– Это и есть караван? – недоверчиво спросил я Хэхэльфа.
– Ну да, а что же еще, по-твоему? Парадный выезд Великого Рандана Таонкрахта ко двору Ванда? – ехидно отозвался он.
– А эти зверушки не надорвутся, если еще и мы взгромоздимся на одну из телег?
– Да ты что! Это же бухубаты. Самые сильные звери на Мурбангоне, а может быть, и во всем Мире. Знаешь, сколько весит поклажа на этих телегах? Наш с тобой вес мало что изменит, поверь мне на слово.
– Не забывай, теперь я толстый, – усмехнулся я.
– Такое забыть невозможно! – фыркнул он. – Ничего, Ронхул Маггот, даже если бы ты полгода грыз курмду, без остановки… – Хэхэльф не договорил, потому что лохматый погонщик бухубатов поравнялся с нами и начались переговоры.
Ребята торговались полчаса, не меньше. Я не вмешивался, а наслаждался – это был своего рода эстрадный номер, гениальная импровизация, достойная куда большей аудитории. Спорщики стоили друг друга. Я-то был совершенно уверен, что на самом деле Хэхэльфу глубоко по фигу, две или три монетки отдавать предводителю каравана. Я уже успел изучить своего друга и отлично знал, что его демонстративная прижимистость – всего лишь дань бунабскому воспитанию и заодно лишний повод пошутить. Вот и сейчас он торговался из любви к искусству, а не потому, что спорная монетка действительно имела для него какое-то значение. А вот погонщик бухубатов, как мне показалось, относился к торгу куда серьезнее. Собственно говоря, именно поэтому он и проиграл спор. В конце концов, Хэхэльф сунул ему две монетки, и парень принялся деловито разгружать одну из телег – вторую по счету. Первая и без того была почти пустой – очевидно, она предназначалась самому предводителю каравана. Через несколько минут он аккуратно распределил груз по остальным телегам и нетерпеливо буркнул: «Йох! Залезайте!» Мы не заставили просить себя дважды.
В пути я веселился, как никогда прежде, особенно поначалу. Стоило представить, как это должно смотреться со стороны: два толстых ежа волокут за собой тяжело груженные телеги, на одной из которых восседают взрослые, вооруженные до зубов мужики – бред пьяного мультипликатора, да и только. Кроме всего бухубаты громко пыхтели, а их погонщик фальшиво напевал какую-то идиотскую песенку, все время один и тот же куплет:
– У далекого Муммайха есть жена – умна не очень. Есть еще урэгов много у Муммайха из Альгана…
Потом он делал небольшую паузу и начинал сначала.
– Между прочим, это я сочинил, – гордо сообщил мне Хэхэльф.
– Неужели? – вежливо переспросил я.
По правде сказать, на его месте я бы не стал слишком гордиться таким поэтическим произведением. Скажу больше, я бы непременно позаботился, чтобы оно не стало достоянием широкой общественности. Но, с другой стороны, что я знал о местных поэтических канонах?
– Поэтому я и твержу этот куплет, как последний болван, – неожиданно заржал лохматый погонщик. – Думаешь, я не узнал тебя, Хэхэльф из Инильбы? Я был в «Пустой кружке» у старого Аэлса в ту ночь, когда ты победил в состязании сочинителей хулительных песен.
– Ну вот, – сказал мне Хэхэльф, – я же говорил, что в Земле Нао моя рожа всем знакома! – В его голосе звучали досада и гордость одновременно. – Все-таки было бы неплохо, если бы ты вспомнил и что-нибудь другое, парень, – добродушно проворчал он, обращаясь к погонщику.
– А вот что-нибудь другое я буду петь за отдельную плату, – ухмыльнулся тот. – И учтите, мое молчание обойдется вам еще дороже. До Альгана путь неблизкий, небось раскошелитесь.
– Не обижайся, дружище, но боюсь, что лично я раскошелюсь очень скоро, – шепнул я Хэхэльфу. – Может быть, ты действительно победил в том проклятом состязании, но слушать что бы то ни было по двадцать третьему разу – невозможно!
– Я и сам уже готов раскошелиться, – усмехнулся он. – Я написал хорошую хулительную песню, но этот парень отчаянно фальшивит. Самое обидное, что его даже убить нельзя: без него бухубаты разбегутся кто куда, и будем мы с тобой топать пешком.
– Слушай, а почему, собственно, эта песня считается «хулительной»? – поинтересовался я. – По-моему, ничего особенно обидного в ней нет. Ну, говорится, что жена этого самого муммайха «умна не очень», но ведь не сказано прямо, что она – дура.
– Вообще-то вполне достаточно, чтобы муж обиделся, – рассудительно заметил Хэхэльф. – Впрочем, ты прав, ничего такого, за что можно убить, в моей хулительной песне нет, да и в других обычно тоже. Эти застольные песни называются хулительными по традиции, в отличие от хвалебных застольных песен, которые превозносят своих героев до небес.
– А есть и такие? – улыбнулся я.
– Еще бы! Сразу видно, что ты недолго жил у своего приятеля Таонкрахта, а то наслушался бы. Впрочем, сам я таких никогда не писал. Способов заработать на жизнь и без того хватает.
Неутомимые бухубаты, которых я про себя окрестил «дюжиками», почти нечаянно изувечив словосочетание «дюжие ежики», везли нас вперед до самого рассвета. Временами их пыхтение заглушало даже фальшивое пение погонщика, который, впрочем, заткнулся совершенно бесплатно, после того как Хэхэльф угостил его кусочком курмды. Пожевав сухое улльское пиво, он окончательно размяк, и мы разговорились, как старые приятели.
Выяснилось, что парня зовут Дайст. Это «дворянское», как сказал мне Хэхэльф, имя было единственным, что досталось ему от отца, какого-то непутевого безземельного шархи – родословная Дайста оказалась почти точной копией родословной моего приятеля Мэсэна. Я окончательно убедился, что нормальные люди в Земле Нао рождаются исключительно в результате холостяцких рейдов местной знати по спальням служанок.
Дайст доверительно сообщил нам, что сам поймал, вырастил и выдрессировал своих бухубатов, еще когда был совсем мальчишкой. С тех пор его бизнес процветал: парень возил товары и случайных пассажиров вроде нас из Бондоха в Эльройн-Макт, через всю Землю Нао; на обратной дороге он скупал по дешевке самых никчемных дерьмоедов у знакомых Мэсэнов и продавал их хозяевам захолустных хуторов, до которых редко добираются крупные торговцы этим живым товаром. Помимо основного бизнеса на сегодняшний день Дайст являлся владельцем нескольких домов для приезжих и одного трактира в порту.
Дайст был далеко не единственным «дальнобойщиком» в Земле Нао, только в Бондохе у него имелась чуть ли не дюжина конкурентов. Впрочем, работы пока хватало всем: торговля в порту процветала, богачи, живущие в глубине материка, жаждали приобрести редкие товары, а иноземные купцы по большей части были не великими охотниками самостоятельно путешествовать по здешним лесам, кишащим голодными разбойниками и нетрезвыми младшими сыновьями наосской знати – безземельными, бесстрашными и совершенно безбашенными.
– Вот таким ребятам, как Дайст, на руку моя затея, – шепнул мне Хэхэльф на рассвете, когда «дюжики» – вернее, бухубаты – остановились, чтобы поесть и отдохнуть, а мы с изумлением поняли, что благополучно просвистели всю ночь, даже не вспомнив про сон, и принялись поспешно стелить свои одеяла на дне телеги. Худо-бедно, но мы с Хэхэльфом умудрились там поместиться, вытянувшись в полный рост, хотя я чувствовал себя настоящей шпротиной.
– Что ты имеешь в виду? – рассеянно спросил я.
– Владетельные сумасшедшие колдуны вроде твоего Таонкрахта только мешают им развернуться, – объяснил он. – О прочей знати я уже не говорю – чем мельче шишка, тем больше проблем. Да и Ванд им ни к чему, – он поднял голову и спросил у нашего спутника: – Эй, Дайст, тебе Ванд очень нужен?
– Как шило в заднице, – равнодушно огрызнулся тот.
– Ну вот, видишь! – обрадовался Хэхэльф. – Что им нужно, так это простор и свобода действий. А заварушка, которую я собираюсь затеять, развяжет им руки и расчистит для них территорию.
– Это называется «буржуазная революция», – проворчал я. – Все будет очень здорово, пока не обнаружится, что все эти «вольные огородники» стали скучными бюргерами. А обнаружится это очень скоро. Пока все эти, как ты выражаешься, «сумасшедшие колдуны» портят им кровь, в их жизни есть хоть какая-то романтика.
– Что ты несешь, Ронхул? – сонно пробормотал Хэхэльф. – Романтику ему, видите ли, подавай. Могу тебя успокоить: пока под этой прекрасной землей бродят Урги, скучно здесь никому не станет. А они, говорят, бессмертные.
– Они сами тоже так говорят, – кивнул я.
– Ну вот. А еще есть Мараха Нод в горах, а в лесах за Эльройн-Мактом эти твои приятели Вуру… – И Хэхэльф уснул на полуслове.
Я заключил, что он умница, а я – дурак. Миром Хомана правят чудеса, так что зря я разглагольствовал насчет «буржуазной революции» и скуки, которую приносит благополучие. О скуке тут не могло быть и речи. Даже тех скудных знаний, которые имелись в моем распоряжении, должно было хватить, чтобы понять это с самого начала.
«Хугайда», – нежно подумал я, призывая самое восхитительное чудо этого Мира. Произнести имя ветра вслух я не решался: рядом дрых Хэхэльф, в соседней телеге устраивался на ночлег предводитель каравана, а мне не хотелось посвящать их в свои дела.
К счастью, мой ветер принял это безмолвное приглашение: он пришел и принес с собой удивительные сны, пересказать содержание которых я до сих пор не могу – даже самому себе.
Меня разбудило бодрое пыхтение «дюжиков». Дайст уже проснулся и теперь кормил своих четвероногих помощников. Хэхэльфа тоже не было рядом, он сидел на земле в нескольких шагах от нашей телеги и деловито разводил огонь.
– Ты, как всегда, чемпион по спанью, Ронхул! – весело сказал он. – Знал бы ты, как я тебе завидую!
– Что-то в последнее время ты слишком часто надо мной смеешься, – зевнул я. – Тут надо что-то менять.
– А с чего ты взял, что я над тобой смеюсь? – удивился он. – Я тебе действительно искренне завидую: мне всю жизнь приходилось просыпаться не когда хочется, а когда надо. Так что я утратил способность спать в свое удовольствие, даже когда обстоятельства этому не препятствуют. Боюсь, навсегда.