Это было не слишком похоже на мои прежние опыты. Кадры сменяли друг друга с такой скоростью, что я едва успевал усвоить хоть какую-то часть информации. Последовательность событий явно не соответствовала реальному ходу вещей, зато кадры были хороши, словно над ними поработал опытный оператор. Я видел то расширившиеся от ужаса зрачки юной ведьмочки Ули, то легкомысленную улыбку на круглом румяном лице ее брата Урмаго, то две копны волос, черных и каштановых, склонившихся друг к другу, две пары пересохших от волнения губ, с которых срывался горячий шепот – чужие, незнакомые мне слова заклинаний.
А потом, в самом конце, уже совершенно обалдевший от переизбытка драгоценных сведений, я увидел главный эпизод этого длинного и почти бессвязного «слайд-фильма». Урмаго с закрытыми глазами и улыбкой лунатика медленно пересекал комнату по узкой сияющей тропинке на пыльном полу – или это был просто бледный лунный луч, пробравшийся в башню сквозь полуприкрытые оконные ставни? Парень подошел к стене и плавным, удивительно красивым движением погрузил в камень широко разведенные руки. Впрочем – в камень ли? Стена дрожала, словно была сложена из множества застывших, но еще не затвердевших слоев темного тягучего желе.
Наконец я увидел последний кадр: Урмаго погрузился в стену целиком и только тогда, очевидно, осознал, что происходит. Испугался, отчаянно забился, задергался всем телом, как мошка, увязшая в смоле, которая когда-нибудь станет янтарем.
Мое чуткое второе сердце, будь оно неладно, взвыло, переполнившись его паническим ужасом и сокрушительной тоской живого тела, которое внезапно осознало собственную смертность. Я почувствовал, что вот-вот захлебнусь в мутном потоке чужого отчаяния, и начал действовать – просто потому, что это единственный известный мне способ не обезуметь, не утонуть в чужой муке, не увязнуть навеки в чужой судьбе, как в стене.
Повинуясь порыву, я вскочил на ноги и бросился к стене, ничего не соображая, не представляя даже, во что именно я намерен погрузиться – в настоящую твердую каменную кладку или в постепенно оживающие обрывки чужих воспоминаний о событиях прошлого.
Потом, много позже, я смог оценить, как точно было выбрано время для моего безрассудного прыжка: в тот самый момент, когда настоящее стало столь мягким и податливым, что сквозь него можно было нащупать прошлое. А я взял такой хороший разгон, что с треском разорвал истончившуюся ткань реальности.
Впрочем, я не настолько силен в теории, чтобы убедительно объяснить, как все произошло. Знаю только, что каким-то образом слился с собственным видением и повторил нелепое, но чудесное путешествие Урмаго, затеянное его неугомонной сестренкой. Не приходилось сомневаться, что именно ее алчное любопытство подгоняло эту парочку юных чародеев-любителей. Ребята решили научиться проходить сквозь стены, и это им, можно сказать, почти удалось.
Ровно наполовину.
В человеческом языке нет слов, чтобы описать мои тогдашние ощущения. Привычные системы координат исчезли, а ориентироваться в новых я так и не научился.
Кажется, времени больше не было, и поэтому я оставался пленником стены целую вечность. Хотя, если бы при мне были часы, секундная стрелка вряд ли успела бы совершить даже единственный короткий прыжок от одного деления к другому.
Не было и пространства в привычном понимании этого слова. Можно сказать, я сам стал особой разновидностью пространства, причудливым разветвленным лабиринтом, предназначенным для моих же собственных хаотических перемещений. Но в то же время я четко осознавал, что мое тело больше не занимает никакого места, даже крошечной точки размером со след ангела, мириады которых, говорят, способны поместиться на кончике иглы.
Самое удивительное, что мне совсем не было страшно. Вообще-то, меня сложно назвать великим героем. Как был ходячим архивом глупых страхов, так им и остался. Многочисленные передряги, в которых мне довелось побывать, не прибавили мне храбрости. Скорее уж наоборот: иногда я вздрагиваю, заметив, как своевольно шевелится в дальнем углу комнаты моя собственная тень, – слишком уж независимыми от моей воли кажутся мне ее движения. Уж теперь-то я совершенно точно знаю, что окружающий мир – куда более опасное место, чем это может показаться поначалу.
Но тут я оставался спокойным и равнодушным, даже вялым, как пляжник, задремавший на солнцепеке после пары бутылок пива. Жалкие остатки моего сознания наслаждались теплом и совершенно новым для меня чувством глубокого покоя, который – я знал это без тени сомнения – был окрашен в ровный сумрачно-серый свет.
И еще я чувствовал, что я здесь не один. Теоретическое знание, что где-то в этой стене обретается пропавший Урмаго, в тот момент не имело никакого значения. Я просто ощущал близкое присутствие такого же существа, как я сам, странного сгустка миниатюрной бесконечности.
Каким-то образом я к нему приблизился. Меня побуждал к этому слабый, словно бы даже и не мой, а чей-то сторонний интерес, совершенно не похожий на агрессивное жизнерадостное любопытство, свойственное представителям органической жизни. Наверное, морская волна, с убаюкивающим шипением растекающаяся по берегу, испытывает такой же нежный зуд, соприкасаясь с влажным следом своей предшественницы.
А потом странное очарование моего нового существования было грубо нарушено. Мой могущественный опекун, Меч Короля Мёнина, уже давно не напоминавший мне о своем существовании, решил немедленно прекратить сие сомнительное удовольствие.
И тогда пространство, наполненное смутными, но изумительными ощущениями, – существо, которым стал я сам, – взорвалось от острой боли. Этот локальный катаклизм основательно встряхнул мое угасающее сознание и вернул все на свои места. Я снова стал счастливым обладателем человеческого рассудка, мгновенно оценил ситуацию, взвыл от неконтролируемого животного ужаса и совершил инстинктивный, почти неосознанный рывок куда-то вперед.
Когда мне в лицо ударил холодный ночной ветер, я понял, что все осталось позади. Я прошел сквозь эту грешную стену, моя рука сжимала чужую холодную, влажную ладонь, а воздух сотрясался от пронзительного крика, способного мертвых поднять из могил. Я и сам не знал, чьи голосовые связки потрудились над созданием этого шедевра. Неужели все-таки мои?
Во всяком случае, для воплей у меня имелся неплохой повод. Я падал вниз с самой вершины высоченной башни проклятого «фамильного замка Кутыков Хоттских», построенного умелыми руками великанов эхлов, будь они все неладны.
«Хана тебе, парень! – с ужасающей отчетливостью подумал я. – Вот теперь точно хана, и никакой Меч Короля Мёнина…»
Завершить фразу следовало словами: «тебе не поможет», но этого я просто не успел. Мое тело снова погрузилось в какую-то странную среду, мягкую, влажную и колючую, но скорее дружелюбную, чем враждебную. Я напрочь не понимал, что происходит, но успел по-детски обрадоваться тому, что не было ни удара, ни боли – вообще никаких неприятных ощущений, к которым следует готовиться, если уж падаешь на землю с такой высоты.
А потом меня поглотила милосердная тьма. Эх, умел бы я терять сознание по заказу, проделывал бы это по несколько раз на день – хлоп, и никаких проблем.
Когда я пришел в себя, мир снова был простым и понятным. Моя голова тут же, как ни в чем не бывало, заработала в нормальном режиме. Ничего выдающегося, конечно, но для повседневных нужд – именно то, что надо.
Я сразу сообразил, что мне отчаянно и, как тогда казалось, необъяснимо повезло: я упал не на землю, а в огромный стог сена. Впрочем, называть эту гору «стогом» значило бы сильно преуменьшить ее достоинства. Чуть позже, выбравшись наружу, я выяснил, что она достигала окон третьего этажа. Я даже не подозревал о существовании этого гигантского сеновала – он находился на заднем дворе, куда я еще не успел заглянуть. Да и в окна во время странствий по дому я особо не пялился, не до того было.
Прежде всего следовало убедиться, что мое тело готово функционировать в нормальном режиме, и в случае положительного результата попробовать покинуть маленькую мягкую вселенную, состоящую исключительно из вездесущей, колючей, порядком отсыревшей травы.
Для начала я пошевелил пальцами рук и ног. Сей захватывающий трюк мне удался как нельзя лучше, чему я несказанно обрадовался и героически попробовал повертеть головой. Осторожно повернул ее вправо – грандиозно! Окончательно успокоился и повернул ее влево – скорее для проформы. Я уже и так понял, что с моей драгоценной шеей все в порядке.
Слева от меня обнаружилась человеческая нога, обутая в чудовищных размеров сапог. Сам счастливый обладатель конечности погрузился в сено на куда большую глубину, чем я. Оно и неудивительно, парень, надо думать, весил раза в два больше – если вес господина Урмаго хоть немного соответствовал его росту и комплекции.
Разумеется, это был он, большой, симпатичный парень, эпизодами из жизни которого я сегодня неоднократно любовался. В отличие от меня, бедняга все еще пребывал в шоковом состоянии, и упрямое выражение его осунувшегося лица свидетельствовало о том, что возвращаться к сознательной жизни Урмаго пока не собирается. Впрочем, это не имело особого значения. Его могучие легкие трудились, вдыхая и выдыхая ночной воздух, сердце билось как миленькое, а все остальное, как я рассудил, приложится.
– Макс, тебе не кажется, что это немного слишком? – строго спросил Лонли-Локли.
Его физиономия маячила всего несколькими метрами ниже. Я и не заметил, когда он успел вскарабкаться почти на вершину этого, наверняка самого большого в мире, сеновала.
– Да, пожалуй, действительно немного слишком, – согласился я, от души радуясь его появлению.
– Когда я был мальчишкой, мы с братьями тоже развлекались, прыгая с крыши отцовской виллы в стог сена, – его тон немного смягчился. – Но ты-то уже давно не мальчишка, что бы ты сам об этом ни думал. Да и здание слишком высокое. Не понимаю, как ты вообще мог решиться на такую выходку? Ты же, насколько я помню, всегда боялся высоты.