Восстание приближается. Акса-Гуам назначает собрание рабов в старых шахтах. Не дремлют и жрецы. Чтобы побудить безвольного Келетцу-Ашинацака занять престол его брата, — царя Атлантиды, они вызывают «тень его отца», которая предсказывает, что престол Атлантиды ждет Келетцу-Ашинацака. Но последний продолжает колебаться.
Приближающаяся вулканическая катастрофа дает знать о себе: все чаще происходят подземные толчки. Но увлеченные общественной и личной борьбой, атланты еще мало обращают внимание на эти признаки надвигающейся катастрофы, которая должна сразу оборвать всю их человеческую суету.
— «На наш век хватит, — а там… пусть хоть все пирамиды лопаются, как скорлупа печеных яиц», — говорит один из жрецов.
IX. «Змееныш»
— Кончено!
Адиширна-Гуанч положил бронзовое зубило и молоток, отошел от статуи и окинул ее взглядом.
Перед ним, как живая, стояла Сель в короткой легкой тунике, с копьем в правой руке, приготовленном для метанья. Вся фигура дышала порывом. Правая нога выдвинута вперед и согнута в колене. Левой рукой, на ремешке, она сдерживала пару остромордых, поджарых собак с напряженными для прыжка мускулами. Волосы Сель были плотно обтянуты лентой, сколотой впереди булавкой в виде полумесяца. Этот полумесяц символически изображал ее имя[3]).
Адиширна залюбовался своим произведением. Такой он увидел Сель в первый раз, на охоте, в лесу.
Большая луна уже поднялась над океаном. Лунный луч скользил по мраморному лицу статуи и Адиширне показалось, что Сель улыбнулась ему.
В порыве любви, он подошел к статуе и поцеловал ее в холодные мраморные губы.
— Кхе, кхе, кхе… боги святые, он с ума сошел…
Адиширна в смущении, отпрянул от статуи и обернулся.
Перед ним стояла нянька царевны Сель — бабушка Гу-Шир-Ца.
— Что случилось? Говори скорее!
Ца стала рыться непослушными, старческими руками в складках своей одежды, причитая и охая, наконец, извлекла свернутый кусок материи и подала Адиширне.
— На вот… читай…
Адиширна вырвал из рук Ца кусок материи, раскрыл и в волнении стал читать при свете луны.
Потом он вскрикнул, засунул послание за пазуху, и быстро убежал.
Адиширна-Гуанч мчался по широким улицам к Священному Холму.
Граждане Атлантиды наслаждались прохладой ночи.
Из темной зелени садов неслись звуки песен, флейт и воркование китцар[4]).
Дома были освещены. Отдернутые занавесы меж колонн открывали вид на внутренние помещения. Атланты возлежали у столов, увитых розами и уставленных блюдами и чашами. Рабы наливали вино в чаши тонкой рубиновой струей, высоко поднимая узкие, длинные амфоры. Слышались шутки и смех.
…Ты мало пьешь, оттого и боишься землетрясения, — услышал Адиширна отрывок фразы. — Пей больше, и ты привыкнешь к колебаниям почвы. Земля пьяна и шатается. Будем пить и мы. Раб, вина!..
Адиширна продолжал быстро итти. В густой тени лавровой рощи зазвучала веселая песня. Чей-то женский голос пел:
— Атлантида тихо дремлет
В голубых лучах луны…
Как луна целует землю,
Поцелуй меня и ты!
Мужской голос отвечал:
— Пусть зажгутся страстью очи!
Поцелуями, любовью,
Виноградной, сладкой кровью
Мы наполним чашу ночи.
Оба голоса слились в дует:
— Будь, что будет! Не печалься!
Ярко светит нам луна…
Песни пой и обнимайся,
Чашу ночи пей до дна!..
Раздался смех и звук поцелуя. Но и в шутках и в песнях, которые слышал Адиширна, ему чудилась затаенная тревога. Будто предчувствие надвигающейся опасности томило людей смутной. тоской, и они старались забыться в веселье…
Адиширна взошел на под’емный мост у Священного Холма.
— Кто идет? — окликнул воин.
— Адиширна, раб. Меня вызвали во дворец Шишен-Итца починить трубы в ванной комнате.
Адиширна-Гуанч, гениальный скульптор и ювелир, которые родятся один раз в тысячелетие, — принужден был исполнять по требованию жрецов и царя самые различные работы, вплоть до починки водопроводов и дверных замков.
Адиширну знали на Священном Холме, и он беспрепятственно переступил запретную черту.
На холме не было такого оживления, как в самом городе. Дворцы стояли особняками, окруженные высокими стенами.
Адиширна свернул на боковую дорогу, густо обсаженную кипарисами. Кипарисы стояли сплошной стеной, и здесь было почти темно. Пахло смолистой хвоей. Впереди послышался треск песка под чьими-то сандалиями. Адиширна спрятался меж кипарисов.
Медленней походкой, напевая под нос песню, прошел один из сторожей. Когда его шаги замолкли вдали, Адиширна отправился дальше. В конце аллеи светились огни дворца. Адиширна пробрался через чащу кипарисов и стал, в обход, приближаться ко дворцу. Занавесы между колонн были закрыты. За ними слышались голоса. На площадке перед дворцом, у одной из колонн, укрывшись за кустом олеандра, стоял раб Куацром— слуга в доме жреца Шишен-Итца, и подслушивал.
Адиширна подошел к нему и тихо спросил:
— Где Акса-Гуам?
