце концов.
«Сможем ли мы убить его» – вот что он имел в виду, но, возможно, не сумел произнести эти слова.
– Сомневаюсь, что у нас есть выбор.
– Но сперва нам надо как-то выбраться отсюда, – сказал Финн. – Вернуться обратно. Ты думаешь, это возможно?
– Судя по записке, мы проделали это уже четырнадцать раз.
– Но как?
– Не знаю. Но я уверена, что я бы себе рассказала, если бы мне требовалось об этом знать.
Финн рассмеялся.
– Просто поверить не могу – до чего безумная фраза.
– Не можешь? – Я завидовала способности Финна находить смешное в любой ситуации, но мне было не до смеха.
– Ну-у…
– Только не говори, что мы не сможем этого сделать. – У меня должны были быть чертовски веские причины, чтобы написать эту фразу, и испорченное существо у меня внутри, то самое, которое отвечало за гнев и обиды, ничуть об этом не жалело. – Не говори, что должен существовать другой способ.