ы моря стеной, сложенной из акмонайского камня. От грота каменная тропа приводила на песчаный берег залива. Отсюда кверху поднималась запущенная кипарисовая аллея, местами прерывавшаяся и открывавшая то направо, то налево подземные ходы, отделанные гранитом и мрамором. В конце аллеи — сожженная солнцем, желтела большая поляна, обсаженная тополями.
Посредине поляны возвышалось причудливой формы, непохожее на человеческое жилье здание. Четыре башни по краям правильного четырехугольника соединялись между со бой длинной стеной с готическими окнами.
Здание строилось когда-то с претензией на средневековый замок, хотя едва ли было приспособлено для жилья. Внутри оно образовывало просторный двор, окаймленный высокой стеной и башнями по углам. Тяжелые железные ворота были полуоткрыты, и издали виднелся в старом дворе кучей сваленный хлам, какие-то бочки, оглобли полусломанных повозок, колеса и многое другое, былое назначение чего разобрать я не мог.
Все вокруг было напоено мертвенной тишиной. Ничто не напоминало о возможном присутствии людей на берегу теперь уже дикого и заброшенного залива. Шагах в двухстах от «замка», на высоком зеленом холме, белело другое здание — двухэтажное, густо облепленное балкончиками, террасками, лесенками, висевшими над запущенным, поросшим сорной травой парком. Вывороченные рамы, разбитые стекла, трава и мох, покрывавшие подоконники, показывали, что в доме давно никто не живет.
С любопытством оглядывал я мертвый, покинутый хутор — некогда имение одного из крупнейших магнатов царских времен. Когда-то пышная жизнь богатейшего дворянского гнезда текла на этом, цветущем тогда берегу. Лодка случайных экскурсантов не приближалась к таинственным гротам, высеченным в прибрежной скале. Нога пешехода не смела ступить на подстриженные дорожки кипарисовой аллеи, А на мягком отлогом пляже с двух сторон высились на белых шестах надписи: «купаться воспрещено». Постоянная стража охраняла тогда залив. Подземные ходы, открывавшиеся по сторонам кипарисовой аллеи, вели в знаменитые княжеские подвалы. В мраморных подземных залах пировали во время наездов царя к его любимцу князю. Той же цели служили и гроты, высеченные в скале, с мраморными эстрадами и узкими тропками над самым морем.
Я проходил мимо «средневекового» замка, прежде княжеской конюшни, с твердым намерением выйти из этого мертвого царства к шоссе и, — нечего делать, — пешком двинуться к Судаку. В то время, как в представлении моем возникали картины давнишней жизни дворца на берегу морского залива, неожиданно распахнулись готические ворота и, к чрезмерному моему изумлению, отличная лошадь вынесла из конюшни желтый блестящий кабриолет…
Пораженный, я остановился. Кабриолет весь был покрыт как будто бы свежим лаком и блестел и сиял позолотой. Шелковые его подушки отливали матовым золотом, а на спинке красовался зеленый княжеский герб. На козлах сидел человек в бархатном жилете о большими медными пуговицами, потускневшими от времени.
Преодолев изумление, я подошел к человеку. Через минуту мне уже стало известно, что кабриолет направляется в Судак, то-есть к цели и моего путешествия. Мне не стоило большого труда убедить возницу в бархатном жилете позволить мне сесть на шелковые подушки кабриолета. Человек тронул лошадь кнутом, и мы медленно покатили по шоссе, проложенному над самым обрывом, у подножья которого застыло недвижное, эмалевое море.
Историю кабриолета ломаным языком рассказал возница Меджид, старый княжеский конюх, знавший каждый камень в этих местах, каждый кустик и, уж конечно, каждую тропку.
Что означало таинственное появление кабриолета среди разрушенного дворца? Таинственного не много. Чудом уцелел этот почти драгоценный экипаж в княжеских конюшнях. Санаторий в Судаке выхлопотал право привезти кабриолет для прогулок больных.
Но когда-то, когда-то… в этом кабриолете ездил сам царь! Да, да, Меджид — бывший княжеский конюх — помнит то время. Первый раз, когда ждали царя — князь выписал кабриолет из-за моря, из Англии, специально для прогулок «хозяина русской земли». Из ломаной речи Меджида я понял, что только два раза пришлось Николаю Кровавому ездить в кабриолете, купленном для него старым князем. Больше никому, никому не позволял владелец Нового Света пользоваться кабриолетом. Он не ездил в нем даже сам. Мы с Меджидом первые — кто, по воле случая, оказались пассажирами драгоценного экипажа…
Далеко позади остались живописный залив и развалины замка, окруженные вышками тополей и сплошной стеной кипарисов. Обнаженные, рыжие скалы торчали по одну сторону шоссе, нависали над нами, как бы угрожая свалиться на кабриолет и его седоков.
Шоссе проходило по краю ущелья, у подножья которого распласталось недвижное и бесцветное море. Черные пятна выскакивавших из воды дельфинов нарушали однообразие и гладь залива, и на тонкой линии горизонта вился дымок парохода… Лошадь шла медленно и понуро, изнемогая от жажды.
— Вода нет, — жаловался Меджид. — Князь был — колодец делал. Теперь пропал колодец… Никто нет в Новый Свет… Где вода взять?
Десять километров в томительную жару среди местности, где не достать капли воды, кажутся двадцатью, тридцатью, даже сотней километров… Мы проезжали по краю ущелья, на дне которого словно застывший каменный поток спускался к самому морю…
— Шайтан-дере! — сказал Меджид, оборачиваясь ко мне и указывая пальцем на дно ущелья.
«Чортова пропасть», — перевел я мысленно сказанное Меджидом.
Огромный камень, узкий, вытянутый кверху, напоминавший форму человеческого пальца, торчал на краю дороги, над самым ущельем. В Крыму много подобной формы камней и повсюду их почему-то именуют «пальцами чорта».
Тому, что случилось в следующее мгновение, не предшествовало ничто, могущее хоть как-нибудь подготовить к необыкновенному случаю. Глаза тщетно искали на небе следы облачности. Унылая неподвижность моря скорее раздражала, чем радовала взор. Знойную тишину нарушало только жужанье пчел, возившихся в чашечках цветов шиповника по краю шоссе.
Человеческому вниманию мудрено зафиксировать ничтожную долю секунды. Однако, события, которые произошли у места, где Меджид указал мне на Шайтан-дере, развертывались в неизмеримые доли мгновенья.
Звук оказался первым, что приковало внимание. Он был похож на гром, только много сильнее, чем самый сильный гром. Но прежде, чем факт его появления вошел в наше сознание, в следующую тысячную долю секунды возникла мысль о том, что гром этот не сверху, а снизу… Он как бы рвался откуда-то из-под земли, клокотал где-то под ногами.
В микроскопическую долю мгновенья я успел заметить начавшую поворачиваться ко мне голову Меджида. Но все произошло о такой молниеносной быстротой, что возница даже не успел совершить поворот шеи в мою сторону. Почти сейчас же я увидел, как смешно и беспомощно он привскочил на козлах, точно подпрыгнул, и с силой брякнулся на кожаное сиденье, но брякнулся боком. Одновременно подняло и меня самого, словно кто-то схватил меня под руки и подбросил кверху над кабриолетом. В какую-то следующую долю секунды я уже валялся на дне экипажа, тщетно стараясь ухватиться за что-нибудь, что могло бы меня удержать…
Самое любопытное, что в такую минуту человек теряет способность элементарно соображать. Просто потому, что все совершается быстрее, чем может родиться самая быстрая мысль. Все, что делаешь, делаешь как бы вслепую. Действует только инстинкт. Время исчезает в такие минуты. Не знаешь, секунда ли прошла, или час…
Итак, я лежал на дне кабриолета, не только не понимая, но даже не пытаясь понять, что собственно происходит… Я тянул руки к сиденью, чтобы подняться и сесть на прежнее место.
Прошла еще безмерно малая доля секунды — и, чувствуя сильную боль в спине и ногах, я о изумлением обнаружил себя самого уже на шоссе. Что-то дернуло кабриолет, он стремительно пронесся куда-то прочь от меня, и я вылетел из пего, даже не замечая процесса «полета»…
Грохотало у самого, уха… Я лежал на земле, ухом припадая к шоссейной пыли. Было похоже, что под тонким покровом земли с ужасающей быстротой катится камерная лавина, огромные глыбы гранита сталкиваются будто бы с землей, перекатываются одна через другую и, сотрясая землю, несутся неизвестно куда…
Грохот стих. Я приподнялся и оглянулся вокруг. «Чортов палец» на краю ущелья валялся где-то внизу, словно его выдернули с необычайной легкостью и вывернули. Высокую пихту, секунду назад висевшую на скале над дорогой, придавил громадный камень, согнувший ее до земли…
Внизу, у подножья ущелья, море ходило волнами… Казалось, ведь только-что его бесцветная мертвая гладь раздражала взор скучным однообразием. Сейчас огромные волны налетали на прибрежные камни, разбивались о них, рассыпались на мельчайшие брызги, выбрасывали на берег груды мелких камней и песку.
Море теперь потемнело, вздулось… Мутные клочья пены плавали на его поверхности, устремляясь на гребнях волн к берегу. Но небо оставалось таким же безоблачным, ненарушаемо чистым, и так же был мучительно тих и зноен воздух. Волнение без малейшего ветерка — необычайное, удивительное явление!..
Я взглянул в сторону кабриолета. Меджид сидел на козлах, раскачиваясь, как пьяный. Его лицо было мертвенно бледно и руки беспомощно размахивали в воздухе. Лошадь несла кабриолет над самой пропастью… Было похоже, что тончайшая ниточка отделяет подскакивавшие на камнях колеса от падения в ущелье Шайтан-дере.
Я бросился нагонять Меджида с надеждой вовремя удержать лошадь. Несчастный, обернувшись ко мне, что-то кричал… Я слышал только звук его голоса, но слов разобрать не мог из-за сильного шума моря, доносившегося снизу.
Именно в эту секунду раздался второй подземный удар… Опять, как и в первый раз, сначала под ногами прокатился гром. Опять казалось, что под землей ворочаются, со стремительной быстротой несутся исполинские камни, сотрясая почву… Существует у иных представление, что в подобные минуты земля «раскачивается» из стороны в сторону. Ничего подобного! Ощущение таково, словно человека на мгновение приподнимают от земли