ками на носу, сгорбившись над столом, записывал привычные осточертелые отрывочные фразы:
7 час. 30 мин. Утренний чай.
8 " — " Подъем флага, согласно инструкции. День отдыха. Работ не производилось.
8 " 30 " Команда отпущена до приготовления аппарата к ночному освещению.
12 " 35 " Мимо маяка прошел пароход «Демьян Бедный».
17 " 35 " Команда возвратилась на маяк.
18 " 30 " Приготовление аппарата к освещению.
18 " 49 " Открыл освещение маяка. На вахту вступил т. Петров.
Смотритель записывал то, что происходило вчера. Завтра он будет писать о том, что было сегодня… А что было? Да все то же, беспросветное, серое, будничное…
Смотритель на минуту оторвался от писания. Зевнул, потянулся и глянул в окно.
Еще четверть часа назад горизонт над Каспием был чист и безоблачен. Но теперь в очках смотрителя отразилось темное облачко, белое у краев. С каждой минутой облако росло, чернело, быстро выползая из-за нахмуренного моря. Смотритель перевел ленивый взгляд на барометр, который еще накануне начал резко падать.
— Шторм… — чуть слышно прошептали его губы.
Об этом он запишет завтра, а сегодня надо кончить то, что было вчера, и, еще раз зевнув, смотритель неспеша принялся за журнал.
Он успел уже написать, что «за истекшие сутки особых случаев не было» и что «за 9 часов 55 минут горения израсходовано 9,950 кило керосина».
Теперь обгрызанная ручка пера лениво переехала к нижнему краю страницы, и ржавое треснутое перо, брызгая во все стороны чернилами, медленно зацарапало.
Направление ветра… S.-W.
Сила ветра…….3 балла.
Состояние погоды… 0 "
Состояние моря…..2 "
Высота баром…
Внезапно сильный порыв ветра налетел на маяк, бешено завыл в железных поручнях балкона на башне и потряс стекла в окне, возле которого сидел смотритель. Мелкие камешки, подхваченные с края обрыва, поднялись на воздух и дробью ударили по стеклу. Начался один из тех свирепых штормов, которые так внезапны и обычны на Каспии. Первые редкие и крупные капли дождя с шумом упали на подоконник и тотчас же испарились в сухом накалившемся воздухе. Внезапно почерневшее море заволоклось молочной пеленой дождя, и где-то внизу далекими пушечными раскатами забил прибой о круглые серые скалы. Разом обрушился на маяк косой, почти горизонтальный, проливной дождь, мигом скрывший от глаз смотрителя море. В комнате стало темно. Смотритель нахмурился и поспешно докончил:
Высота барометра….. 756,8
Температура воздуха… 28
Не успел смотритель отложить в сторону обгрызанную ручку, как дверь за его спиной порывисто распахнулась и в комнату вбежала молодая девушка в белом платье. Она казалась взволнованной. Большие голубые глаза смотрели растерянно. Девушка часто переводила дух и оглядывалась на дверь, словно ожидая, что кто-то ее будет преследовать.
— Какие-то люди пришли!.. Они говорили со мною… там, на дворе…
— Люди? — удивленно переспросил ее смотритель. — Киргизы?.. Что же им нужно?
— Нет, это какие-то особенные люди. Их двое… На голове у них вот такие шляпы, — и девушка широко развела руками над головой. — У них ружья, и они одеты совсем по-особенному. Они просили у меня позволения переждать непогоду.
— _ Что же ты им ответила?
— Ах, я так испугалась!.. Я ничего им не сказала, а убежала сюда.
Добрая усмешка скользнула по губам смотрителя, и он с нежностью поглядел на дочь поверх очков:
— Ну, можно ли быть такой дикаркой, Марина! Пойдем к этим людям, авось, они нас не съедят. Не мокнуть же им в степи под дождем! Смотри, что делается за окном…
Смотритель был немало удивлен: люди в широких соломенных шляпах, странно одетые, да еще с ружьями в руках — на этом глухом азиатском берегу! Как и зачем попали они во двор старого маяка в двадцати двух километрах от единственного поселка? Люди— это слово приобрело особенный смысл на краю безлюдной пустыни. За долгие годы, что смотритель прожил тут, он не видал во дворе маяка иных людей, кроме своих подчиненных. Киргизы— кочевники степей — и те не заходили сюда. Раз в год приезжал начальник с ревизией, и этот приезд бывал событием, о котором долго помнили на маяке. И вдруг сегодня…
Все это разом пронеслось в голове смотрителя, пока он отмерял несколько шагов, которые отделяли его от мокнувших за стеною неизвестных людей.
Он поспешно открыл наружу дверь и пытливо глянул на двух загорелых незнакомцев в соломенных шляпах, одетых в светлые рубахи с отложными воротничками и галстуками. На ногах пришельцев красовались кожаные гетры, за плечами торчали охотничьи ружья.
— Войдите… — как-то неловко проговорил сразу смутившийся смотритель.
Незнакомцы не заставили повторять приглашения и тотчас же вошли в сени, сняв круглые шляпы, с которых струилась вода.
— Вы разрешите нам переждать у вас непогоду?.. Мы охотились под кручей за куропатками… Буря так внезапно настигла нас, — заговорил один из пришельцев. — Вас удивляет наше появление, не правда ли? Мы — далекие путешественники… прибыли к вам из Москвы…
— Что?.. Из Москвы! — переспросил недоумевающий смотритель и невольно подумал, что все это сон.
