Впрочем, и хитрость и осторожность, они у преступника — как бы это выразиться? — скорее звериные, от инстинкта, чем человеческие, от ума. Но ведь задача оперативного работника легче от этого не становится. Уж кто-кто, а он-то, Шевченко, знает: зверь в тайге иной раз так обведет, что только присвистнуть от изумления остается. Это сейчас уссурийская тайга победнела на зверя: леспромхозы появились, линии электропередач протянулись. А двадцать лет назад там, дома, под Спасском, где-нибудь за Калиновкой, в Тигровой пади, где и медведь, и кабан, а то и сам владыка-тигр не были диковинкой, Шевченко, исходив по таежным тропкам не одну сотню километров, всякого насмотрелся. Такие в этой глухой таежной чащобе попадались загадки, такие открывались кровавые трагедии, что, будь он литератором, вроде любимого Арсеньева, на десять томов хватило бы.
Ему тогда доставляло истинное удовольствие разгадывать хитроумные увертки зверя, идти по полуразмытому росяному следу, терпеливо, часами подстерегать добычу, — между прочим, в какой-то мере это потом предопределило его решение пойти работать в уголовный розыск.
Но об этом особый рассказ, и он еще впереди. А пока, я чувствую, надо вернуться к истории этого загадочно исчезнувшего трупа. Вот как все это тогда произошло.
...В тот день Шевченко впервые дежурил по своему отделу в краевом управлении милиции. Дня за три до этого его только-только перевели из Ленинского райотдела, — может, знаете, на Гайдамаке, во Владивостоке? Тоже веселое было местечко, — как говорится, не заскучаешь. С работниками краевого управления он действовал в контакте чуть ли не каждый день, многие операции были проведены сообща, — так что знакомиться не понадобилось. Встретили его как своего; Егоров, с которым он особенно подружился, потискал его, помял, воскликнул дружелюбно:
— Ох, и длиннющий ты, брат! А что такой худой? Жинка плохо кормит, что ли?
— Не в коня корм, — отшутился Шевченко. И, тотчас посерьезнев, спросил вполголоса:
— Работы много?
— Хватает, — подтвердил Егоров. — Я уж забыл, когда нормально дома спал. Все больше где-нибудь в районе. Кулак под голову — и смотри голубые сны...
— Пока через пятнадцать минут по тревоге не подымут, — вставил кто-то из присутствующих, и все рассмеялись. Шевченко тоже рассмеялся: ему не нужно было объяснять, что такое жизнь оперативного работника.
— Да вот погоди, первый раз отдежуришь — сам поймешь что к чему, — заверил его Егоров.
Однако, вопреки его предсказанию, дежурство проходило спокойно, из районов не было ни одного тревожного звонка: звонили два-три раза, но все это была текущая, рабочая информация. «И с чего бы это Николаю Петровичу понадобилось холода на меня нагонять?» — удивился Шевченко. И тут позвонили снова. На этот раз из шахтерского поселка Тавричанка.
— Убита девушка. По-видимому, изнасилование. Труп обнаружен на кладбище, случайно.
— На месте происшествия кто-нибудь есть? — справился Шевченко.
— Так точно. Старший оперуполномоченный Хасаншин.
— Пусть ждет нас. Едем.
Вызвать машину, экспертов, проводника служебно-розыскной собаки — дело нескольких минут. Шевченко застегивал пальто на ходу. Он знал: с последним движением пальцев придет мгновенная собранность. Начальник уголовного розыска Иван Зиновьевич Коробейников, старый, опытный чекист, под руководством которого Шевченко начинал когда-то свою службу на Сахалине, называл это шестым чувством оперативного работника: чувством профессионализма. «У нас служба — как электричество, — говаривал он тогда. — Ни на сомнения, ни на сборы нам времени не дано. Щелкнул выключатель — свети!»
Апрельский вечер встретил теменью и сыростью. С моря дул холодный ветер. «Баллов шесть, не меньше», — по военной своей привычке мысленно отметил Шевченко, поднимая воротник пальто. И почему-то подумал о Хасаншине, которого ни разу даже в глаза не видел. Под таким ветром, в темноте, на кладбище. Не позавидуешь!..
Ехали молча. За чертой города, за двадцать восьмым километром, высокие деревья дачного пригорода отступили, началась полоса редколесья, и тогда вверху, где-то над деревьями, обозначилась полоска неба с одиой-единственной голубой звездочкой. Машину потряхивало на неровностях дороги, и звездочка то взлетала, то падала. Шевченко глядел на нее и думал: сколько же это вечеров и ночей он уже вот так мотается по слепым дорогам, на ощупь, — дождь ли, туман ли, — пока другие спят в теплых постелях?..
Когда оформляли его перевод в краевое управление, начальство поинтересовалось: может, ему уже надоела служба в уголовном розыске? Пусть скажет не стесняясь, какие у него жизненные планы.
Ему сказали: работник краевого управления должен быть на голову выше периферийного. «Это я понимаю», — согласно кивнул он. «Краевой аппарат уголовного розыска занимается расследованием дел особо опасных: убийства, разбои. Несложных дел не ждите, их не будет», — объяснили ему. И снова он кивнул: «И это я понимаю».
