— Если вы заплатите мне миллион долларов, то я, Бакмайстер, найду вам виновника нью-йоркской глухоты.
Аутсона поразила громадная сумма требуемого вознаграждения. До сих пор еще ни один шарлатан не заводил разговора о миллионах.
«Если это и авантюрист, — подумал сенатор, — то из крупных. Ухо надо держать востро».
Брезгливо морщась, он написал:
— Я заплачу вам два миллиона долларов, если предложение ваше серьезно. Но что можете сделать вы, когда в данном случае бессильны лучшие ученые Америки и Европы?
Вместе с этой запиской Аутсон подвинул Бакмайстеру только что прочитанный доклад научной подкомиссии. Горбун перелистал его небрежно и, презрительно улыбаясь, написал что-то на полях.
— Все ваши ученые — ослы. Эта загадка по плечу одному мне, Бакмайстеру, — прочитал удивленный сенатор.
— Если это не тайна, об'ясните, откуда у вас такая уверенность? — спросил запиской сенатор.
Горбун бесцеремонно сдернул со стола сенатора большой лист бумаги и нервно застрочил карандашом. Пока он писал, сенатор с любопытством разглядывал этого таинственного уродца.
Тщедушное, изуродованное горбом тельце, казалось, с трудом несло тяжесть громадной головы. Оттопыренные, как крылья нетопыря, уши, выпуклый, нависший над глазами лоб, переходивший в лысину, и острый, треугольником, подбородок, уродовали лицо профессора, делая его жутким и отталкивающим. Уголки тонких губ то-и-дело дергались в злой и презрительной усмешке. Близко посаженные друг к другу, маленькие глазки его ежеминутно беспокойно перебегали с предмета на предмет. Но когда взгляд их встречался со взглядом сенатора, то Аутсону делалось как-то не по себе, и он отводил свои глаза в сторону.
Горбун поднял голову и бросил на стол сенатора исписанный лист.
Он написал:
«Я — профессор Копенгагенского университета. Там же, в Копенгагене, я познакомился с одним молодым ученым-любителем, неким Оле Холгерсеном, шведом по национальности. Нас сблизила общая идея — желание создать машину, которая уничтожала бы все звуки на нужной нам площади. Во время нашей совместной работы над этой машиной я поражался громадными знаниями Холгерсена. Я должен сознаться, что он, не профессионал-ученый, а простой любитель, знал больше меня, старой крысы, отдавшей всю свою жизнь науке. И в нашей работе первенствующее положение занимал он, а я был не более, не менее, как его помощником.
«Работа наша близилась уже к концу, но конца-то мне и не суждено было дождаться. Виною этому была моя болтливость. Однажды я высказал предположение, что недурно было бы продать нашу машину какому-нибудь богатому государству. За нее дадут нам целое состояние, так как она принесет громадную пользу, как при нападении, так и при обороне.
«Холгерсен запротестовал. Это был один из тех слюнтяев-идеалистов, которые ненавидят вообще всякую войну. Мы крупно поссорились, а на другой день он пропал. И машина наша осталась недостроенной, так как без него я тыкался, как слепой котенок.
«Я шесть лет искал его по всему свету, но он как в воду канул. А когда Нью-Йорк поразила эта загадочная глухота, я понял, что подобную штуку мог выкинуть только Оле Холгерсен, только один он и больше никто на земле.
«При многих неудачных попытках докончить машину без Холгерсена я случайно натолкнулся на открытие чрезвычайной важности. Я изобрел прибор, нечто вроде пеленгатора, которым могу определить точку, где стоит машина Холгерсена. Для этого нужно лишь, чтобы машина его действовала, излучая в воздух свои таинственные точки. А так как оглохший Нью-Йорк лучшее доказательство тому, что она действует, то я безошибочно определю вам, где скрыта эта машина, а с нею и Холгерсен.
«Я не требую от вас вперед ни одного цента, но в случае успеха вы платите мне оговоренную сумму в миллион долларов. Согласны?».
Рука Аутсона, писавшая ответ горбуну, заметно дрожала.
— Согласен. Работайте. За всем, что вам будет нужно, обращайтесь непосредственно ко мне.
Прочитав ответ, Бакмайстер стремительно сорвался с кресла и, подбежав к сенатору, схватил его руку. Пожатие холодной руки горбуна заставило Аутсона вздрогнуть от непреодолимого отвращения.
Горбун метнулся к двери и пропал.
«Не сон ли все это?», — думал сенатор, глядя на пустое кресло, в котором минуту назад нервно дергалось уродливое существо.
VI. Это стоит миллион долларов.
Снежно-белый «Юнкерс» уже стрелял голубоватыми струйками дыма, готовый каждую минуту оторваться от скучной земли.
Услужливые руки уже готовились распахнуть дверцы кабинки. Аутсон занес ногу на подножку и вдруг попятился: кто-то сильно потянул его сзади за пальто. Сенатор гневно обернулся. Перед ним стоял горбун Бакмайстер.
— Ну, что?.. Что?.. — крикнул сенатор, забыв от волнения, что горбун его все равно не услышит.
Но Бакмайстер, поняв вопрос сенатора, нацарапал карандашом на белой дверце аэропланной кабинки:
— Я запеленговал Холгерсена. Едемте скорее к нему.