— Я вижу, вы поражены, — сказал старший из незнакомцев. — Однако это так. Позвольте представиться: Сергей Стрелков, в некотором роде писатель. А это мой друг — Владимир Вегин, художник. Мы прибыли сюда с целью изучения вашего края.
Марина, несколько раскрасневшаяся, с нескрываемым любопытством рассматривала странную пару. Наивные глаза ее были широко раскрыты, губы приоткрыты от удивления. Внезапно она спохватилась, что ее роскошные золотистые волосы растрепались, и смущенно принялась поправлять прическу.
— Милости просим, — пробормотал сконфуженный смотритель, приглашая пришельцев в комнаты.
— Смотритель маяка, Федченко, — отрекомендовался он, протягивая руку москвичам. — А это моя дочка Марина, — добавил он голосом, в котором прозвучали теплые нотки.
Вегин, высокий, стройный молодой человек с открытым лицом, протянул девушке руку. Та вспыхнула ярким румянцем и неловко подала сбою маленькую руку, взглянув на него исподлобья.
Федченко забросал своих гостей вопросами и с жадностью ловил каждое их слово. Они должны были рассказать все, что знали о Москве, о загранице и о всех новостях — без различия, касались ли они политики, науки, техники или искусства. Марина была молчалива, ноне упускала ни слова из того, что говорили гости. Ей, выросшей на маяке вдали от людей, многое из того, что говорили, было непонятно, но именно в силу этого писатель, а в особенности, молодой художник Вегин, приобретали в ее глазах ореол чудесного. Подперев личико маленькой крепкой ручкой, она слушала, слушала без конца рассказы о Москве и неизменно краснела, когда молодой человек обращался непосредственно к ней.
Буря не желала угомониться. Дождь, который редко случался в этих краях, казалось, хотел вознаградить себя за долгую бездеятельность и продолжал низвергать на маяк потоки воды. Лишь к вечеру он, наконец, прекратился. Однако Федченко настоял на том, чтобы гости переночевали у него, тем более, что ветер все еще плакал, свистел и завывал в узких бойницах.
Давно уже на верхушке башни загорелся огромный фонарь величиной чуть не с комнату; давно разливал он на десятки километров потоки белого света, а там, под фонарем, в опрятной беленькой комнатке все еще сидели за самоварчиком Федченко, Марина и двое гостей.
— Расскажите же нам теперь про себя, — обратился Стрелков к смотрителю. — Что-нибудь интересное про ваш маяк.
— Увы, рассказывать нечего! — грустно улыбнулся смотритель. — Маяк, как маяк… и все тут. Я, дочка, помощник и сторож — что мы видим… что знаем?.. Каждый день — совсем как другой, и разница лишь в том, что завтра мы засветим огонь на три минуты позже, чем сегодня… Такова уж инструкция… И живем-то мы согласно инструкции.
— Но не может быть, чтобы у вас не было никаких происшествий.
— Представьте себе, не было.
— Ну, скажем, какое-нибудь кораблекрушение?
— За двенадцать лет, что я тут живу, — ни одного…
— Ну, какой-нибудь невероятный ураган?
— Штормы бывают часто, особенно осенью. Но разве это происшествие? Шторм, как шторм, на девять или десять баллов — вот все, что можно про него рассказать… Впрочем, раза два мы, точно, немного испугались. Один раз после ливня вблизи от маяка отошла часть кручи. Размыло ее. Опять же ветер подточил. Гул был порядочный, и земля затряслась, а наутро оказалось, что земля возле кручи треснула. Другой раз скала под нашим двором оборвалась и скатилась вниз с частью стены. Тоже основательный был грохот, но все обошлось благополучно. Теперь начальство хочет перенести маяк подальше от кручи. Больно уж ее ветер подтачивает: все время потихоньку обваливается. Вот и все наши происшествия за последние. двенадцать лет.
— А вы не охотитесь, чтобы скоротать время?
— Ружья нет… Да и глаза не больно-то хорошо видят. Впрочем, у нас тут своя охота бывает, пожалуй, даже почище вашей. Иной раз мы дичи добываем столько, сколько вам ни за что не настрелять.
— Как же это вы ухитряетесь?
— Мы тут, собственно, непричем. Дичь попадается сама. Весною и осенью, когда бывает перелет птиц, мы каждое утро подбираем дичь у себя во дворе и на балконе вокруг фонаря. Птицы обычно норовят лететь краешком моря. Нередко случается, что летят они прямо на огонь, ну, а наш огонек — в две тысячи свечей!.. Понятно, он ослепляет птиц, и много их сразмаху налетает на стену и разбивается насмерть. Один раз мы утром подобрали во дворе двадцать шесть кроншнепов, другой раз — дюжины полторы диких уток. Как-то даже был случай, что мы подобрали фламинго… А сколько весной всякой мелкой пташки на маяке гибнет!..
Пока Стрелков со смотрителем рассуждали о происшествиях на маяке, Вегин, уже неоднократно заговаривавший с Мариной, всячески пытался заставить ее рассказать что-нибудь о себе. Молодой человек все чаще засматривался на девушку с золотистыми волосами и красивым овалом лица. Ему нравились ее неприкрашенные наивность и непосредственность, и, глядя на Марину, он еще не отдавал себе отчета, любуется ли он ею просто как художник, или же в нем смутно начинает говорить чувство более теплое, чем простая симпатия…