Тьма никогда не закипает, тьма остается внутри.
Зато члены семьи Сория умели вытащить ее наружу и придать ей форму. Они, как и совы, чувствовали шевеление тьмы внутри пилигримов, когда та подползала ближе, и в их устах обещание дара звучало как песнь, слова которой были ведомы лишь им одним. Как только Сория принимал решение вытянуть из человека тьму, та немедленно начинала выползать наружу.
Когда Тони вошел в Раку, глаза Даниэля всё еще были закрыты, а голова опущена. Именно поэтому в тусклом свете сотни маленьких свечей Тони увидел не юного Даниэля Лупе Сория. Он увидел лишь святого.
У святого были длинные, темные волосы, разделенные на прямой пробор и лежавшие на плечах. Изнуренное лицо его было белым как мел, потому что его темную кожу покрывала краска, сделанная из растолченного в прах местного камня. Глаза святого темнели на бледном лице, точно глазницы черепа. С костяшек его пальцев глядели восемь широко открытых паучьих глаз. В полумраке святилища он походил не на человека, которого можно встретить на улице, а скорее на существо, которое вы вдруг обнаружили в темной комнате. Тони отметил, что изнутри Рака чем-то похожа на католические храмы, а на шее святого висят четки, однако это был вовсе не тот католицизм, поверхностным и равнодушным приверженцем которого являлся Тони, живя в Филадельфии.
Тони вдруг осознал, как холодно здесь, в сердце пустыни глубокой ночью. Ему начало казаться, что окружающие Деву Марию деревянные совы смотрят на него.
– Есть ли в тебе тьма? – спросил святой, не открывая глаз.
У Тони екнуло сердце; у него возникло неприятное ощущение, что эту историю он уже слышал, причем для одного диджея с радио, приехавшего в пустыню на «Меркури», она закончилась весьма плохо.
Можно же просто уехать, мелькнула у него паническая мысль. Можно бросить здесь этого страдающего по грузовику парня и гнать машину без остановки до самой Калифорнии, пока впереди не покажется берег моря.
Святой Бичо Раро открыл глаза.
Тони посмотрел в эти глаза.
Существовало много причин, по которым Даниэль Лупе Сория являлся лучшим святым из всех, кого Бичо Раро видело на протяжении несколько поколений, но его глаза занимали первую строчку списка. Таких глаз, как у него, не видели уже сотню лет. Возможно, кто другой и смог бы выглядеть таким же добрым и святым, как Даниэль Лупе Сория, но только при условии, что у этого человека были бы правильные брови. Брови имеют огромное значение для выражения лица. Говорят, что если сбрить брови, маленькие дети вас не узнают. Так вот, Даниэлю не требовались брови, чтобы дополнить и без того загадочное выражение лица. Одних его глаз было достаточно, чтобы достичь нужного результата. Широко посаженные, темно-карие, полные сверхъестественной доброты, они не просто глядели на вас с любовью, нет. Глядя в эти глаза, вы понимали, что из них на вас смотрит сверхъестественное существо, в которое вы верите, и оно тоже вас любит. Если бы в девятнадцатом веке католическая церковь заглянула в глаза Даниэля Лупе Сория, она немедленно предложила бы начать войну с правительством Мексики от имени семейства Сория. Если бы в девятнадцатом веке члены правительства Мексики заглянули в глаза Даниэля Лупе Сория, то они немедленно стали бы куда лучшими католиками, чем были прежде.
– Ох, – выдохнул Тони.
Он преклонил колени.
Даниэль протянул руку, накрыл ладонью лицо Тони и опустил ему веки, потом опять закрыл собственные глаза.
Вдвоем сидели они в полной темноте, которая всегда собирается за опущенными веками. Тони представлял, как в эфире его радиостанции шуршит статический шум. Даниэль представлял дождь, льющий над Мариситой Лопес, и прилипших к ее платью бабочек.
Второе чудо заключалось в том, чтобы избавиться от тьмы навсегда.
Никому не хочется видеть, как проявляется его тьма, но истина заключается в том, что нельзя побороть тьму, не поняв, как она выглядит. К сожалению, бороться с тьмой пилигримам приходилось самостоятельно; лишь узрев свою тьму и поняв, как ее прогнать, могли они покинуть Бичо Раро, исцеленные и просветленные. Сория положили себе за правило не вмешиваться. Если кто-то из членов семейства Сория малейшим жестом или словом помогал кому-то из пилигримов, тьма обрушивалась на него самого, а тьма в душе святого – это вещь куда более ужасная и сокрушительная.
– Теперь отвечай мне, – промолвил Даниэль. – Есть ли внутри тебя тьма?
– Да, – сказал Тони.
– И ты хочешь от нее избавиться?
Ответить на этот вопрос куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Навряд ли кто-то посчитал бы, что правильный ответ на этот вопрос: «Нет», но правда в том, что мужчинам и женщинам зачастую приходится избавляться от вещей привычных и хорошо знакомых, а ведь иногда мы знаем свою тьму лучше всего на свете.
– Да.
