В этот вечер, стоя на вахте, я совсем не хотел спать. Во-первых, была чудная погода, а во-вторых, я чувствовал какое-то возбуждение, вызванное, вероятно, странным отношением ко мне моих помощников.
Мне захотелось выкурить сигару, и я спустился за ней в каюту. На корме все спали крепким сном. Я снова тихо вышел на палубу, босой и с сигарой в зубах.
Пройдя до кубрика, я услыхал доносившийся оттуда глубокий равномерный храп отдыхающих тружеников.
Якорный фонарь, висевший на фок-вантах, горел ярким светом.
Проходя на корму вдоль другого борта, я заметил, что веревочный трап был спущен за борт. Его, очевидно, забыли вытащить на палубу после ухода капитана буксирного пароходика. Меня несколько раздосадовало это упущение, но, вспомнив, что главным виновником являюсь я сам, так как сам утром держал вахту, я решил поскорей исправить эту оплошность.
Веревочный забортный трап обыкновенно очень легок, и вытащить его из воды совсем не трудно. Но едва я взялся за трап и потянул его к себе, как почувствовал, что точно кто-то держит его внизу.
Что за чудеса! Я смотрел на трап, но в нем не было ничего особенного. Почему же он так тяжел? Он точно замер в воде, как будто был крепко привязан внизу. Я посмотрел за борт. Невдалеке от конца трапа плавало что-то, похожее на большую рыбу. Внезапно вспышка фосфорического света осветила голое человеческое тело, которое судорожно дрожало на спящей воде. Человек одной рукой сжимал нижнюю ступеньку трапа. Он был весь хорошо виден, кроме головы. Сигара невольно выпала из моего рта и, сверкнув, с шипением упала в воду.
В этот момент человек поднял голову кверху, и я увидел, хотя и неясно, его бледное лицо. Я встал на запасную стеньгу, лежавшую подле меня, и, перевесившись за борт, старался ближе рассмотреть незнакомца.
Он не изменял своего положения, как бы боясь походить на человека и, видимо, не намереваясь подняться на корабль. Наконец, я решил заговорить.
— Что с вами? — опросил я повелительным тоном. Он, видимо, сильно заволновался.
— У меня судороги, — ответил он и затем робко прибавил: — Не надо никого звать на помощь.
— Я и не собираюсь, — возразил я.
— Вы один на палубе?
— Да, — ответил я.
Он слегка заколебался, точно желая выпустить трап и уплыть, но затем, видимо, раздумал.
— Я думаю, что ваш капитан уже спит?
— Нет, он не спит, — сказал я.
Он смолк. Очевидно, ему было очень тяжело на что-то решиться, он боролся с собой и колебался. Я не мог больше заставлять его страдать, надо было вызвать его на об'яснение.
— Я и есть капитан, — сказал я.
Из воды показалась другая рука и тоже ухватилась за ступеньку трапа.
— Меня зовут Вилькинс. — Голос его теперь был решителен и спокоен.
— Вы, должно быть, отличный пловец, — заметил я.
— Да… я лежу в воде с семи часов, — ответил он, — для меня остается два выхода: выпустить трап и плыть, пока не утону от истощения сил, или же подняться на ваш корабль.
Очевидно, это был молодой человек с большим запасом силы, мужества и самообладания. Хотя я был тоже молод, но все-таки не хотел поступать опрометчиво и тщательно обдумывал, что сделать. Наконец. я решился. Он внимательно следил за мной, видимо, ловя мои мысли.
От воды отделилось голое тело. Незнакомец стал быстро влезать по трапу. Я отошел от борта: надо было принести ему какую-нибудь одежду. Перед тем, как войти в каюту, я остановился на палубе и прислушался. Все, очевидно, спали.
Взяв из своей каюты легкий, серый фланелевый костюм, я вышел на палубу.
Голый человек сидел у грот-люка. Я подал ему костюм. Он взял его, не говоря ни слова, и быстро оделся. Теперь, одетый, как и я, он шел за мной, точно мой двойник. Мы двигались к корме, молча и тихо.
II. Драма на «Буревестнике».
— Что же вы мне расскажете? — спросил я, сам не узнавая своего голоса, и, взяв лампочку из нактоуза компаса, осветил его лицо.
На вид он был лет двадцати пяти, хорошо и сильно сложен. У него был высокий лоб, короткие волосы, круглый выдающийся подбородок и резко очерченные губы. Его светло-серые глаза лихорадочно блестели из-под черных густых бровей. Общее выражение лица было сосредоточенно и вдумчиво. Но, что меня особенно поразило, — он необыкновенно походил на меня.
Легкий крик изумления невольно вырвался у меня. Я поставил лампочку обратно в нактоуз.
— Там, за рифом, корабль, — прошептал он.
— Да, «Буревестник». А вы знаете кого-нибудь из наших? — спросил я.
— Нет, не знаю. Я младший штурман с того корабля… To-есть я был им… — поправился он.
— Там что-нибудь случилось?
— Да, я убил человека, — чуть слышно прошептал он.
— Что вы говорите! Сейчас?
— Нет, во время рейса… Несколько недель тому назад. На 39° южной широты.
— В припадке гнева? — мягко спросил я, стараясь внушить ему доверие к себе.
Он стоял передо мной в моем костюме, и мне начинало даже чудиться, что я стою перед собственным отражением. Время и перенесенные страдания уже успели несколько смягчить для него ужас его поступка; я острее ощущал этот ужас. Он заметил впечатление, произведенное на меня его словами, и снова заговорил.
— Не правда ли похвальный поступок для уроженца Плимута? — прошептал мой двойник с горькой улыбкой.
— Вы из Плимута?! — Мне сделалось почти жутко: он оказался моим земляком.
— Мой отец учитель в Плимуте, — снова заговорил он. — И меня скоро увидят перед судом. Этого не должно быть. Кто знает… Ну, да не стоит об этом говорить…
Я видел его страдания и понимал, что передо мной стоит невольный убийца, который боится, чтобы я не принял его за обыкновенного преступника.
— Стоит, — сказал я, кладя руку ему на плечо. — Говорите.
— Это несчастье произошла, — начал он, — когда мы работали при постановке фока и при взятии рифов в темноте. Да, все это случилось из-за фока…
«Разыгрался страшный ураган. Только один парус держался против сильного ветра. Это продолжалось несколько дней подряд. Работа была серьезная и очень трудная. При вытягивании фок-шкота старший штурман вое время делал мне грубые и неуместные замечания. Нужно вам сказать, что я был уже страшно измучен продолжительной работой, не имея ни минуты отдыха в борьбе с бушующей стихией. Мои нервы были напряжены до последней степени. Примите еще во внимание и то, что наше судно глубоко сидело в воде…
«Наконец, одно пустое, придирчивое и грубое замечание в такой момент взбесило меня, и я ответил ему дерзостью. Он бросился на меня, как раз'яренный бык, и нанес мне удар. Я ответил тем же. Ослепленные злобой, мы не видали, что к нам приближалась громадная волна. Матросы, заметив ее, бросились на ванты. Я же не думал в этот момент об опасности, а, схватив своего противника, тряс его, как крысу. Матросы кричали нам с вант о приближающейся беде, но все было напрасно… Затем что-то упало сверху мне на голову. После рассказывали, что почти целые десять минут не было ничего видно, кроме трех мачт, паруса, поставленного уже мною на фок-мачте, да кормы корабля: все скрылось под водой и пеной. Было почти чудом, что мы уцелели. Матросы нашли нас на носу корабля под обломками и обрывками снастей. Меня нашли лежащим, на моем противнике. Я крепко вцепился в него руками, а он был уже весь черный: я задушил его…
«Между тем, буря продолжалась. Ветер все сметал с пути, волны яростно перекатывались через палубу. Казалось, что пришел последний наш час… Безумие и ужас охватили нашу команду, в особенности молодежь. Двое матросов сразу поседели. Я удивляюсь теперь, почему матросы не бросили меня, как убийцу, за борт, а вместо этого с трудом высвобождали меня, лежавшего без сознания, от моего мертвого противника.
«Когда я очнулся, то услыхал завывание ветра, страшные удары волн о борта и палубу корабля, скрип досок и голос капитана. Он стоял передо мной и пристально глядел на меня.
«— Штурман Вилькинс, вы убили человека и потому не можете быть моим помощником и штурманом корабля „Буревестник“, — отрывисто произнес он».
Несчастный штурман замолк.
Я стоял, опираясь рукой об угол кают-компании, в двух шагах от него. Мне кажется, что если бы в это время нас увидал мой старший штурман, он бы подумал, что видит своего капитана в двух экземплярах, — так мы были похожи друг на друга в этот момент.
Меня охватило беспокойство. Каждую минуту на палубу мог кто-нибудь войти.
— Лучше будет, если вы спуститесь сейчас в мою каюту, — сказал я, направляясь к ней.
Мой двойник последовал за мной. Наши босые ноги неслышно ступали по палубе. Я впустил его в каюту и осторожно запер дверь, затем прислушался. Было около часу ночи. Разбудив младшего штурмана, я возвратился на палубу, ожидая, когда он придет сменить меня на вахте.
— Нет ни малейшего признака ветра, — сказал я, когда штурман появился на палубе.
— Никакого, капитан. Да, кажется, и не предвидится, — подтвердил он.
— Прекрасно, только за этим вы и должны следить.
— Есть, сэр.
Я прошел взад и вперед по корме. Штурман стоял лицом к носу корабля, положив руки на бизань-ванты. Я вернулся к себе в каюту.
III. Вплавь — за жизнью.
Было по-прежнему тихо; доносился лишь легкий храп старшего штурмана. В моей каюте над столом ярко горела лампа. На столе стоял подарок любезного корабельного поставщика — букет цветов. Это были последние цветы: нам уж больше не придется увидеть их в течение трех месяцев…
Даже при свете висячей лампы трудно было заметить моего несчастного гостя: он стоял, укрывшись моим пальто.
— Мне показалось, что кто-то ходит около каюты, и я спрятался, — прошептал он чуть слышно.
— Никто не смеет войти сюда без моего позволения и не постучавшись, — сказал я тихо.