Мачту угрожающе встряхивало. Ванты[51]) левого борта ослабли. Было весьма вероятно, что мачта сломается. Ветер с дикой силой хлестал меня по лицу.
Но раздумывать некогда. Нужно спасать судно. Прежде всего необходимо поднять на палубу обломок бушприта и упавшие за борт снасти и паруса. Но это — дело нелегкое. Палуба скользкая, и ветер дует с такой силой, что я должен ползать по палубе, чтобы меня не снесло. Приходилось все время держаться руками за ванты. Я пробовал вытащить бушприт одной рукой, держась другой за ванты. Но ничего не выходило. Тогда я привязал себя к мачте и, лежа на краю борта, стал тянуть бушприт. Лодку качало и подбрасывало на волнах. Несколько раз тяжелый бушприт едва не увлек меня за борт.
Наконец, после нескольких часов утомительной работы, мне удалось поднять на борт обломок бушприта и все снасти, которые я привязал к мачте. Наступала ночь, и я чувствовал себя крайне усталым. Я обессилел и с трудом спустился в каюту. Попробовал было зажечь огонь, чтобы обсушиться и сварить себе хоть чаю, но оба примуса не действовали. Пришлось лечь спать голодным, закоченевшим, вымокшим до нитки. Впервые за всю мою морскую жизнь я представлял из себя жалкого, несчастного моряка…
Буря продолжалась еще четыре дня. Моя лодка находилась всецело во власти волн и ветра. Я не мог управлять ею. Паруса были большей частью порваны, а чинить их у меня нехватало сил. Я ходил несколько дней мокрым. Меня лихорадило. Все время принимал хинин. Решил было зайти на Бермудские острова и там отдохнуть и выждать хорошей погоды.
Но в таком случае моя задача была бы не выполнена. Мой переход через океан ничем не отличался бы от перехода капитана Слокума, который сделал остановку на Азорских островах. Правда, он не выдержал двадцатидневной бури, а я почти что потерпел полное крушение…
Итак я решил зайти на Бермудские острова и переждать бурю. Но на следующий день она стала стихать. Когда я стал определять свое местонахождение, то увидел, что буря отнесла «Файркрест» далеко к северу — приблизительно к тем широтам, где ходят пароходы из Европы в Америку.
И действительно, 28 августа ночью, я впервые увидел пароход, весь залитый огнями. Он плыл на запад. Странное ощущение испытывал я, встретив после почти трех месяцев одиночества корабль на море. С чувством грусти смотрел я на этот пароход.
На следующий день я встретил еще пароход. Я поднял французский флаг, и, когда пароход достаточно приблизился, стал подавать сигналы руками. Вот что я сигнализировал: «Яхта «Файркрест» 84 дня из Гибралтара».
Но сигнализировать было очень трудно, так как на море была легкая зыбь, и мне пришлось, пока я махал руками, упираться и цепляться ногами за снасти.
На пароходе не поняли, повидимому, моих сигналов, но замедлили ход, и корабль приблизился ко мне.
Капитан, стоя на мостике, спросил меня в рупор на плохом французском и английском языке, что мне нужно. У меня не было рупора, но я крикнул ему, что я не хотел его останавливать, а прошу сообщать в Нью-Йорк о моем скором прибытии.
На борту парохода стояли сотни пассажиров, и все что-то кричали мне. Из-за их криков мои слова не долетели до капитана.
Пассажиры, казалось, были очень взволнованы и удивлены, когда увидели на море маленькую лодку и одинокого пассажира на ней.
Когда я вспоминаю об этом теперь, а также то, что на мне почти не было никакой одежды, и что я весь загорел от солнца, то вполне понимаю их удивление.
Напрасно знаками я просил их итти дальше своей дорогой, убеждая, что они мне не нужны. Пароход все-таки приблизился на слишком опасное расстояние ко мне и застопорил. Большой корпус его защищал меня от ветра. Я не мог двигаться вперед, и нас обоих отнесло течением Гольфштрема назад. Волны толкали «Файркрест» к стальному боку парохода.
Теперь «Файркресту» угрожала большая опасность, чем в любую из пережитых им бурь. Пароход, как только он двинется вперед, неизбежно должен будет потопить мою лодку. Тщетно я кричал его команде, что мне не нужно никакой помощи, что я без них доберусь до Нью-Йорка. Мои слова заглушались шумом волн. Вскоре я увидел, что с парохода спускают лодку и два молодых греческих офицера в мундирах, шитых золотом, как у южно-американских генералов, подплыли ко мне. Они кое-как взобрались на «Файркрест» и стали расспрашивать меня.
Я кратко рассказал им мою историю и сказал, что никакой помощи мне от них не нужно… Через, несколько минут они уехали, и скоро пароход стал удаляться… Пассажиры махали мне платками, и я отвечал им флагом. Через полчаса пароход пропал на горизонте.