Снаружи забили крыльями и закричали совы. Филины заухали. Малые ушастые совы принялись выводить рулады. Сипухи засвистели с металлическим присвистом. Пестрые неясыти замяукали. Очковые неотропические совы глухо залаяли. Воробьиные сычи зачирикали. Сычи-эльфы нервно засмеялись. Шум перерос в настоящую какофонию, и в воздухе еще более ощутимо повеяло чудесами.
Даниэль снова открыл глаза.
Начала появляться тьма.
Глава 5
После совершения чуда совы, как правило, рассаживаются по насестам.
В ту ночь они не разлетались до тех пор, пока святой не велел им отправляться по домам.
Глава 6
Утро после чуда всегда солнечное.
Это потому, что практически каждое утро в Бичо Раро выдается солнечным. Колорадо давно кичится тем, что триста дней в году наслаждается солнцем, что, строго говоря, не совсем верно, но недалеко от истины. Утро после чуда Тони Ди Ризио не опровергло этого утверждения. За несколько часов солнце проворно вскарабкалось вверх по голубому небосводу Колорадо, и в Бичо Раро потеплело.
Беатрис Сория проснулась раньше всех, несмотря на поздний отход ко сну накануне. Пока она бодрствовала, ее разум напряженно работал, не прекращал этого занятия даже во время сна, а посему Беатрис обычно не тратила много времени на сон. В тот день до рассвета она воспользовалась своим секретным втяжным мостом, чтобы выбраться из своего окна, не разбудив находившуюся в соседней комнате мать. Потом Беатрис пробралась через спящее поселение прямо к телескопу.
Телескоп, точнее параболический радиотелескоп, в ширину раскинулся на шестьдесят футов и возвышался над землей футов на восемьдесят – этакая похожая на котлован тарелка, состоящая из металлических прутов, оптимистично нацеленная в небо. Скелетообразная тень телескопа двигалась вокруг его основания, точно гигантские солнечные часы. Телескоп был построен в пятидесятые годы благодаря совместным усилиям наиболее смекалистых в обращении с налогами членов семьи Сория, якобы в целях наблюдения за погодой, а на самом деле – чтобы шпионить за русскими, и был списан после одного-единственного использования. Главный инженер проекта ни за что не стал бы докладывать о том, какие сигналы перехватила его команда за время работы на этой радиолокационной станции слежения, чтобы все, кто этих данных не видел, могли и дальше спокойно спать по ночам. Позднее все члены его команды потихоньку перебрались жить в далекие страны с более холодным климатом.
Теперь Беатрис использовала телескоп в качестве места, где можно спокойно поразмыслить в тишине. Время от времени она забиралась по лестнице на металлическую платформу и обозревала окрестности Бичо Раро с сорокафутовой высоты. Иногда она снимала туфли и залезала еще выше: упиралась ступнями в металлические брусья, цеплялась согнутыми коленями за оборотную сторону тарелки, повисала на руках, а добравшись наконец до края тарелки, залезала в нее. Потом она лежала в этом огромном металлическом «гнезде», смотрела в небо и представляла, что ее разум, будучи важной частью ее существа, переместился далеко-далеко в небо. Мысленно она витала в облаках часами; если мысли вдруг начинали клониться к земле, она вновь возвращала их ввысь. Потом она снова возвращала воспарившие мысли в Бичо Раро и рассматривала с открывшейся ей высоты свой дом. Беатрис чувствовала, что с высоты в тысячу футов многое предстает в новом свете.
Иногда к ней присоединялся Даниэль – до сих пор лишь с ним Беатрис могла разделить свое убежище. Кузены были очень разными, но имели одну общую черту характера: они никогда не пытались изменить других людей и редко их осуждали, кроме тех случаев, когда ценности другого человека напрямую воздействовали на их жизни. В случае Даниэля это выражалось в том, что до приснопамятного случая с иконой он тусовался с молодыми людьми, которых другие сочли бы весьма подозрительными личностями. В случае Беатрис это выражалось в том, что она часто разочаровывала Джудит, отказываясь принимать ту или другую сторону в морально-нравственных дискуссиях и спорах.
Зато эта же черта характера делала Даниэля и Беатрис прекрасными собеседниками. Дебаты, в ходе которых не рождается ни крупицы истины, вполне можно вести бесконечно и в мирном ключе. Одна из первых дискуссий кузенов, развернувшаяся в радиотарелке, вращалась вокруг вопроса о том, кому может быть даровано чудо. Один из пилигримов только что бросил в Бичо Раро норовистого жеребца, и в те дни в семье Сория только и разговоров было, что о приснопоминаемом норове коня. Беатрис и Даниэль – им тогда было десять и двенадцать лет соответственно – смотрели на обширное пастбище с большой высоты и строили предположения на тему: могут ли они, будучи Сория, явить чудо на животном.
Даниэль с жаром доказывал, что отсутствие у коня человечности является непреодолимым препятствием для второго чуда. Даже если святому удастся сделать тьму животного явной, у коня не хватит разума, чтобы понять, как от этой тьмы избавиться. В таком случае второе чудо не произойдет, и, следовательно, конь либо до конца жизни будет мучиться из-за обитавшей в нем прежде тьмы, и его страдания только усугубятся из-за того, что теперь тьма стала видимой.