— На врангелевский, Петр Степанович, — уточнил Ленков, продолжая стоять по стойке «смирно». — Там сейчас передовая Советской власти.
— А мы где находимся? — Голубев откинулся к спинке стула. — Разве не на передовой? Неужели ты, Николай Павлович, не понимаешь...
Голубев осекся: дверь с шумом распахнулась и в комнату влетел дежурный по отделению.
— То-товарищ начальник, — голос его срывался, — приехал человек. Говорит, что булановцы только что повесили председателя Кондауровского сельского Совета...
— Что-о? — закричал Голубев. — Ленков, бери взвод и галопом!
— Есть! — Ленков рванулся к двери, но тут же обернулся: — Патронов бы подбросить.
— Патронов нет. В бой не вступать. Разведать, куда ушли. Давай!
«Бери взвод! — угрюмо подумал Ленков. — Легко сказать... Был когда-то взвод! А теперь — одно название...»
Полгода назад проводили на фронт группу ребят из отделения. Двух милиционеров потеряли в перестрелке с бандой Буланова. Трое товарищей от постоянного недоедания и недосыпания заболели. Редели ряды милиции, не хватало сил, чтобы отражать нападения банд и грабителей. Тяжелой ценой давалась каждая победа. Дни и ночи проходили в засадах и облавах, в смертельных схватках с врагами молодой Советской власти, в борьбе с кулаками за хлеб.
Голодные, измученные кони не скачут, плетутся шагом, то и дело останавливаются.
Вечерняя темь упала на землю. Миновав ложбину, отряд поднялся на возвышенность. Впереди в низине виднелось село. Там что-то горело.
Подъехав, милиционеры спешились у пожарища. Люди баграми растаскивали горящие бревна, заливали их водой. Тут же на земле валялась пробитая пулями и разрубленная саблей вывеска: «Кондауровский сельский Совет рабоче-крестьянских депутатов».
Окружив прибывших, люди заговорили все разом, перебивая друг друга.
— Приехали искать ветра в поле, — размахивая руками, кричала женщина.
— Председателя повесили...
— Что же это делается, господи...
— Пахать в поле не дают, стреляют, гады...
— Скот уводят, девок насилуют...
Все это Ленков знал и раньше. Банда Буланова состояла из недобитых белогвардейцев, юнкеров, кулацких сынков и отъявленных головорезов. Бандиты грабили, терроризировали крестьян, убивали коммунистов и сельских активистов и внезапно исчезали, оставляя кровавый след.
Разом выговорившись, люди выжидающе затихли.
— Сколько их было?
— Поди, сабель тридцать, ежели не больше, — почесывая бороду, ответил стоявший впереди старик.
— А у нас сколько? — зло спросил Ленков, окидывая всех взглядом. — Двенадцать! Нет, без вашей помощи, граждане, мы банду не одолеем. Вот что, мужики, кто хочет добровольно вступить в милицию?
Крестьяне молчали. Молчали и милиционеры. Не уговаривать же, не силой тащить. От тех, кто пойдет к ним по принуждению, проку мало. Нужны те, которые сами, сознательно примут.
— Подумайте, мужики, а кто надумает, пусть завтра в Пучеж приходит, — нарушил тягостное молчание Ленков. — Дело-то у нас общее, и враг один...
В деревне Лужинки, в направлении которой ушли булановцы, бандитов не было. Они через нее не проходили. Было ясно, что, как и раньше, враг ушел в лес. Искать в лесу ночью — пустые хлопоты. А если и найдешь, что дальше? Где силы, чтобы раздавить эту мразь? «Нет, — размышлял Ленков, — тут надо придумать что-то другое».
Маленький отряд Ленкова возвращался в Пучеж. Темны ночи в октябре, мглистые, ветреные. Монотонно и уныло хлюпала грязь под копытами лошадей. Покачиваясь в седле и поеживаясь от холода, Николай пытался решить задачу со многими неизвестными. И вдруг он понял, что надо делать. У него созрел дерзкий план: под видом грабителя присоединиться к Буланову, войти в доверие к бандитам, а затем перебить их, когда они будут спать.
— Эх-ха-ха, — насмешливо вздохнул Голубев, выслушав Ленкова. — Аника-воин ты, Николай, фантазер!
— А что, Петр Степанович, задумка верная, — загорячился Ленков. — Стоит рискнуть!
— Горячая у тебя голова, — укоризненно сказал начальник, — с таким планом только с девками воевать, а не с Булановым. Хотя с твоей внешностью к девкам без всякого плана можно идти...
Ленков действительно красив. Лицо мужественное, открытое, загорелое. Старенькая буденовка едва прикрывает вьющиеся каштановые волосы, а из-под густых бровей — озорной взгляд синих глаз.
— Да ты не обижайся, Николай Павлович, твоя смелость мне известна. Но пойми, невыполнимо это. Подумал ли ты о том, например, что кто-либо из банды может знать тебя в лицо? Наверняка такие найдутся. И что тогда? Глазом не моргнешь, как повесят!
— Подумал, Петр Степанович, — улыбаясь и покручивая кончик усов, ответил Ленков. — Неделю бриться не буду. Зарасту так, что родная мать не узнает.
— Ух ты!
— А уж если петля, так не раньше, как отправлю Буланова на тот свет...
— А меня под ревтрибунал? — перебил начальник. Он встал и пошел к ведру с водой, стоявшему в углу комнаты. Ленков — за ним:
— Без жертв сейчас не проживешь. Время такое. Сколько гибнет за Советскую власть на фронте, в тылу. — И умоляюще добавил: — Петр Степанович, отпусти. Другого выхода у нас нет. А с бандой надо кончать. Ведь, черт возьми, стыдно стало на глаза крестьянам показываться.
Голубев не донес ковш с водой к губам. Повернулся лицом к Ленкову, несколько секунд, прищуря глаза, смотрел на подчиненного. Потом выпил воды, повесил ковш и сказал решительно:
— Иди отдыхать!
Начальник пошел к столу. Ленков — следом.
— Петр Степанович...
— Твоя жена приходила, ребенок заболел. Иди.
Ленков стоял как вкопанный.
— Старший милиционер Ленков, — Голубев повысил голос, — приказываю идти отдыхать! Кругом! Шагом марш!
Ленков повернулся, выполняя команду. Шагнул к двери.
— Да, — остановил его начальник, — зайди к дежурному, возьми свою долю картошки. Вчера у спекулянтов отобрали.
Ленков вышел. Голубев устало опустился на стул, тихо повторил слова Ленкова:
— Стыдно стало на глаза народу показываться... Н-да... Как же взять этого распроклятого Буланова?!
Полевая тропинка. По ней бодро шагает Ленков. Густо заросшее лицо, на бритой голове — фуражка. Его не узнать. На нем поношенная кожаная тужурка, брюки галифе, хромовые сапоги. Тихо напевает:
Как родная меня мать провожала...
В кармане у Николая записка Голубева к его старому другу Михаилу Николаевичу Некрасову. Проживает тот в деревне Затеиха. В пяти верстах от нее — тот самый лес, в направлении которого почти всегда уходила банда Буланова после набега на населенные пункты. Можно с уверенностью предполагать, что где-то в этом лесном массиве ее логово.
Придя в деревню и найдя нужный дом, Ленков поднялся на крыльцо и постучал. Вскоре дверь отворилась. На пороге появился мужчина лет пятидесяти. Он настороженно и подозрительно посмотрел на Николая.
— Михаил Николаевич?
— Ну-у... чего надо?
— Из Пучежа я, от Голубева Петра Степановича, — сказал Ленков, протягивая Некрасову записку.
— Если так, заходи в хату.
Николай остановился у порога, а хозяин подошел к столу, к семилинейной лампе, и начал читать письмо.
— Фу ты, черт, напугал! — воскликнул Михаил Николаевич, поворачиваясь лицом к гостю. — Думал, бандит пришел... Проходи, раздевайся. Чай будем пить со свеклой.
— Заходят булановцы-то?
— Нешто! — ответил Некрасов, раздувая сапогом самовар. — Только что нашкодили.
— У вас? — порывисто спросил Ленков.
— К Грязновым и Разуваевым наведывались. Телку увели, поросят взяли...
— А куда ушли? — перебил Ленков.
— Леший их знает, управы на них нет.
— Надо срочно узнать, Михаил Николаевич. Я их ищу. Они мне вот так нужны! — ребром ладони Ленков провел по горлу.
Хозяин оценивающим взглядом смерил статную фигуру гостя, покачал головой и крикнул:
— Василь, иди сюда!
Прихрамывая на одну ногу, в горницу вошел крепко скроенный парень с большими голубыми глазами и копной русых волос на голове. Выслушав отца, Василий понимающе кивнул и бесшумно исчез за дверью. Хозяин поставил на стол самовар.
— Ну, как там Петр Степанович поживает?
— Трудновато ему приходится. Дома почти не бывает.
— А кому сейчас легко? — невесело спросил Некрасов, подавая на стол тарелку с пареной свеклой, хлеб, чашки. — Всей России сейчас трудно. На нее вся мировая буржуазия навалилась. А накось стоим! И Врангеля сломим. Как, сломим Врангеля?
— Определенно сломим. Всей контре скоро конец будет.
Хозяин налил чай, заваренный листьями черной смородины, переглянулся с гостем и, приглушив голос, сказал:
— Петр Степанович просит оказать тебе помощь, а какую, не пишет. Что надо-то?
— Надо узнать, Михаил Николаевич, где скрывается банда Буланова, как пройти в ее логово. Возможно, кто-либо из крестьян...
Ленков не договорил: в комнату вошел Василий.
— В Лужинки подались, — произнес Василий, подходя к столу.
— В Лужинки? — переспросил Некрасов.
— Вроде бы Буланов гулять собрался у Захватова.
Ленков вопросительно посмотрел на хозяина.
— Кулак, лютый враг Советской власти, — пояснил Некрасов. — Его дочь — Маруська в любовницах у атамана ходит.
— Та-ак, — протянул Ленков. Скулы его сдвинулись, плотно сжались губы. Пальцы правой руки начали тихо выбивать по столу дробь. Николай задумался.
Дуя на блюдечко, Михаил Николаевич пил чай. Тихо. Слышно, как поет самовар. Тишину спугнул Василий:
— Была бы граната, швырнул бы в окно — и нет бандитов!
— Помалкивай! — осадил его отец. — Не мешай человеку думать.
— Нет, нет, говори, Вася, говори, — оживился Ленков. — Швырнуть гранату? Да, не плохо бы, — Ленков провел ладонью по лицу, точно сметая с него пыль. — Н-да, гранату! Патронов и тех нет...
Николай вынул из кармана наган. Покручивая барабан, стал считать:
— Один, два, три... Кот наплакал. Ну ничего.