— Куда? Где он? — написал на дверце и сенатор.
— Сначала деньги, а потом Холгерсен. Платите миллион долларов.
Аутсон почувствовал, как кровь ударила ему в голову.
— Неужели вы не верите мне, сенатору Штатов? — написал он.
— Нет, — коротко ответил горбун. Аутсона пошатнуло, как от крепкой пощечины. Подняв кулаки, он шагнул вперед и остановился над Бакмайстером. Горбун спокойно нагнулся и, сорвав какую-то травинку, начал внимательно рассматривать ее.
Кулаки Аутсона бессильно опустились. Он отвернулся, вытащил чековую книжку и, облокотившись на крыло аэроплана, написал чек в государственное казначейство на миллион долларов.
Бакмайстер почти вырвал чек из рук сенатора и быстро спрятал его в карман пальто. Затем протянул сенатору сложенный вчетверо лист тонкого картона. Это был крупного масштаба план Нью-Йорка. Красным карандашом на нем был отмечен дом № 421, по Парк-Авеню.
«Форд» буквально глотал пространство. Дома бесконечной Парк-Авеню, словно отбрасываемые невидимой рукой, отлетали назад. Отсутствие всякого движения на этой, когда-то самой оживленной улице Нью-Йорка, позволяло развить сенаторскому «Форду» бешеную скорость.
«А мой полет в Вашингтон? А мой доклад президенту, — вспомнил вдруг Аутсон. Махнул рукой. — Э, после…».
«Форд» круто затормозил и остановился. Горбун бесцеремонно толкнул Аутсона и показал на дом направо. Сенатору бросилась в глаза громадная вывеска кино на высоте первого этажа.
Соскочив с авто, горбун подбежал к входной двери кино. Дернул. Заперто. Наклонился над замком, ковырнул каким-то металлическим предметом. Опять тронул за ручку. Дверь подалась.
«Ловко, — подумал Аутсон, — из этого профессора вышел бы недурной взломщик».
Горбун вытащил револьвер. Решивший ничему не удивляться, сенатор тоже потянул из кармана свой браунинг.
Горбун неуверенно шагнул вперед. Старик-негр встал в дверях, загородив проход. Но два поднятых на уровень его лба револьвера красноречивее всяких слов пояснили ему, чего хотят эти двое белых. Старик попятился назад, оскаливая желтые клыки, как собака, собирающаяся укусить.
Бакмайстер растерянно закрутился по громадному фойэ. Нерешительно толкнул ладонью какую-то дверь и скрылся за нею. Сенатор последовал за ним. Они очутились в пустом зрительном зале. Вправо и влево уходили ряды кресел. Смутно белел экран. В серой полутьме горбун разглядел маленькую дверь около экрана. Направился к ней. Сенатор, через его плечо, нетерпеливо рванул дверь.
Яркий электрический свет ослепил их.
VII. Властелин звуков.
Это была, пожалуй, не комната, а, скорее, камера без окон. По середине ее стоял высокий, как жердь, рыжеватый человек. Громадные голубые глаза его остановились на горбуне со смешанным выражением ненависти, презрения и испуга. Правая сторона его усталого, но еще молодого лица судорожно задергалась.
Горбун же, ткнув пальцем на голубоглазого, отошел в сторону, как бы говоря этим: «Я сделал все, что нужно. Моя миссия окончена».
На листке бумаги сенатор написал:
— Вы Оле Холгерсен?
Голубоглазый прочитал и утвердительно кивнул головой.
— Вы обеззвучили Нью-Йорк? — опять спросил запиской сенатор.
Холгерсен ответил тем же кивком и вдруг, повернувшись, отдернул черный занавес сзади себя. Многочисленными металлическими бликами засверкала машина невиданной конструкции. С первого взгляда бросились в глаза два громадных, в рост человеческий, металлических конуса, привинченные к кронштейнам, осями параллельно полу, на расстоянии метра друг от друга. Конусы были повернуты друг к другу вершинами. От конусов поднимались кверху два толстые, изолированные провода и через отверстие в потолке уходили куда-то наружу.
Сенатор почувствовал, как холодок пробежал у него по спине. Так вот она, таинственная машина, обеззвучившая Нью-Йорк. Вот та загадка, разгадать которую не смогли все ученые мира!
Пляшущими от волнения буквами Аутсон написал:
— Сейчас же прекратите действие вашей машины!
Холгерсен, прочитав приказание сенатора, пожал плечами и, улыбаясь, дернул какой-то едва заметный рычажок. Конусы легко повернулись друг к другу основаниями и…
Сенатор ясно услышал тяжелое дыхание горбуна.
— Что это? — крикнул сенатор и ясно, как всегда, услышал свой голос. — Я слышу!
— Да, мы слышим. Вот она наша… его машина, — прохрипел горбун, бросаясь вперед. Угрожающе выставив кулаки, Холгерсен преградил ему дорогу.
Сенатор отбросил горбуна к двери и, схватив Холгерсена за руку, рявкнул, наслаждаясь звуками собственного голоса?
— Да вы чародей, кудесник! Знаете ли вы это, дорогой мой?!
Холгерсен ответил спокойным, без всяких интонаций, голосом, как говорят давно оглохшие люди: