Дерево, на котором растут описанные плоды, достигает 60–70 футов в высоту и походит на вяз, только кора его нежнее, чем у вяза. Так как плоды, когда созреют, падают на землю, то туземцы не должны лазить на деревья, чтобы их собирать.
Когда приближается время созревания плодов дурмана, туземцы строят вокруг деревьев шалаши, из которых они следят за падением плодов; они принимают все меры предосторожности к тому, чтобы плоды не могли упасть на людей, так как острые колючки наносят страшные, кровоточащие раны.
По запаху и вкусу плоды дурмана нельзя сравнить с какими-либо другими фруктами; еще задолго до того, как повозка, нагруженная дурманом, станет видима для глаза, уже доносится запах плодов. Для обоняния жителя Запада запах этот чрезвычайно неприятен.
Лично мне он был так противен, что я прожил на Малаккском полуострове восемь лет, прежде чем решился с'есть один плод дурмана. Туземцы часто убеждали меня, говоря: «Попробуй! Хорошо! Он тебе ничего дурного не сделает!». Но стоило мне только понюхать плод, я неизменно отрицательно качал головой. Когда я, наконец, впервые решился взять в рот одну дольку, я приступил к этому с особой осторожностью, а именно — предварительно крепко зажав нос. Несколько туземцев собрались вокруг меня, смеясь над моими гримасами, — им очень хотелось, чтобы я одобрил их любимое лакомство. Первый проглоченный кусок моих сомнений еще не рассеял; однако, второй уже привел меня к заключению, что вещь эта, пожалуй, и ничего себе; ну а третий — окончательно убедил меня, что это на самом деле прямо-таки вкусно.
По своей консистенции плод дурмана напоминает сливки; если растереть банан и смешать его с одинаковым количеством густых сливок и небольшим количеством шоколада и прибавить к этой смеси немного чесноку, чтобы придать ее вкусу пикантность, то полученная смесь очень близко будет подходить по вкусу и консистенции к дурману. В то же время вкус дурмана чрезвычайно нежен и, действительно, невыразимо приятен.
Ко времени моего от'езда я успел превратиться в страстного любителя этих фруктов, и теперь, когда я их описываю, мною овладевает непреодолимое желание с'есть хотя бы один сию же минуту.
В период созревания дурмана и звери и люди — все бывают одинаково охвачены стремлением, переходящим в настоящую страсть к этим плодам; одним из самых замечательных свойств плода является способность вызывать любовное возбуждение; многие полагают, что только суеверие туземцев приписывает плодам дурмана подобное свойство, но я слишком часто видел его непосредственное влияние на зверей джунглей для того, чтобы у меня на этот счет оставались какие-либо сомнения. Нельзя также сказать, что созревание дурмана лишь случайно совпадает с нормальным периодом спаривания; на самом деле трудно было бы говорить о нормальном периоде спаривания в стране, где лично я находил новорожденных тигрят и в марте, и в мае, и в августе. Не случайность и то, что обуреваемые страстью звери наполняют джунгли шумом отчаянных битв за желанную подругу именно тогда, когда они наедаются плодами дурмана.
Мне, как трапперу, плоды эти не раз сослужили хорошую службу. Где растет дурман, там лучшее место для сетей и капканов охотника. Повидимому, ни один зверь не может противостоять прелести плодов дурмана. Слон до тех пор катает их ногой по земле, пока не поломаются острые колючки, потом осторожно наступает ногой, чтобы раздавить скорлупу, а затем уже с'едает сначала мякоть, а потом и кожу. Носорог, тапир, дикий кабан, буйвол и олень — все они топчут плоды копытами до тех пор, пока скорлупа не лопнет и не откроется, а медведь, тигр, леопард и более мелкие представители кошачьей породы вскрывают скорлупу своими острыми когтями.
Очень забавно наблюдать за тем, как сражается с дурманом маленькая обезьянка. Обезьянам, конечно, незачем ждать, пока плоды упадут на землю, но часто случается, что они пытаются срывать с дерева не вполне созревшие плоды, и вот это дело оказывается не легким. Да и, сорвав плод, надо еще поломать голову над тем, как его открыть? Достаточно было бы малейшей трещинки, и маленькая лапка могла бы уже в нее проникнуть, а затем скорлупа будет быстро разорвана; и вот обезьяна взбирается на самую высокую ветку и оттуда с силой бросает плод вниз.
Заметив место падения, она кубарем скатывается на землю. Тут иногда ждет ее горькое разочарование: какой-нибудь другой зверь, либо не имеющий возможности лазить по деревьям, либо попросту не такой предприимчивый, как обезьяна, уже успел воспользоваться легкой добычей, схватил плод и унес его, пока она спускалась на землю. Тогда тишина джунглей резко нарушается криками обиженной обезьяны. Нередко случается, что именно писк и визг обезьян приводят людей к месту, где растет дурман.
