оби Оконкво или наблюдали за тем, как он, сделав надрез на пальмовом дереве, нацеживает сок, чтобы приготовить вино на вечер. Ничто не доставляло теперь Нвойе большего удовольствия, чем просьбы матери или других отцовских жен выполнить ту или иную трудную мужскую работу по дому: наколоть дров или истолочь что-нибудь в ступе для приготовления еды. Когда младший брат или сестра передавали ему такую просьбу, он притворно изображал недовольство и вслух ворчал на женщин с их заботами.
В душе Оконкво радовался перемене в характере сына и понимал, что это заслуга Икемефуны. Он хотел, чтобы, повзрослев, Нвойе стал серьезным, крепким мужчиной, способным успешно вести отцовское хозяйство, когда сам он умрет и отправится к предкам. Он мечтал, чтобы сын стал процветающим хозяином, чтобы у него были полные закрома и он мог ублажать предков постоянными жертвоприношениями. Поэтому ему было приятно слышать, как Нвойе ворчит на женщин. Это означало, что в свой час он сумеет заставить своих женщин повиноваться ему. Независимо от того, насколько зажиточен человек, если он не в силах держать в узде своих жен и детей (особенно жен), он – не настоящий мужчина. Тогда он – как тот персонаж из песенки, у которого десять жен и еще одна, а вот супа к фуфу не хватает.
Поэтому Оконкво поощрял мальчиков приходить к нему в оби и рассказывал им местные легенды – настоящие мужские истории о жестоких схватках и кровопролитии. Нвойе понимал, что должен быть мужчиной, жестким и непреклонным, но почему-то все равно предпочитал истории, которые бывало рассказывала мать и которые она, несомненно, до сих пор рассказывает младшим детям: о хитроумной черепахе, о птице энеке-нти-оба, которая бросила вызов всему миру и которую в конце концов победил кот. Он часто вспоминал мамину сказку о случившейся в незапамятные времена ссоре между Землей и Небом, когда Небо семь лет не поливало Землю дождем, пока все растения не иссохли и стало невозможно похоронить усопших, потому что мотыги ломались об окаменевшую землю. Наконец послали Коршуна умилостивить Небо, смягчить его сердце песней о страданиях сынов человеческих. Когда бы ни пела эту песню мать, Нвойе переносился далеко-далеко в небо, где Коршун, посланец Земли, молил этой песней о милости. Наконец Небо сжалилось и даровало Коршуну дождь, завернутый в листья кокоямса. Но когда Коршун возвращался домой, его длинный коготь проколол листья, и пролился такой дождь, какого никогда прежде не бывало. Таким сильным был тот ливень, что промочил он перья Коршуна насквозь, и не смог он донести дар Неба до своих, а, издали заметив огонь, полетел в чужую землю. Долетев до нее, Коршун увидел, что это человек приносил жертву. Он обогрелся, обсох у его костра и съел требуху.
Вот такие истории Нвойе обожал. Но теперь он твердо знал, что они – для глупых женщин и детей, а отец хочет, чтобы Нвойе стал мужчиной. Поэтому мальчик притворялся, будто женские сказки его больше не интересуют, и видел, что отцу это нравится, тот больше не ругал и не бил его. Так что Нвойе и Икемефуна теперь слушали рассказы Оконкво о межплеменных войнах или о том, как много лет назад он сам выследил свою жертву, одолел врага и добыл свою первую человеческую голову. Так он рассказывал и рассказывал им, а они сидели в темноте или при тусклом свете очага в ожидании, когда женщины приготовят еду. Закончив стряпать, те приносили мужу каждая свою миску фуфу и миску супа. Тогда Оконкво зажигал масляную лампу, снимал пробу с каждой миски и две из них передавал Нвойе и Икемефуне.
Так сменялись лунные циклы и времена года. А потом случилось нашествие саранчи. Их не было уже много лет. Старики говорили, что при жизни каждого поколения саранча налетает один раз, ежегодно возвращается в течение семи лет, а потом исчезает до следующего поколения. Она улетает в дальние края, в свои пещеры, где ее стережет племя мужчин-коротышек. Когда наступает время жизни следующего поколения, коротышки распечатывают пещеры снова, и саранча налетает на Умуофию.
В этот раз нашествие саранчи случилось после сбора урожая, и она сожрала лишь дикую траву в полях.
Оконкво с двумя мальчиками подновляли красную глиняную стену, окружавшую усадьбу. Это была одна из легких работ, которую положено было выполнять после сбора урожая. Они покрывали стену новыми пальмовыми листьями, чтобы защитить от дождей предстоящего влажного сезона. Оконкво работал с наружной стороны, мальчики – с внутренней. В верхней части забора имелись небольшие отверстия, через которые Оконкво просовывал мальчикам веревку, или тай-тай, они оборачивали ее вокруг деревянных опор и просовывали обратно, таким образом закрепляя на гребне стены пальмовое покрытие.
Женщины отправились в буш собирать хворост для растопки, а дети – поиграть с друзьями в соседние усадьбы. В воздухе ощущалось приближение харматана, нагонявшего, казалось, на мир сонную дымку. Оконкво и мальчики работали молча, тишина нарушалась лишь шелестом пальмовых ветвей, когда их поднимали на стену, да шуршанием сухой листвы, в которой неустанно рылись куры в бесконечном поиске пропитания.
