Как отметил Алан, Эйнштейн не написал об этом законе движения в его известной работе. Возможно, Алан просто додумался до этого сам. С другой стороны, также вероятно, что он нашел эти сведения из другой работы, опубликованной в 1928 году и с которой он был уже знаком к 1929 году, – «Природа физического мира» Сэра Артура Эддингтона, профессора астрономии Кембриджского университета. Эддингтон занимался физикой звезд и развитием математической теории относительности. Этот значительный труд, однако, был одной из его известных работ, в которой он собирался отобразить значительные изменения в научной картине мира, известной с 1900 года. В этой в некотором роде импрессионистической работе был изложен закон движения, хотя без приведенных обоснований, что и побудило Алана изложить свои мысли на этот счет. Несомненно, в той или иной форме Алан не только изучил работу, но и объединил несколько идей для себя.
Алан приступил к изучению этой работы по собственной инициативе, и Эперсон даже не догадывался о том, чем интересуется его ученик. Он мыслил независимо от его окружения, которое не могло предложить ему ничего кроме вечного недовольства и бесконечных выговоров. Ему пришлось обратиться к своей матери за поддержкой. И тогда случилось нечто невероятное, что позволило ему выйти на связь с окружающим миром.
Первая дружба с мальчиком: «Я им очарован! Я готов целовать землю, по которой он ходил»
В старшем классе учился мальчик Кристофер Морком. Впервые Алан его заметил еще в 1927 году и поразился тому, что Кристофер был невероятно низкорослым для своего возраста. Знакомство состоялось также потому, что Алан «снова хотел взглянуть на его худощавое лицо, поскольку он был очарован». Позднее Кристофер на время покинул школу и вернулся, как заметил Алан, с еще более тонкими чертами лица. Он разделял страсть Алана к науке, но был совсем другим человеком. Система, которая для Алана была непреодолимым препятствием, расценивалась Кристофером, как способ легкого достижения успеха, источником стипендиальных средств, всевозможных наград и похвалы. В этом семестре он снова позже вернулся в школу, но на этот раз его ждал Алан.
Его бесконечное чувство одиночества наконец дало о себе знать. Но было не так-то легко подружиться с мальчиком старше и из другого дома. И при этом Алан не умел вести непринужденную беседу. Решение этого вопроса он вновь нашел в математике. «Во время того семестра мы с Крисом начали обсуждать интересующие нас вопросы и обсуждать наши любимые методы их решения». Для их возраста казалось невозможным разделять общие интересы и не проникнуться чувствами к собеседнику. Это была первая любовь, которую сам Алан рассматривал, как одну из многих привязанностей к представителям своего пола. Чувство, которое его переполняло, было похоже на своего рода полную капитуляцию («был готов целовать землю, по которой он ходил»), он видел перед собой свет бриллианта, на фоне окружающего его серого мира («По сравнению с ним все остальные казались такими заурядными»). В то же время самым важным было то, что Кристофер Морком оказался чуть ли не единственным человеком, который отнесся серьезно к его научным идеям. И постепенно, как это порой бывает, он стал воспринимать и самого Алана всерьез. («В моих самых ярких воспоминаниях о Крисе, он всегда говорил мне что-то доброе».) Таким образом, Алан нашел все те человеческие качества, в которых он нуждался, и теперь ничто не могло помешать их общению.
Теперь перед началом уроков Эперсона и после них он мог проводить время за обсуждением с Крисом теории относительности или показывать ему свои не менее интересные работы. Так, приблизительно в это время он вычислил значение ϖ с точностью до тридцати шести десятичных знаков. Вероятно Алан выполнил это вычисление, чтобы получить функцию арктангенса, и какое разочарование ожидало его, когда он заметил ошибку в определении последнего десятичного знака. Через некоторое время Алан нашел новую возможность встречаться с Кристофером, случайно обнаружив, что в определенное время по средам днем Крис направляется в библиотеку, а не в свой «дом». (Росс не допускал совместной работы мальчиков без надзора учителей из-за создаваемого чувства сексуального напряжения.) «Я наслаждался обществом Криса в библиотеке настолько, – писал Алан, – что с тех пор все свое свободное время проводил в библиотеке, забросив свои исследования».
Еще одна возможность предстала в виде общества «Граммофон», которое открыл идущий в ногу со временем молодой учитель Эперсон. Кристофер состоял в обществе, поскольку прекрасно играл на фортепиано. Алана мало интересовала музыка, но иногда по воскресеньям он заходил к Эперсону вместе с Блэми (у которого тоже имелся граммофон и пластинки). Там он мог сидеть и украдкой поглядывать на Кристофера, пока граммофонные пластинки на 78 оборотов играли бессвязные вариации великих симфоний. Так получилось, что Блэми привел Алана в музыкальное общество в попытке отвлечь от математики и других наук. Он также показал ученику, как сделать кристаллический беспроводной приемник из подручных материалов, заметив, что у Алана не так много карманных средств, чтобы его приобрести. Алан настоял на том, чтобы обмотать катушки вариометра и был рад узнать, что с его-то неуклюжими руками ему удалось сделать вещь, которая действительно работала, хотя и не мог сравниться с Кристофером в сноровке.
На Рождество Эперсон отметил:
«Семестр не прошел зря для него, но еще осталось много пробелов в его знаниях и беспорядка в его голове, на которые придется потратить следующие два семестра. Он очень сообразительный мальчик и зачастую выдает гениальные идеи, но допускает ошибки в некоторых своих работах. Он никогда не отступает от решения задачи, но его методы решения слишком громоздкие, непродуманные и неаккуратные. Но со временем, я полагаю, он добьется совершенства».
Алан мог счесть получение аттестата о высшем образовании занудством по сравнению с изучением трудов Эйнштейна. Но больше его заботило то, что он никак не мог соответствовать ожиданиям остальных, а теперь Кристофер сдал экзамен в конце семестра «безнадежно значительно лучше», чем он. В новом 1929 году вновь произошли перемены, и Алан наконец-то перешел в шестой класс, так что теперь он посещал все занятия вместе с Кристофером. С самого начала семестра он посчитал обязательным на всех занятиях сидеть рядом с ним. Кристофер, как писал Алан, «сделал некоторые замечания, которых я всегда опасался (теперь я знаю все), о постоянных совпадениях, но все же неохотно позволил мне занять место рядом. Спустя некоторое время мы стали вместе проводить опыты на уроках химии и постоянно обменивались своими мыслями по всем вопросам».
К несчастью, вскоре Кристофер простудился и до конца зимы не посещал занятия, поэтому Алан смог провести с ним только последние пять недель весеннего семестра.
«Работы Криса всегда превосходили мои, потому что он основательно подходил к любому делу. Несомненно он был очень умен, но при этом никогда не пренебрегал деталями и, например, редко допускал ошибки при арифметических вычислениях. Он обладал редким качеством находить способ решить поставленный вопрос наилучшим путем. В качестве примера его невероятных способностей приведу тот случай, когда он с погрешностью в полсекунды определил, когда прошла минута. Порой он мог разглядеть Венеру на небе в дневной час. Разумеется, у него от рождения было прекрасное зрение, но мне все же кажется, что это тоже некий дар. Его таланты распространялись на все сферы жизни будь то игра в «пятерки» или бильярд.
Никто не мог удержаться от восхищения такими способностями, и, конечно, я сам хотел бы ими обладать. Во время выступлений Крис принимал такой восхитительно горделивый вид, и я полагаю, что именно он вызвал во мне состязательный дух, которым он мог бы однажды быть очарован и который стал бы предметом его восхищения. Это чувство гордости распространялось и на его вещи. Он умел описать достоинства его авторучки «Research» так, что у меня тут же появлялось страстное желание заполучить такую же, а затем однажды признался, что пытался вызвать у меня чувство зависти».
Немного противоречиво Алан продолжал:
«Крис всегда мне казался очень скромным человеком. Он, например, никогда бы не смог сказать мистеру Эндрюсу, что его идеи далеки от истины, хотя возможность указать на его ошибки возникала снова и снова. В частности, ему не нравилось обижать человека, он больше извинялся (перед учителями в особенности) в тех случаях, когда любой другой мальчик не стал бы раскаиваться.
Любой другой мальчик, если верить школьным слухам, отнесся бы к преподавателю с презрением – в особенности к «Вонючке», учителю химии и естественных наук. Это было очевидным бунтом против системы. Но Кристофер был выше всего этого. В Крисе самым необычным, на мой взгляд, было то, что у него были четкие границы дозволенного. Однажды он рассказывал о своем эссе, которое он написал на экзамене, и как он подвел свою мысль к рассуждению на тему «что хорошо и что плохо». «У меня есть четкое представление, о том, что хорошо, а что плохо», – сказал он тогда. Так или иначе, я никогда не сомневался в верности принятых им решений и поступков, и думаю, в этом было нечто большее, чем просто слепое обожание.
Возьмем, к примеру, случаи непристойного поведения. Мысль о том, что Крис когда-нибудь будет иметь нечто с чем-то подобным, казалась мне просто смехотворной. Разумеется, я ничего не знаю о его жизни в «доме», но думается мне, ему скорее было легче предотвратить инцидент, нежели чем возмущаться после. Это, конечно, говорит о той черте его характера, которая всегда восхищала меня. Я помню случай, когда нарочно сделал ему замечание, которое не осталось бы незамеченным в общей гостиной, чтобы просто посмотреть на его реакцию. И он заставил меня пожалеть о сказанном, не унизив своего достоинства».