От пережитою нервного напряжения осталась только общая усталость. Я чувствовал, что мои веки тяжелеют; было тепло, от перископа шел слабый свет. Свист воздуха и жужжание жироскопов убаюкивали меня. Сквозь туман дремоты я слышал, как Этель сказала, что мы прошли четвертую часть пути, и больше ничего не слышал.
— Нет-нет, братец! Этого никак нельзя! — услышал я вдруг ее голос над самым ухом. — Ты, кажется, спишь? А если ты мне будешь нужен зачем-нибудь? Нельзя спать! Проснись!
— М-м-м!
— Неужели тебе не хочется взглянуть на Японию, которая сейчас у нас под ногами?
— К чорту Японию! — буркнул я. — Там темно и все равно ничего не видно…
Джима это ужасно забавляло. Он хохотал. Я обиделся и сказал ему что-то неприятное. Этель сейчас же остановила меня. Негр на своем месте давился и задыхался от сдержанного смеха, и, хотя я не мог видеть его лица, мне все время представлялась его неуместная улыбка. Повелительный тон сестры заставил меня успокоиться, и я, чтобы переменить разговор, спросил ее, где мы находимся.
— В нескольких милях к северу от Пекина.
И опять наступила тишина. Я вполне сознательно называю тишиной тот непрерывный шум, который окружал нас. Я так привык к нему, что больше не слышал его, так же, как мы не слышим тех привычных звуков, которые постоянно наполняют нашу земную природу.
Я долго боролся со сном. Чтобы лучше одолеть ею, я старался заинтересоваться всем, что происходило кругом; я наблюдал за своими спутниками, следил за тем, как Джим то-и-дело сбрасывал балласт, я созерцал выразительный затылок моей сестры или старался себе представить, как в городах и деревушках, которые мелькали у нас под ногами, под рогатыми крышами домиков мирно спали в своих китайских кроватях наши желтолицые братья. Но воображение без знания — ничто. Я совершенно не знал, какие у китайцев кровати, а смотреть было мало толку. Я не различал даже деревьев. Мне приходилось все выдумывать, как детям, об’езжающим чудесные страны на деревянной лошадке, не выезжая из детской.
Наконец, Этель бодро и весело провозгласила тоном слуги из вагона-ресторана:
— Прошу за стол, господа! Полдень.
— Полдень в полночь! — ворчливо сказал я.
Наш завтрак был похож на ужин. Так же был похож на него и обед. Никому не хотелось есть. Под нами проплывали последовательно Каспийское море, Турция, Греция, Калабрия, Испания и Португалия. Но видеть что бы то ни было я не имел возможности, а фантазировать уже устал. Я с раздражением отбивал дробь по нашему прозрачному полу, чувствуя, что долго не выдержу в своей узкой келье. Когда, около 12 часов, Этель приказала мне быть очень внимательным и помнить о своих обязанностях, я радостно встрепенулся. Сестра об’яснила мне, что она остановит мотор и затормозит действие жироскопов, чтобы наша машина постепенно была подхвачена движением земли и нам можно было бы спуститься в Филадельфии.
Лампа излучала свой яркий свет. Джим повернул большой выключатель и перевел несколько рычагов. В корме послышался скрип тормозов о колеса, воздух свистел все слабее и слабее, а стрелка на измерителе скорости начала опускаться.
Я крепко сжимал ручки от шнурков руля. Сестра строго запретила мне передвигать их без особого приказания. Время от времени я видел через пол блестящую поверхность океана, на которой какой-то океанский пароход проводил двойную светящуюся линию, — красную и белую.
Это положение продолжалось неопределенный промежуток времени, который показался мне бесконечным. Наклонившись через плечо сестры, я увидел, что лицо ее было встревожено.
— Дело в том, — ответила она на мой вопрос, — что мы недостаточно замедляем ход. Я боюсь, что мы пролетим мимо Филадельфии.
На часах было половина первого, а воздух свистел все еще достаточно сильно.
— Ты думаешь, — сказал я, — что нам придется приземлиться где-нибудь в окрестностях? Если это будет дальше 100 километров от города…
Негр покачал головой.
— Нет, Джим, не правда ли? — сказала сестра. — Конечно, нечего и стараться. Я слишком поздно остановила мотор.
— Ну, так что же, — сказал я беззаботно. — Остановимся позже, и вы дадите задний ход.
— Арчибальд, ты — осел! Наш аппарат — не автомобиль, а авто-иммобиль, ты сам это сказал. Для того, чтобы мы могли полететь назад, надо, чтобы земля начала вращаться в обратном направлении. Единственное разумное, что мы можем теперь сделать, эго пропустить еще раз нашу планету под нами и затормозить для спуска раньше. Пустите мотор опять в ход, Джим, и сбросьте немного балласта.
Когда она отдала это ужасное приказание, я увидел внизу слабо светившееся пятно — огни Филадельфии, которые промелькнули и погасли.
— Бедный Ральф! — сказала Этель. — Он будет тревожиться.