А потом внезапно на землю упала тень, солнце скрылось за плотной тучей. Оконкво поднял голову, дивясь тому, что дождь собирается в столь неурочное время года. Но в тот же миг во все концы понесся радостный крик, и Умуофия, до того пребывавшая в полуденной полудреме, воспрянула и пришла в движение.
– Саранча летит! – радостно нараспев повторяли все; мужчины, женщины и дети побросали свои дела и игры и выбежали на открытое место, чтобы наблюдать необычное зрелище. Саранчи в здешних краях не было уже много-много лет, и никто, кроме стариков, ее никогда еще не видел.
Сначала показался небольшой рой разведчиков, посланных обозреть землю. Потом на горизонте возникла медленно движущаяся масса, похожая на бесконечное черное покрывало, дрейфующее по направлению к Умуофии. Вскоре оно уже заволокло полнеба, сквозь плотную массу пробивались лишь крохотные глазки света, усевавшие черноту чем-то вроде звездной пыли. Зрелище было устрашающе величественным, исполненным мощи и красоты.
Все теперь высыпали на площадь, взволнованно переговариваясь и моля богов, чтобы саранча села и задержалась в Умуофии на ночь. Потому что, хотя эти насекомые много лет не навещали Умуофию, все знали, что они очень вкусны. Наконец саранча опустилась, покрыв собой все деревья, каждую травинку, все крыши и участки голой земли. Под ее тяжестью ломались огромные ветви, и вся земля приобрела землисто-коричневый цвет, захваченная этим бескрайним голодным роем.
Многие повыбегали из домов с корзинками, пытаясь ловить насекомых, но старики советовали дождаться ночи. И были правы. Саранча расселась на ночь в буше, крылья у нее намокли от росы. И тогда вся Умуофия, несмотря на холодный харматан, вышла из домов, и каждый наполнил кто мешок, кто кувшин, кто корзинку саранчой. На следующий день ее зажарили в глиняной посуде, а потом разложили на солнце и держали до тех пор, пока она не стала сухой и ломкой. Это редкое лакомство ели потом много дней, сдабривая пальмовым маслом.
Оконкво сидел в своем оби с Икемефуной и Нвойе, с хрустом жуя сушеную саранчу и обильно запивая ее пальмовым вином, когда вошел Огбуэфи Эзеуду. Эзеуду был самым старым жителем деревни. В свое время он слыл великим бесстрашным воином, и все племя относилось к нему с огромным уважением. Отказавшись от угощения, он попросил Оконкво выйти с ним на пару слов из хижины. Они вышли вместе, старик – опираясь на палку. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их никто не услышал, Эзеуду сказал Оконкво:
– Мальчик называет тебя отцом. Ты не должен быть причастен к его смерти.
Оконкво удивился и собирался было что-то сказать, но старик продолжил:
– Да, Умуофия решила убить его. Так повелел Оракул холмов и пещер. Утром его, как предписывает традиция, уведут из Умуофии и убьют за ее пределами. Но я хочу, чтобы ты не имел к этому никакого отношения, ведь он считает тебя отцом.
На следующий день рано утром в дом Оконкво явились старейшины всех девяти деревень Умуофии. Икемефуну и Нвойе отослали из дома, после чего старейшины тихо переговорили с хозяином. Задержались они ненадолго, но когда ушли, Оконкво очень долго сидел неподвижно, подперев руками подбородок. Позднее в тот же день он позвал Икемефуну и сообщил ему, что завтра его отведут домой. Услышав это, Нвойе разрыдался, за что отец сурово избил его. Что же до Икемефуны, тот пребывал в растерянности. Родной дом успел стать для него чем-то зыбким и отдаленным. Он все еще скучал по матери и сестренке и был бы очень рад повидать их. Но что-то подсказывало ему, что он их не увидит. Он вспомнил, как когда-то явившиеся в их дом мужчины вот так же тихо разговаривали с его отцом, казалось, что теперь все повторяется.
Позже Нвойе пошел к матери и рассказал ей, что Икемефуна возвращается домой. Та уронила пестик, которым растирала перец, сложила руки на груди и тяжело вздохнула:
– Бедное дитя.
На следующий день мужчины вернулись с кувшином вина. Они были при полном параде, словно собирались на большой общий сбор племени или нанести визит в соседнюю деревню. Накидки были пропущены под правой подмышкой, на левом плече висели мешки из козьих шкур и мачете в ножнах. Оконкво быстро собрался, Икемефуне поручили нести кувшин с вином, и все отправились в путь. Мертвая тишина опустилась на усадьбу Оконкво. Казалось, даже маленькие дети всё понимали. Нвойе весь день просидел в материнской хижине с глазами, полными слез.
В начале пути мужчины смеялись, болтали о саранче, о своих женах и некоторых обабившихся мужчинах, которые отказались идти с ними. Но по мере приближения к границе Умуофии замолчали и они.
Солнце медленно поднималось к зениту, и сухая песчаная тропа начала испускать жар, сохранившийся под поверхностью со вчерашнего дня. В окрестном лесу щебетали какие-то птицы да шелестела покрывавшая песок сухая листва под ногами мужчин. Больше ничто не нарушало тишины. Потом издали донеслись слабые звуки