Куацром махнул на него, приложил ладонь к своему рту в знак молчания, и показал на занавеску.
Адиширна стал прислушиваться. Говорили жрец Шишен-Итца и его жена.
— Позор! Позор! Проклятие на твою голову! Ты родила и вскормила своей грудью змееныша! Акса, — мой сын, изменник и предатель!.. Он замышляет цареубийство. Он проводит время с рабами и подготовляет восстание… Он опозорил мое великое в истории Атлантиды имя… Я должен сейчас же донести на него царю!..
— Но, может быть, можно все исправить… Недопустить восстание. Расстроить их планы, Не спеши, молю тебя!..
Адиширна быстро отвел Куацрома в сторону:
— Донос?
— Донос.
— Слушай, Куацром… Надо во что бы то ни стало помешать Шишен-Итца… задержи его, придумай что-нибудь… мне сейчас некогда об этом думать… царь не должен знать о заговоре, понимаешь? По крайней мере, чем позже он узнает о нем, тем лучше. Где Акса-Гуам?
— Он в старых шахтах, на тайной сходке рабов…
— Ладно. Так, помни же, Куацром!..
И Адиширна быстро зашагал по кипарисовой аллее.
X. В старых шахтах
Адиширна замешался в толпу рабов.
Акса-Гуам кончал речь.
Он говорил о тяжких страданиях рабов, о их жизни, похожей на вечную каторгу, и призывал их восстать, сбросить цепи, убить царя, захватить власть в свои руки и стать свободными, — какими они и были когда-то…
Яркие лучи луны обливали людской муравейник. Полуголые рабы заполняли громадную котловину заброшенных старых шахт. Рабы облепили своими телами кучи щебня, сидели на утесах, деревьях, камнях…
Адиширна внимательно оглядел толпу и сразу почувствовал: в ней нет единства.
Одни из рабов жадно слушали Акса-Гуама, полуоткрыв рты и кивая утвердительно головами, другие стояли неподвижно и смотрели на него недоверчиво и враждебно.
— Смерть или свобода!.. — крикнул Акса-Гуам и сошел с утеса.
Его место занял раб, по прозванию «Злой». Он имел светлую окраску кожи. Серые глаза его смотрели насмешливо. Злая улыбка кривила рот.
— Акса-Гуам, жреческий сынок, говорил нам о наших страданиях. Спасибо ему, что он просветил нас, — без него мы и не знали бы об этом!
В толпе послышался смех.
— Но откуда у него вдруг появилась такая любовь к рабам? Не вместе ли с любовью к одной из наших девушек? — и он покосился на Ату, стоящую рядом с Акса-Гуамом. — А что, — обратился он прямо к Акса-Гуаму, — если твоя любовь пройдет, или она бросит тебя? Тогда ты воспылаешь к рабам такой-же ненавистью? — Вы, рабы, — продолжал он обращаясь к толпе, — хотите стать свободными. С чего вы начинаете? С того, что выбираете себе нового царька: Акса-Гуама. А что если он подведет нас под плети, а потом сбежит на свой Священный Холм?.. Только сами рабы могут освободить себя от рабства! Восстание— не дело влюбленных, в расшитых золотом одеждах. Вот мое мнение! — И он сошел со скалы.
Муравейник пришел в сильное возбуждение. Теперь толпа казалась единодушной. Но это единодушие явно было не в пользу Акса-Гуама. На него устремились тысячи враждебных глаз. Над толпой поднимались кулаки.
— Не верьте ему!..
— Он подослан жрецами! — послышались возгласы. — Гнать его вон!..
На скале появился «Кривой». Надсмотрщик выбил ему глаз, и с тех пор за ним утвердилось это прозвище. «Кривой» хитро прищурил свой единственный глаз и поводил головой из стороны в сторону, потом приложил указательный палец к кончику носа и сказал:
— Так вот…
Толпа заинтересовалась этим комическим началом и затихла.
— «Злой» прав. Но только он смотрит одним глазом, которым я не вижу…
— Хо-хо, — засмеялись в толпе.
— А теперь я посмотрю другим глазом, которым я вижу…
— Скажите мне, положа руку на сердце, верите ли вы сами в успех восстания: в то, что вы будете свободны, что вы победите легионы атлантов? — Нет, не верите. И все-таки восстание будет. Почему? — Потому, что нет больше сил терпеть. Потому, что нам хуже не будет: убитым — мир, живым — та же каторга. — В это время приходит к нам Акса-Гуам и говорит: — «Я с вами. Я помогу вам». — А хоть бы и так? Лучше с нами, чем против! Что побудило его притти, — не все ли равно. Наша девушка? — Верно! Но, ведь, девушек-то наших у них полные гаремы. Выбирай любую. А он к нам. Может и восчувствовал горе наше? Что же выходит? Верить — не верьте ему, а гнать тоже не за чем… Авось пригодится. Верно я говорю? — И ткнув опять пальцем в кончик носа, он сошел со скалы.
Акса-Гуам вытер со лба пот. Он совершенно не ожидал такого поворота дела. Он привык смотреть на рабов, как на безгласное стадо, забитое и покорное. Довольно сказать им ласковое слово, погладить по шерсти, и они пойдут за ним. Он снизошел до них. Он так долго умилялся своей ролью благодетеля и спасителя. И вдруг — вся эта сходка превратилась в какой-то суд над ним. Эти резкие, свободные речи о нем, о его личной жизни, этот язвительный или насмешливый тон… Он чувствовал, как против его воли, в нем поднимается вековая ненависть и презрение его касты к рабам…