Впереди всех сидела высокая крепкая старуха. Ее седые волосы были заплетены в семь тощих косиц. На голову был надет череп оленя с ветвистыми рогами. Дряблая кожа лица и рук пестрела намалеванными кровью знаками. Высохшими руками старуха вертела окатанный водой овальный камень, и хотя он оставался целым, из ее рук сыпались один за другим маленькие камешки такой же формы.
— Из рук падают камни, а из туч упадут на землю олени, — тянула она нараспев.
— Упадут! Упадут! Упадут! — хором кричали старухи.
Когда набралась целая куча камешков, старуха собрала их в пригоршню и, не поднимая глаз, бросила через костер. Они звонко покатились по скале в воду.
— Мы кидаем души, — тянула старуха, — а наши мужчины найдут добычу…
— Найдут! Найдут! Найдут! — подхватывал хор.
Была предвесенняя пора. Мужчины выбивались из последних сил, отыскивая в лесу добычу. Старухи — хранительницы колдовства пытались путем заклинаний и магических действий помочь охоте.
Долго в предутренней полумгле неслись заунывные звуки, смешиваясь с ревом порога Шойрукши.
На противоположном берегу виднелись шалаши.
Обитатели стойбища неподвижно растянулись на шкурах, шепча заклинания. Никто из них по древнему обычаю не смел шевелиться, чтобы и звери в лесу, за которыми пошли охотники, были так же неподвижны. В этом выражалась магическая помощь охотникам. В шалашах было тихо;- изредка вскрикивали грудные младенцы, но тотчас же начинали хрипеть; материнская грудь затыкала им рот.
В одном из шалашей зашевелилась груда шкур, и из-под оленьего полога выполз человек. Он встал на ноги. Рослая фигура четко вычертилась на серебристом фоне неба. Ветер затрепал космы длинных волос. На замасленном кожаном панцыре тускло заблестели бронзовые украшения. Глухо звякнул о пояс чеканный меч. Могучее тело вытянулось во весь богатырский рост. Голубые, все еще застланные сном глаза лениво обежали окрестность. Пошатываясь как пьяный, он побрел вперед. То там, то тут приподнимались пологи шалашей, и много пар глаз с завистью глядели ему вслед: он не свой, чужак, ему можно нарушить закон.
— Смотри, мама, чужой воин куда-то уходит, — зазвенел жалобный голосок одного из ребят. — Мне надоело лежать. Пусти побегать по снегу.
— Молчи! Молчи! — тревожно зашептала мать. — Он к нам пришел из воды. Старухи говорят, что в нем сидят морские духи. Разве мы стали бы давать ему нашу пищу и лучшее место у костра, если бы не боялись его? Ему все можно. Его не надо сердить.
Глухо поскрипывал весенний, уже слежавшийся снег под тяжелыми шагами гиганта. Вольный сын Скандинавии, он с детства привык бороздить моря в поисках незнаемых земель. Сейчас судьба занесла его к этому беломорскому племени. Он был пленником. Медленно, как во сне, не зная сам куда, уходил он от стойбища. Добрел до опушки леса и, резко свернув, направился к ревущему порогу.
Там он растянулся на самом краю скалы, свесив голову к бурлящей воде.
Этот порог напоминал ему один из водопадов его родины: те же скалы, тот же вой воды, та же ярость пенящихся струй.
Долго глядел скандинав немигающими глазами на буйную реку. В желто-белой клокастой пене порой мелькала темная полоса гранита. Она казалась ему бешено несущейся ладьей с его дружиной.
— Олэ! — побежало хриплым ревом по реке. — Олэ, викинги!..
Налитые кровью глаза не отрывались от порога. В мозгу все ярче вспыхивали жуткие картины. В последнее плавание викинги сутки бились среди порогов, увертываясь от рушащихся на ладью гребней волн, пока одним ударом волна не разбила ладью о подводную скалу.
Каждый день долгие часы проводил скандинав на скале во власти бредовых видений. В редкие минуты, когда прояснялся рассудок, он все более убеждался, что ему больше не вырваться на свободу. Кто из?сородичей может узнать, куда закинула его буря? Кто придет к нему на помощь? Глядя на пенистый порог, он переживал последнюю бурю. В памяти всплывало ужасное утро, когда он, разбитый и окровавленный, лежал на берегу. Случайно набредшие на него жители стойбища в страхе разбежались, но потом, видя, что пришлец не нападает на них, снова приблизились, и завязался разговор посредством знаков…
Первый весенний дождичек отрезвил скандинава. Поднявшись, он заметил на острове тлеющий костер, только что оставленный колдуньями. Он еще не бывал на священном островке. Пройдя несколько шагов по льду, он поднялся по ступенькам на скалу. Задумчиво прошелся вдоль наклонной каменной стены, оставляя на снегу глубокие следы.
В затуманенной памяти мелькнули картины далекого прошлого. Ребенком он с любопытством осматривал выбитые на таких же самых скалах рисунки, изображавшие человеческие следы, животных и военные сцены. Его предки когда-то увековечивали на скалах свои победы над жившим в тех местах дикими народами.
Внезапно у скандинава родилась мысль оставить на этой скале такую же память и о себе, ведь когда-нибудь доберутся его смелые сородичи и до этих лесов и узнают, что здесь жил воин их племени. Под руки попался камень; скандинав приставил меч к скале и, ударяя камнем по рукоятке, стал выбивать ямки на словно отполированном граните. Вскоре на камне появился контур правой ступни человека. Чтобы друзья узнали его, скандинав оставил в середине следа не-выбитый круг, знак когда-то полученной им в бою раны. На некотором расстоянии он начал выбивать след левой ноги.
Но вот мерный стук камня о звенящий меч прервался звериным воем. Скандинав прислушался — это кричала одна из старух. Чутким ухом она расслышала стук, доносившийся с заповедной скалы. Тотчас же выползли из шалашей обитатели всего стойбища. По воплям и жестам приближавшейся толпы скандинав понял, что ему приказывают уйти с этого места. Он затрясся от ярости и, злобно оскалив зубы, взмахнул мечом. Этот знак был понятен без слов.
Долго выли старухи, не смея подступиться к осквернителю священной скалы, по которой ступал дух порога, приходивший за их жертвами. Пока мужчины были на промысле, обычай запрещал проливать кровь, чтобы кого-нибудь из охотников не убил зверь.
Рука скандинава онемела от сильной усталости, но он продолжал работу под бессильный рев старух. По скале протянулись следы человеческих ног. Оставалось самое тяжелое — изобразить себя и свой родовой знак. Когда был выбит седьмой след, у пленника мелькнула мысль: «А откуда они узнают, как я попал сюда?». И, чтобы поведать о случившемся кораблекрушении, он решил первым делом изобразить остов разбившейся ладьи с одним человеком в ней (рис. 1).
Изображение ладьи еще не было закончено, когда рев толпы вдруг сменился радостными криками. В синеющей дали мелькали черные точки — охотники возвращались домой.
— Успею ли докончить? — забилась мысль.
Рука, посиневшая от напряжения, едва слушалась. Удары камня нередко попадали по пальцам, но скандинав не чувствовал боли. Надо докончить… успеть бы оставить по себе память. Все более изломанными и кривыми становились контуры ладьи. Но вот ладья закончена. Теперь надо выбить свой родовой знак.
Внезапно тихое урчанье поразило слух скандинава. Он поднял голову. Со всех сторон к скале подкрадывались согнутые фигуры старух… Как по команде старухи смолкли и, незаметно перебирая ногами, словно плыли к скандинаву. В туманном сумраке уродливые фигуры казались зловещими призраками. Чужеземец схватил меч и хоте а броситься на врагов, но онемевшие от долгой работы руки выронили оружие.
В первый и последний раз в жизни стал отступать от врагов скандинав. Словно завороженный, не спуская со старух остановившихся глаз, он медленно пятился от них. Толпа замерла, глядя на поединок богатыря и колдуний. Когда остался один шаг от края скалы, скандинав инстинктивно замер на месте. Но вот рослая старуха прыгнула вперед, и, не спуская с него глаз, протянула костлявые руки к его шее. Скандинав вздрогнул, подался назад, пошатнулся и опрокинулся навзничь в кипящий порог…
В этот миг из толпы раздался звенящий крик. Кто-то забился на снегу.
— Дух чужеземца вошел в него!.. Убьем его!.. — завопили старухи, кидаясь к извивающейся в судорогах фигуре.
— Не троньте! — раздались крики. — Ведь это Льок, он седьмой!
Старухи замерли на месте. Бившийся в припадке был седьмым сыном женщины, ни разу не рождавшей девочек, и по древним преданиям от рождения предназначен был стать колдуном.
Главная колдунья по имени Лисий Хвост злобно заскрипела зубами, глядя на неожиданного соперника; припадок, ломавший юношу, доказывал, что он уже сделался колдуном. Толпа спешно разошлась, боясь прикоснуться к новому колдуну, в которого в это время входили духи…
А в соседнем ельнике, притаившись за мохнатыми ветвями, застыла женская фигура. Это была мать Льока. Со слезами на глазах глядела она на припадок сына. Она знала, как тяжела и опасна участь колдуна. Едва ли он избегнет гибели…
Льок судорожно бился на снегу. Глядя на него, матери казалось, что кто-то невидимый ломает его тело, так неестественны были его движения.
С детства Льоку твердили, что он седьмой сын женщины, уже давшей стойбищу шестерых мужчин, что его родили сами духи, а потому он скоро почувствует, как они войдут в него. Но Льок никогда их не чувствовал. Когда он стал юношей, ему все чаще стали напоминать о его будущих обязанностях. Советовали быть все время готовым к торжественному моменту вхождения духов в его тело. Это ожидание волновало юношу; его нервы все более расстраивались. По ночам его мучили страшные сны.
Минувшей осенью погиб горбун, бывший несколько лет колдуном племени Нужен был новый колдун. То один, то другой охотник уверял Льока, что он видел во сне, как духи бродят около него. Это смущало и пугало юношу. Приближалась весна, скоро начнутся морские промыслы. Охотники все упорнее твердили Льоку о его призвании. Жуткая сцена гибели скандинава, побежденного старухами, потрясла Льока. Сказались бессонные ночи, полные ожидания духов.