...Свет фар скользнул по какой-то глинобитной стене. Луч выхватил из темноты полоску кустарника и уперся в дорогу. На дороге стоял человек в телогрейке, с поднятой рукой; он щурился от света, но не заслонялся. За его спиною, на заднем плане вырисовывались могильные кресты. Что-то неправдоподобное было во всей этой картине: ночь, черные кресты, человек в свете фар. Машина остановилась, человек шагнул к ней.
— Хасаншин, старший оперуполномоченный, — вполголоса представился он, здороваясь. Шевченко первым выпрыгнул из машины, пожал ему руку.
— Ну показывайте, что тут у вас, — сказал он. — Где труп?
И вот тут-то произошло неожиданное. Хасаншин помедлил, откашлялся и виновато произнес:
— Нет трупа, товарищ капитан. Исчез...
— То есть... как исчез? — не сразу понял Шевченко.
Его собеседник развел руками:
— Понятия не имею!..
— Но ведь вы же находились здесь?!
— Так точно.
— И никуда не отлучались?
— Ровно на десять минут, товарищ капитан. Закоченел я совсем... Пошел во-он в тот дом, попросить какую-нибудь одежонку. Вернулся — трупа нет...
Шевченко покосился на Хасаншина: может, пьян? Какое там! Трезв. Посинел от холода, и губы дрожат, как у мальчишки.
— Н-да, — протянул Шевченко. — Загадал ты, брат, нам загадочку. Ну ладно, пойдем местность осмотрим.
Тут автор позволит себе сделать отступление. Если среди тех, кто сейчас читает этот очерк, есть люди, ожидающие острых коллизий и сногсшибательных загадок-разгадок, автор дружески просит закрыть книгу и дальше очерка не читать. Детектива не будет. Хорошо ли это, плохо ли — вопрос иной; просто не будет, и вы дальше поймете почему.
Страничка вторая
У Виктора Гюго есть одно стихотворение, когда-то поразившее меня своей простотой и мудростью. Содержание его примерно таково. У моряка спросили: «Скажи, моряк, где умер твой отец?» — «В море». — «А дед?» — «Тоже в море». — «А прадед?» — «И прадед тоже». — «Так почему же ты не боишься моря?»
Моряк подумал и в свою очередь спросил: «Вот ты, где умер твой отец?» — «В постели». — «А дед?» — «В постели». — «А прадед?» — «Прадед тоже». — «Так почему же ты в постель ложиться не боишься?»
Эта поэтическая притча пришла мне в голову, когда, еще не познакомясь с самим Николаем Васильевичем Шевченко, старшим оперуполномоченным уголовного розыска, — он в это время был в отпуске, — я, чтобы не терять даром времени, решил предварительно полистать его личное дело, а главное, порасспросить его сослуживцев и вообще людей, знающих его.
Николай Петрович Егоров рисовал этот портрет штрихами скупыми и до предела лаконичными.
— Трудолюбив. Если уж взялся за дело — ночь ли, снег ли, дождь ли, — будет работать и ни разу ни на что не пожалуется.
— Человек с каким-то обостренным чувством личной ответственности. На его счету больше тридцати раскрытых особо опасных преступлений.
— Редкостный мастер правильно анализировать и делать выводы на месте.
— И честен. Беспредельно честен!..
Во Фрунзенском райкоме партии Владивостока, где Шевченко знают, пожалуй, не меньше, чем товарищи по аппарату управления, к этой его характеристике добавили еще одну черту: скромность.
— Вот вы погодите, погодите, — смеясь предупреждали меня. — Начнете с ним разговаривать, он о ком угодно расскажет и с удовольствием будет говорить. А от разговора о себе самом уйдет!..
Знакомые друзья журналисты советовали мне поподробнее расспросить Шевченко о его воспитанниках из уголовного мира, которые стали честными людьми и до сих пор буквально влюблены в Николая Васильевича.
А Олег Алексеевич Яковлев, начальник краевого управления охраны общественного порядка, оказался скупее, но и точнее всех в своих определениях:
— Вы знаете, каким орденом наградили его недавно? Трудового Красного Знамени. Трудового! — вдумайтесь в это...
Вот так мало-помалу сложился портрет Шевченко. Кстати сказать, ни один из штрихов этого портрета не оказался неподтвержденным.
А теперь я вас спрашиваю: когда жизнь сводит вас с таким вот человеком, разве не жалко заслонять его рассказом о том, как собака бежала по следу, а преступник пытался уйти от погони? Тем более, что для Шевченко все это именно работа — такая же, как для моряка хождение по морям; и каждый раз потом, когда я начинал переводить наш разговор в «остро детективный» план, он удивленно поднимал на меня взгляд — а взгляд у него умный, чуть насмешливый — и вежливо, почти неуловимо усмехался.
Вот тогда-то я и сказал себе со всей решительностью: стоп, никаких детективов! И по-видимому, он это мгновенно уловил по характеру моих последующих вопросов, потому что стал вдруг разговаривать откровенней.
И все-таки, каюсь, я в конце не удержался:
— Ну, а с трупом-то, с трупом.... Что там было, если не секрет?
Он усмехнулся: