Два месяца прошло со дня моего бегства из Кайенны и я, наконец, оказался в Нью-Йорке. Я был счастлив от одного сознания, что дышу воздухом страны, где я знал, что найду отзывчивых друзей и единомышленников. После моего освобождения с Острот Спасения, я завязал переписку с одним парижским публицистом, который дал мне много адресов своих нью-йоркских друзей. Среди других был адрес Этьена Броссара— мастера искусственных цветов.
На следующее же утро по прибытии в Нью-Йорк, я отправился по указанному адресу. Там оказался Французский пансион; женщина, открывшая мне дверь, на мой вопрос о мосье Броссар, ответила, что он уехал на несколько дней, но предложила мне поговорить с ее мужем, которому мосье Броссар перед от’ездом давал какие-то поручения.
Муж ее, тоже француз, владелец пансиона, любезно встретил меня и когда узнал, что я приехал из Южной Америки, поправил меня:
— Точнее, из Французской Гвианы, не так ли?
— Да, — ответил я не без удивления.
— Ну, тогда вы, наверное — Рульер, о приезде которого меня предупредил мосье Бооссар. Я очень рад, что вы благополучно прибыли к нам… А теперь располагайтесь здесь, как у себя дома.
Впоследствии я узнал, что он хорошо был знаком со всем моим делом и что даже принимал участие в сборе денег, которые мои друзья хотели мне послать в Кайенну для ускорения побега.
Дней через пять вернулся мосье Броссар, и, благодаря его помощи и содействию других моих друзей, заинтересовавшихся моей судьбой, я получил небольшую должность в одном отеле.
Так прожил я довольно благополучно всю зиму, а весной я покинул Нью-Йорк и отправился в С.-Луи.
Здесь я поступил в мастерские при большой Промышленной Выставке 1914 г.
Из С.-Луи я переехал в С.-Франциско, где зарабатывал хлеб в качестве переводчика и учителя французского языка. Здесь я познакомился с несколькими рабочими золотых приисков в Колорадо и так заинтересовался их жизнью, по их описаниям, что примкнул к их партии и проработал с ними несколько месяцев. Возвращаясь оттуда в Калифорнию, я тоже на несколько месяцев застрял в Ута, в колонии французских и бельгийских рудокопов. А затем уже поехал в С.-Франциско.
К этому времени относятся мои первые опыты в области журналистики. Был я рудокопом и ремесленником, а теперь, оказалось, я должен был превратиться в работника пера. Моим первым созданием была маленькая еженедельная английская газетка «Освободитель», в которой я развивал свои политические убеждения. Но вскоре из-за недостатка в денежных средствах я принужден был закрыть «Освободителя».
Я получил предложение от одного французского журнала написать целый ряд статей о жизни рабочих Северо-Американских Штатов. Я был знаком со многими областями труда и поэтому сейчас же принялся за работу. Но когда дело коснулось жизни рабочих дровосеков, я должен был признаться, что слишком мало знаю быт этого многочисленного класса кочующих рабочих. Чтобы ознакомиться с их жизнью я сделался дровосеком в Хайноуль Каунта, в северо-западной Калифорнии. Здесь я помогал сваливать одни из самых больших деревьев в мире. Отсюда я перешел в штаты Вашингтон, где работал на разных лесных дачах. Перебираясь, таким образом, с одного места на другое, я близко познакомился с разными типами «кочевых» рабочих, их привычками, обычаями.
До меня дошли слухи, что в Британской Колумбии заработная плата была очень высока. Я сейчас же решил ехать в Ванкувер. Иммиграционные чиновники, однако, предупреждали, что мне в’езд в Британскую Колумбию не может быть разрешен, в виду того, что я родом не канадец, не американец. Но раз решив, я не хотел отступать и на следующий же день, не встретив ни малейших препятствий, взял билет и отплыл в Ванкувер на американском пароходе.
В Британской Колумбии я в течение нескольких месяцев работал на кварцевом руднике, а затем дровосеком в лесу. Но так как ни условия работы, ни оплата труда ее оправдали моих ожиданий, я решил вернуться в Калифорнию по железной дороге. По пути туда я остановился в Шаста-Каунти, где несколько месяцев проработал на медном руднике.
Вторично, вернувшись в С.-Франциско, я снова взялся за перо. Затеянное мною на этот раз предприятие было больших размеров, чем мой маленький «Освободитель». Я задумал издавать французскую еженедельную рабочую газету. Успех газеты был очень значительный, и я был уверен, что нашел новое призвание.
ХХIII. Травля буржуазной печати
Все свои, силы и всю энергию я посвящал своей газете, и удовлетворение мое было велико, когда я видел, как распространялось все больше и больше ее влияние. Но, увы. Успех газеты вызвал зависть и навлек на себя нападки со стороны буржуазно-политических врагов. С полною неразборчивостью в средствах, они повели против меня кампанию. Они возводили против меня ни на чем не основанное обвинение в том, что я страшно опасный для общества человек, бывший ссыльный каторжник; словом, они делали все, что только могли, чтобы очернить меня в глазах читателей и окончательно разорить меня. Конечно, я боролся с ними по мере возможности, но принесенный мне этими статьями ущерб был значителен. В конце концов, я решил оставить свою газету и снова искать себе заработка.
