Я уставилась на часы, на черную секундную стрелку, на ее вечное движение, и пробормотала:
– Да, только почему-то я упорно делаюсь старше.
– Верно, Ник. Ты меняешься. Но прошлое никуда не уходит. Оно по-прежнему здесь. Только ты сама и движешься; только ты.
Разговаривая с папой, я сама себе казалась белкой в колесе. Давно усвоила: спорить не надо, надо ждать. Не доводить папу до перевозбуждения, которое чревато полной дезориентацией. Попробую снова завтра, подступлюсь с другого боку, выберу другой момент.
– Ладно, пап, ладно. Знаешь, мне уже пора.
Он отпрянул на стуле, уставился на меня. Взгляд стал блуждающим. Кого папа видел перед собой? Дочь? Постороннюю женщину?
– Ник, послушай, – сказал папа.
Я услышала тиканье часов. «Тик-так, Ник».
Он отбил такт пальцами по столу, в два раза быстрее, чем тикали часы. У противоположной стены раздался грохот, я повернулась, увидела официанта, собиравшего осколки – наверное, поднос уронил. Когда я снова взглянула на папу, он был крайне занят пастой, словно и не думал рассуждать о времени.
– Следующий раз непременно закажи пасту, – посоветовал он.
Улыбнулся, весь такой благодушный, такой отстраненный. Я поднялась, получше сложила распушившиеся бумаги, скроила улыбку – благодушную и отстраненную, под стать папиной.
– Очень славно было повидаться.
Я обошла вокруг столика, крепко обняла папу, ощутила его замешательство. Через миг он стиснул мне локоть, сидя, притянул меня, стоявшую, к себе, шепнул:
– Не разрешай своему брату продавать дом.
Он замкнул разговор, закончил тем, с чего начал.
На террасе горел фонарь, небо почти полностью потемнело. Не успела я въехать на гравийную дорожку, как сотовый пыхнул эсэмэской. Дэниел писал, что заскочит утром и чтобы я звонила, если мне что понадобится или если я передумала и хочу жить у них с Лорой.
Я сидела в машине, следила, как фонарь, качаясь на ветру, полосует тенями фасад; я обдумывала предложение Дэниела. Представляла, как проеду город насквозь, как для меня вытащат из пустующей детской надувной матрац. Картинка десятилетней давности: ветер; на террасе – мы и наши пляшущие тени, потому что мы собрались пугать друг друга россказнями.
Коринна с Байли развесили уши, внимают Дэниелу, который ведет речь о лесном чудовище – его, мол, увидеть нельзя, можно только почувствовать его присутствие. Чудовище похищает людей и заставляет их делать всякое. Я – тогдашняя моя версия – громко заявила, что Дэниел порет чушь. А Коринна по-птичьи наклонила головку, откинулась на перила террасы, расправила плечи и выпятила грудь, длинную свою ногу поместила на перекладину и согнула в колене и лишь после всех этих приготовлений уточнила:
– Дэниел, а что именно чудовище заставляет делать тех, кого оно похитило?
Коринна вечно лезла на рожон. И нас за собой тащила.
Ужасно, что призраки нас тогдашних до сих пор живы, до сих пор здесь… К Дэниелу нельзя: Лора на сносях, мне там места нет. Дэниел предложил из вежливости, с расчетом на отказ. У меня здесь дом, комната, жизненное пространство. Дэниел больше не в ответе за свою младшую сестру.
Я открыла парадную дверь и услышала хлопок другой двери, в глубине дома. Как будто я нарушила некий баланс.
– Эй, кто здесь? – крикнула я. Ноги не слушались. – Дэниел, ты?
Дом знакомо громыхнул оконной рамой. Слава богу, это всего лишь сквозняк. По пути на кухню я щелкала всеми выключателями; в половине случаев свет зажигался, в половине – нет.
Дэниела в доме нет. Никого нет.
Я попробовала запереться на засов, но железяка буксовала в трухлявой древесине, ездила взад-вперед. Вещи оставались на своих местах – коробка на столе, куда я ее втащила; грязный стакан – в раковине; тонкий слой пыли нетронут.
Кольцо. Перескакивая через две ступени, я взлетела по лестнице, ворвалась в спальню, дрожащими пальцами, с колотящимся сердцем стала шарить в керамической тарелке. Нашарила.
Кольцо было на месте. В целости и сохранности. Я надела его, провела рукой по волосам. Все в порядке. Можно выдохнуть.
Выстиранные простыни аккуратной стопкой лежали в изголовье. Дэниелова работа. Он эту привычку усвоил, когда стал делить обязанности с больной мамой. Я переместила коробки обратно в шкаф, перетащила коврик обратно под кроватные ножки. Поставила шкатулку строго по центру туалетного столика, на тот самый свободный от пыли квадрат, который она занимала минимум год. Все должно быть, как оно было. Все нужно выровнять.
Воспоминания – я это чувствовала – тоже выравнивались. Раскладывались по полочкам, как у хорошего следователя. Все, что я здесь оставила, все, что заперла на десять лет.
Я оглядела комнату, заметила на обоях прямоугольники более темного цвета. Закрыла глаза и на месте каждого прямоугольника увидела соответствующее фото.
В животе противно заныло. На каждом фото была Коринна.
Совпадение, подумала я. Просто мы с Коринной росли вместе, и нельзя вспомнить детство, не вспомнив ее; Кориннина тень всюду куда ни кинь.