Затем наступили три тихих, туманных дня. «Файркрест» подвигался вперед очень медленно. Я лишился почти всех парусов, а те, которые удавалось кое-как починить, сильно уменьшились в размере.
Плывя в тумане, в той полосе, где ходят пароходы, я подвергался большой опасности быть раздавленным ими. Туман был такой густой, что с кормы «Файркреста» я не мог различить мачты. Жалобные и протяжные звуки пароходных сирен то и дело слышались в тумане…
Большей частью я лежал в полудремоте, стараясь вознаградить себя за потерянный сон и отдых во время бури. Только тогда, когда шум проходящего парохода становился слишком близким, я вскакивал, выбегал на палубу и трубил в рог.
На третий день этого периода туманов один пароход все-таки едва не потопил меня. Я слышал звуки его сирены и шум машин, и у меня было такое ощущение, будто он идет прямо на лодку. Но паруса «Файркреста» не действовали. Ветра не было, и я не мог уйти в сторону от парохода.
Я начал звонить в колокол, висевший около мачты. Несколько минут казалось вполне вероятным, что мне не миновать гибели. Но, в конце концов, на пароходе услыхали меня и дали сигнал сиреной, что он держит вправо…
10 сентября, утром я увидал берега Америки и остров Нантукетт. Впервые за девяносто два дня я увидел землю. И, как это ни странно, я почувствовал некоторую грусть. Я понимал, что близится конец моего плавания…
На следующий день стали попадаться рыболовные флотилии, сторожевые суда. Я вступил уже в мир людей. Я плыл по морю, комфортабельно обставленному буями и сигналами…
В течение двух дней я шел под парусами вдоль острова Айленд, любуясь виллами и зелеными берегами.
Пролив постепенно суживался, Я находился близ устья Ист-Ривер.
15 сентября, в 2 часа утра, бросил якорь перед фортом Тоттеном. Не покидал руля и не спал в течение семидесяти двух часов. Еле держался на ногах, — но был у цели. Передо мною высились небоскребы Нью-Йорка. Плавание «Файркреста» было окончено. Сто один день назад я вышел из Гибралтара. Сто один день пробыл на океане. Был несколько раз на волосок от гибели, но совершил то, что хотел совершить…
ЧУДЕСА РОБЕРТА ГУДЭНА
Колониальный рассказ А. Грефса.
Рисунки худ. В. Голицына
Жизнь коренных народов Африки и Азии, народов, по большей части, с отсталой культурой — опутана хитрой паутиной колониальной политики империалистических держав. Рассказ «Чудеса Роберта Гудэна» частично разоблачает тайные пружины этой хищнической колониальной политики. В основе рассказа лежит подлинный исторический факт, взятый из закулисной деятельности капиталистического правительства Франции — второй половины XIX столетия.
В стремлении расширить свои колониальные владения и упрочить владычество капитала среди народов Африки и Азии, воинствующие империалистические державы не останавливаются ни перед какими средствами. Наряду с грубой силой оружия и грабительскими методами управления в завоеванных странах, капиталисты применяют и все виды обмана, в том числе мистификацию, и для этой цели в свое время были использованы, между прочим, и такие известные фокусники, как Роберт Гудэн.
При помощи мистификации, конечно, можно на короткое время одурачить доверчивых людей, в среде которых склонность к суеверию поддерживается крайне низким уровнем культуры и всем их общественным укладом. Но рано или поздно угнетенные народы восстают против своих угнетателей. В частности, берберы Марокко — риффы — в недавней войне против владычества буржуазной Франции оказали весьма серьезное сопротивление, несмотря на то, что на стороне европейских завоевателей было преимущество военной техники и численное превосходство. Борьба эта не закончилась и до сих пор, приняв формы упорной партизанской войны[52]).
— Я к вам с секретным поручением, — сказал чиновник министерства иностранных дел.
Роберт Гудэн с изысканной почтительностью провел его в свой кабинет, напоминавший физическую лабораторию, в которую неожиданно вселили хироманта. На столах были расставлены разный физические приборы, зеркала обыкновенные, вогнутые и выпуклые, электромагниты, колбы, весы, а на полу стояла маленькая динамо-машина. Все это находилось в причудливом сочетании с таинственными каббалистическими таблицами и диаграммами. Тут же лежали бычачьи пузыри, несколько экземпляров корана, гипсовый слепок человеческой руки и еще какие-то предметы, назначение которых было совершенно непонятно человеку, не посвященному в тайны магии.
Гудэн, невыразимо сверкая туго накрахмаленной манишкой, остановился посреди кабинета, почтительно склонив голову, и заученным театральным жестом предложил гостю занять место на диване. Затянутый в мундир чиновник, на которого эта необычайная обстановка, повидимому, произвела сильное впечатление, как-то нерешительно присел на диван, с любопытством поглядывая кругом. А Гудэн уселся немного поодаль, в углу, обитом черным крепом, и заиграл радугами бриллиантовых запонок.