Когда я передал свою газету, один ив видных членов французской колонии сделал мне следующее предложение: Не согласились бы вы взять службу, где одинаково требуются ваши знания рудокопа, счетовода и переводчика. Работать вы будете не больше восьми часов в день?
Работа эта была на маленьком руднике в Южной Калифорнии, недалеко от Долины Смерти. Этот рудник принадлежал трем французским владельцам, обрабатывавшим- его долгое время на собственные средства, но, в конце концов, им пришлось прибегнуть к финансовой помощи одного французского банка.
Служба эта была очень хорошая, ко мне прекрасно относились, и я прожил здесь много лет. Два раза в год я ездил в С.-Франциско. Во время одного из моих пребываний в С.-Франциско разразилась страшная империалистическая война.
Эта величайшая в мире человеческая трагедия, в которой потонули личные переживания отдельных личностей, кладет конец и моим приключениям, которые явились как бы эхом моего подземного выстрела в руднике Понсоннар.
Рынок «сомбреро» в Мексике
Национальный мексиканский головной убор — сомбреро — является олицетворением солнечности самой Мексики. Соломенная шляпа с высокой тульей и широчайшими полями, затеняющими лицо, носится поголовно всеми мексиканцами, в особенности крестьянами и рабочими. Молодежь щеголяет в сомбреро, разукрашенных своеобразными орнаментами и рисунчатыми нашивками.
ПРИЕМЫШ ОТШЕЛЬНИКА
Канадский рассказ
I. Трагедия двух матерей
Гламис устроился довольно хорошо в своем первобытном убежище-пещере. Он принес с собой кое-какую провизию, и даже предметы первой необходимости, и жил здесь по суровым законам одиночества.
С детства Гламис привык к жизни на воздухе. Переселение в глушь лесов не могло испугать его, даже принесло ему некоторое удовлетворение, как спорт.
Перемену обстановки своей жизни он готов был рассматривать, как некоторое разнообразие, если бы он не пришел сюда искать убежища от людей и их так называемого правосудия.
Случайное убийство в ссоре грозило ему казнью на электрическом стуле. Полиция преследовала его, как затравленного волка. За его поимку была назначена премия.
И Гламис, спасая свою жизнь, бежал. Его убежищем теперь были пустынные леса и озера на границе Канады, где Гламис, гражданин Соединенных Штатов, выдавал себя, при редких встречах, за канадского француза.
Было раннее весеннее утро. Бронзовое солнце едва поднималось над горизонтом. Луна еще бледнела на небе. Но мириады насекомых уже радостно жужжали над жаждущей влаги землей.
Три обитателя этих мест отправились в путь. Самка лося — косматая, черная, очень некрасивая, оставив свое дитя в густых зарослях, направилась к берегу озера, чтобы пощипать свежей зеленой травы, пока ее еще не сожгло солнце.
Хуг Гламис, поднятый со своего ложа укусами москитов, не дававших ему спать, также спустился к озеру в надежде наловить рыбы и внести некоторое разнообразие в свой стол, состоявший обыкновенно из консервов, приходивших к концу.
Третий живой обитатель лесов, отправившийся на охоту, была серая изнуренная волчица. Она недавно в расщелине скалы произвела на свет трех волчат.
Сильная жара, нападение мириадов москитов и муравьев так истощили слабых новорожденных, что двое из них умерли через неделю. Третий, которому был теперь второй месяц, чувствовал себя удовлетворительно, хотя был очень худ. Мать-волчица, обезумевшая от потери двух своих детенышей, ревниво ухаживала за последним и единственным волченком. Доведенная голодом до отчаяния, она была готова на все, лишь бы достать пищи и иметь возможность выкормить своего детеныша.
Волчица направилась в сторону, где она почуяла запах молодого лосенка. Она скользила бесшумно, как тень, пробираясь так тихо в кустарнике, что ни один листок не шевелился.
Хуг Гламис, выходивший в этот момент из леса увидел мельком, на одно мгновенье, хвост животного, исчезнувшего в кустах. Но он не был даже уверен в том, что видел живое существо и ему захотелось узнать наверное.
Человек направился быстро к кустам, где, как ему показалось, мелькнула серая тень. Ноги, обутые в мокассины, ступали так же бесшумно, как и лапы волчицы.
Лосиха, находившаяся на берегу озера, насторожилась, услышав неясные звуки, доносившиеся из-за кустов, быстро побежала. Донесся испуганный, придушенный крик: волчица бросилась на свою жертву.
Самка лося с необыкновенной быстротой помчалась на помощь к своему детенышу. Прежде, чем серая хищница успела вонзить свои клыки: в горло лосенка, его мать, как пуля, набросилась на волчицу. Мародерша прыгнула в сторону, чтобы отбить нападение. Но она опоздала и получила, ужасный удар задней ноги лосихи, который пришелся ей по правому плечу. Нога волчицы сухо треснула, как деревянная. Раненый зверь свалился на землю, воя от боли. Но все-таки волчица настолько сохранила сознание, что быстро отскочила в сторону, а лосиха, потеряв точку опоры, оступилась. Волчи