Нужно выяснить, какая мысль вспыхнула и погасла в папином разуме, заставила его вырвать листок из блокнота, написать мое имя на конверте. Какое воспоминание мигало в отмиравшем сегменте папиного мозга, требовало внимания, пока еще не поздно, пока сегмент еще функционирует?.. Коринна. Живая. Но где она? Это мне предстояло узнать.
Материала хоть отбавляй, весь сосредоточен в одном месте. Сведения только и ждут, чтобы их разложили по полочкам, отделили улики от домыслов и событий. Соорудили из них связную историю.
В этом смысле папа прав. Насчет времени. Насчет прошлого, которое всегда живо.
Я спустилась в кухню, где линолеум бугрился по углам. Вообразила на миг, что за окнами мелькнула девушка – бронзовые волосы, смешок в гулкой темноте, легкие шаги по ступеням заднего крыльца.
«Тик-так, Ник».
Нужно сфокусироваться, понять, что к чему в этом доме, раскусить его – и убраться отсюда. Пока прошлое не поползло изо всех щелей, пока не слышен еще его шепот. Пока прошлое не подняло крышку, пока, слой за слоем, в обратном порядке, не полезло из коробки.
Часть 2. Обратный отсчет
Правильно учит философия – понимание жизни приходит задним числом.
ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ
День 15-й
Стоило закрыть глаза – и почти верилось, что мы едем обратно в Филадельфию. Эверетт за рулем, сиденье завалено чемоданами, Кули-Ридж блекнет в зеркале заднего вида – никаких пропавших девушек, никаких машин без номеров, кружащих по городу; нечего бояться.
– Ты в порядке? – спросил Эверетт.
Мне требовалось еще мгновение. Еще немного. Чтобы притвориться, будто ничего такого не происходит.
Нет, только не в Кули-Ридж. Только не это.
Очередная девушка, сгинувшая в лесу. Глядящая с каждого столба, из каждой витрины. Очередное увеличенное фото – невинное лицо, мольба в глазах: найдите меня!
Волосы на затылке зашевелились, мир съежился до размеров линзы объектива – потому что вот он, телеграфный столб, а на столбе постер, а с постера таращатся огромные синие глаза, понизу горит надпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Помельче, тоже красными буквами, дано уточнение: «Аннализа Картер, особые приметы…»
– Ник? – произнес Эверетт.
Господи, он здесь всего несколько дней, а называет меня Ник – как все. Кули-Ридж успел запустить в него свои когти.
– Что? – отозвалась я, по-прежнему глядя в окно.
Наши глаза снова встретились на очередном светофоре. На сей раз она смотрела из витрины бутика «Джули», из-под белой надписи; ее лицо помещалось справа от россыпи украшений ручной работы по зеленому шелковому шарфу. Аннализа Картер, моя соседка; девушка моего бывшего, исчезнувшая сразу после свидания с ним. Аннализа Картер, которую ищут вот уже две недели.
– Эй, – сказал Эверетт. Поколебался, но все-таки опустил ладонь мне на плечо, чуть пожал. – Ты меня слышишь?
– Извини. Я в порядке.
Я повернулась к Эверетту, затылком ощущая взгляд Аннализы. Она словно телепатировала: смотри, смотри внимательнее. Видишь? Видишь?
– Я не уеду, пока не удостоверюсь, что ты в порядке.
Рука Эверетта лежала на моем плече, серебряные часы (стальные, как он утверждал) выглядывали из-под длинного рукава на пуговице. И как он не упарился?
– По-моему, мы за этим ездили. – Я взяла бумажный пакетик с лекарствами, помахала перед Эвереттом. – Приму две таблетки и утром тебе позвоню.
Я скроила улыбку. Эверетт покосился на мой неокольцованный палец, помрачнел. Я уронила руку на колени.
– Я найду кольцо.
– Меня не кольцо беспокоит. Меня беспокоишь ты.
Возможно, он имел в виду мой внешний вид: волосы кое-как убраны в хвост; шорты, еще две недели назад сидевшие как влитые, а теперь болтающиеся; растянутая футболка, которая десять лет провисела в шкафу. Сам Эверетт был свежеподстрижен, причесан с помощью стайлинга, одет для офиса. Словно прибыл с заданием от адвокатской конторы: «Отвезти Николетту к врачу по поводу бессонницы; разобраться с делом будущего тестя; взять такси до аэропорта и готовиться к процессу».
– Эверетт, честное слово, я в порядке.
Он заправил мне за ухо прядь волос, что выбилась из хвоста.
– Точно?
– Точно.
Глаза саднило, но фото Аннализы продолжало притягивать взгляд. Лишь полностью адекватный человек понимает смысл выражения «на грани». Это не про папу; папа и не заметит, как приблизится к этой самой грани, не заметит ускорения, с каким станет падать в пропасть.
Это про меня. Я знаю, сколько шагов тогда отделяло нас всех от пропасти. Стало быть, я действительно в порядке. По Тайлеру, именно так проверяется, дрейфит человек или нет.
– Николетта, я не хочу оставлять тебя одну.
Позади засигналили. Эверетт дернулся, газанул, поспешил проскочить, пока не погас зеленый. Мы ехали в моей машине. Я уставилась на его лицо, обращенное ко мне в профиль; фоном шло размазанное шоссе.