На долю одного селения, в котором мне как-то довелось некоторое время прожить, выпало исключительное счастье быть обладателем целых четырех дурмановых деревьев. Все они были обнесены частоколом из бамбука, заплетенного тростником; наверху частокола был насажен ряд длинных, острых колючек. Эта изгородь служила защитой от оленей и диких свиней, которыми изобиловали окрестности, о чем можно судить по тому, что как-то я убил здесь восемнадцать животных за один только час.
Но никакие частоколы и изгороди не способны защищать от птиц и обезьян, тут надо было придумать что-нибудь другое, не то не осталось бы ни единого плода. Там, где колючки оказывались, бессильными, пришлось заменять их колотушками.
Изобретательные туземцы придумали большие бамбуковые колотушки, которые устраиваются следующим образом: к ветке дерева привязывают накрепко кусок полого бамбука; другой кусок такого же бамбука свободно раскачивается, но таким образом, что, если внизу дернуть за конец веревки, прикрепленной к этому куску, то он сильно и звонко ударяет по первому.
По утрам меня очень развлекало наблюдение за тем, как туземные ребята, человек по шесть-восемь, сидя под деревом по очереди дергают веревку от колотушки; это могло казаться детской забавой, но на деле грохот колотушки порождал настоящую панику среди мартышек и птиц.
Ближе к полдню, когда солнце подымается высоко и жара усиливается, и обезьяны и отпугивающие их дети засыпают. Даже птицы — и те отказываются от поисков пищи в это время дня.
Туземцам иногда удается научить обезьянку собирать для них плоды дурмана, как это делается при сборе кокосовых орехов. Когда я впервые увидел обезьянку за этой работой, я с большим интересом стал следить за нею. Обезьянка, привязанная на длинной веревке, взобралась на дерево. Добравшись до первого колючего плода и слегка дотронувшись до него лапкой, обезьяна с озабоченным видом стала глядеть вниз. Ее хозяину этот плод не понравился, он дергал за веревку и кричал: «Гидок!» (не та), и мартышка оставляла найденный плод и переходила к другому до тех пор, пока хозяин не закричал утвердительно.
Теперь, когда плод выбран, остается оторвать его от стебля, осторожно избегая колючек; для этого обезьянка начинает вертеть плод, при чем от времени до времени ей приходится приостанавливать эту работу для того, чтобы быстрыми движениями своей маленькой ручки смахнуть облепляющих ее лицо муравьев; когда стебель в достаточной степени перекручен, обезьянка перегрызает его зубами.
Интересно было посмотреть на выражение лица обезьянки, когда плод упал на землю! На выглядывавшем из листвы ее лице были одновременно написаны и страх и ожидание. Но хозяин одобрительно крикнул, и на лице ее изобразилось полное удовлетворение.
Мы покинули селение, где дурмановое дерево причинило столько горя и даже смерть, с тем, чтобы продолжать путь к Горе Духов.
Фигурное катание на лыжах.
До сих пор советские спортсмены, хорошо знакомые с лыжным спортом, знали только два вида его: катание с гор и бег на дальность и скорость (не считая усложненного вида — буерного катания). Фигуры же мы считали присущими лишь конькобежному спорту. Оказывается, лыжи тоже вполне допускают построение фигур. Прекрасная фотография, воспроизводимая здесь, изображает пример этого вида катания в зимнем курорте Сан-Морице (в Швейцарии). Лыжник, сделав на склоне горы зигзагообразную линию, чрезвычайно точно «дорисовывает» второй след, заканчивающий фигуру.
Засыпанный лавиной. Рассказ Джона Хогг. Приключения радиотехника.
Джон Хогг, автор настоящего рассказа, состоит членом «Клуба искателей приключний» в Лос Анжелосе. Этот оригинальный клуб является центром, вокруг которого собираются ученые, исследователи, путешественники, охотники но крупной дичь. Здесь часто можно слышать о таких невероятных приключениях и фантастических случаях, что, не будь все члены клуба хорошо известны друг другу, все это можно было бы счесть за вымысел.
В настоящем рассказе Джон Хогг описывает приключение радиотехника Росса Найта, который был обречен на медленную, мучительную смерть и спасся только благодаря присутствию духа и умению приложить свои радиотехнические знании к делу.
Рассказ записан со слов самого Найта, и правдивость его была подтверждена членами спасательного отряда, отправленного к нему на помощь.
I. На собаках в горы.
Росс Найт всегда увлекался делом развития радио, и все интересы его сосредоточивались на бесчисленных опытах в этой области.
Несмотря на свои молодые годы, он считался одним из опытных радиотехников Южно-Калифорнийской компании.
Гидроэлектрические станции компании разбросаны по всей Калифорнии, и на одной из них — в Биг-Крике — провел Найт три долгих суровых зимы, в течение которых единственным способом сообщения с культурным миром был путь на лыжах и на санях, запряженных собаками. Только передачи по радио оживляли монотонную жизнь радио-тружеников.
Обычно Калифорнию считают страной вечной весны и благодатного солнца, и необходимо привести некоторые географические данные, чтобы опровергнуть это мнение.