И, не давая мне времени опомниться, она стала подробно раз’яснять мне, каким способом будет лучше всего достигнуть Бельмонта завтра, когда мы спустимся на землю. По ее предположениям, «Аэрофикс» должен был приземлиться не дальше 20 километров от города. Оттуда придется доставить ело в гараж лошадьми, и мы будем дома еще до рассвета.
Этель, прежде всего, позаботилась о том, чтобы дать каждому необходимый отдых. Она и Джим должны были дежурить по очереди. Что касается меня, завлеченного в это путешествие по неведению, то мне было предоставлено спать хоть все время. Я думаю, что сестра боялась моей нервности, которая проявлялась у меня в порывах тревоги и в раздражении против Джима.
Изнемогая от усталости, я растянулся на стеклянном полу каюты и заснул.
Когда я проснулся, перископ освещал каюту слабым светом; Этель спала, похожая в этом полумраке на мертвеца. Джим, огромный и уродливый, величаво исполнял свою ответственную обязанность. Кругом нас молчала безысходная ночь.
Я поддался внезапному страху и сделал бессознательное движение отчаяния, Моя рука коснулась какого-то. гладкого холодного предмета… Это была бутылка с брэнди… Я стал пить его, совершенно, не думая о том, какое действие он окажет на мою усталую голову в тесном неудобном помещении, где я был заперт.
Было 7 часов. Мы находились над Бамарскими островами, когда Этель отдала приказ остановить мотор.
— Ну, Арчи, вставай! Довольно спать! Возьмись за руль!
— Слушаю, мадам Корбет, — сказал я с любезной улыбкой. — К вашим услугам, мадам Корбет.
Сестра торопливо осветила каюту и подозрительно посмотрела на меня. В течение почти всего дня она сидела ко мне спиной и не знала, спал я или нет. Радостное выражение моего лица она приписала приятной перспективе скорого прибытия в Бельмонт.
Тормоза скрипели. Ветер затихал. Мои спутники были совершенно поглощены сложными операциями над непонятным мне механизмом. Мне стыдно было за свое бездействие. Но благородная гордость наполняла меня при мысли о том, какие важные услуги «я окажу, управляя рулем при спуске. Тогда они увидят мой талант рулевого. Раз-два, — правый борт! Раз-два, — левый борт!
И, чтобы увидеть, что получится, я дернул по очереди за оба шнура. Само собой разумеется, руль остался неподвижен. Сжатый воздушным вихрем, он не мог двигаться на своих шарнирах. Я дергал изо всех сил, но ручки оставались в прежнем положении. Это меня рассердило. «Нет, ты сдвинешься, голубчик!»— заявил я про себя упрямому рулю. — «Ты сдвинешься, чего бы мне это ни стоило!».
И я дернул так сильно, что одна из ручек оторвалась, выдрав при этом из перегородки довольно большой кусок.
Это сразу охладило мой пыл. Я притих и думал уже только о том, как бы мои спутники не заметили, что я натворил.
Но опасения мои были совершенно напрасны, потому что оба были заняты своими аппаратами. Я старался прицепить рукоятку на прежнее место, но стержень, к которому она прикреплялась, ушел в отверстие, через которое он проходил в каюту. Было безумием с моей стороны надеяться, что мне удастся поправить беду, не входя в помещение мотора. Кроме того, я совершенно не знал устройства руля.
Но я неутомимо работал над этим предприятием, обреченным на неудачу. И вдруг терпение мое лопнуло. Гнев овладел мной. Я изо всей силы толкнул ручку вглубь и вверх. Она встретила какой-то предмет, который подался почти так же легко, как лист картона. Ручка прошла его насквозь. Я почувствовал, что ручка застряла в образовавшемся отверстии, и с силой дернул ее. Тогда вдруг послышался свист, заглушивший свист воздуха.
Этель прислушалась. Увидя меня выдергивающим ручку из отверстия, где она застряла, сестра дико вскрикнула.
В это время ручка подалась, наконец. Послышался слабый треск, как будто что-то вспыхнуло… Оба бросились ко мне, крича:
— Джим! Скорее! Газ выходит!.. Там, кажется, искра!..
Но было уже поздно.
Джим бросился к жироскопам. А я, теряя всякое соображение, открыл дверь, которая вела… в бездну. Но броситься я не успел. Стало невыносимо жарко. Раздался оглушительный гром, невыносимо яркий свет, невыносимо громкий треск. Я ухватился за дверь и потерял сознание…
Конец приключения известен вам, господа, лучше, чем мне.
Мистер Арчибальд Клерк окончил свой рассказ. Мы, разинув рты, слушали, как он произносил свои последние слова и допивал последний глоток вина. Благодаря его стараниям поубавилось сигар в ящике, а виски осталось в бутылке только на дне. Мы часто перебивали рассказ мистера Клерка восклицаниями: «А!» «О!» Мне несколько раз приходилось помогать ему подыскивать слова. И он пользовался этими минутами перерыва для того, чтобы истреблять сигары и виски.
Гаэтан бесцеремонно глазел на этого единственного уцелевшего участника чудесного путешествия. Мистер Клерк встал и подошел к одному из иллюминаторов, но в них ничего не было видно, кроме однообразных волн и ясного неба.