Воздух по-прежнему был тёплым. Не снять ли скафандр, подумал Хорза, и решил не снимать; пусть он и неудобен, но без него может стать холодно. Он снова лёг.
Где сейчас Йелсон? Выжила ли она после взрыва… и после столкновения? Хорза очень надеялся на это и считал вполне вероятным; он не представлял её мёртвой или умирающей. Конечно, этого слишком мало, чтобы делать такие выводы, и он сам призвал себя не быть суеверным. Но то, что он не мог представить её мёртвой, как-то утешало. Чтобы погасить эту девушку, нужно куда больше, чем тактическая атомная бомба Ламма и столкновение миллиардов тонн корабля с айсбергом размером с небольшой континент…
Хорза заметил, что при мысли о Йелсон он улыбается. Он охотно поразмышлял бы о Йелсон ещё, но надо было подумать и о других делах.
Этой ночью он совершит превращение. Это было всё, что ему оставалось. Вероятно, об этом теперь не стоило и думать. Крайклин или мёртв, или — если всё-таки жив — никогда больше с Хорзой не встретится. Но Оборотень подготовил себя к трансформации; его тело ждало её, и ничего лучшего ему в голову не приходило.
Ситуация, убеждал он себя, совсем не безнадёжна. Он не был тяжело ранен, его, кажется, несло к острову, где, вероятно, всё ещё стоит чужой шаттл, и если оттуда удастся вовремя выбраться, Эванаут и игра-катастрофа могут дать ему шанс. Так или этак, Культура все равно разыскивала его, а потому не стоит слишком долго сохранять одну внешность. К чёрту, сказал он и начал трансформацию. Он уснёт Хорзой, которого знали другие, а проснётся копией капитана «Вихря чистого воздуха».
Он как мог подготовил своё разбитое и ноющее тело к изменению, расслабил мышцы, активировал железы и группы клеток и силой воли послал по особым нервам, которые имели только Оборотни, сигналы от мозга к телу и лицу.
Он смотрел на красное солнце, которое тускнело уже совсем низко в своём пути над океаном.
Теперь уснуть, уснуть и стать Крайклином, принять ещё один новый облик, добавить это превращение к множеству других в своей жизни…
Может быть, это уже не имеет смысла, может быть, он превращается в этот новый образ, только чтобы умереть. Но что мне терять? — подумал он.
Он смотрел на опускающийся и темнеющий красный глаз солнца, пока не вошёл в сон перевоплощения, и хотя глаза его были закрыты, в трансе превращения он всё ещё видел под своими веками это умирающее сияние…
Глаза животного. Хищника. Он заперт в них и глядит ими. Никогда не спящий, представляющий троих людей. Владеющий собственностью: оружием, кораблём и отрядом. Может быть, это пока совсем немного, но однажды… пусть хоть чуть-чуть повезёт и только, на это имеет право каждый… однажды он им покажет. Он знал, на что способен, знал, на что годится и кто годится для него. Остальные были только фишками в игре; они принадлежали ему, так как выполняли его приказы; в конце концов, это его корабль. Прежде всего женщины — простые фигуры. Они могли приходить и уходить, это его совсем не интересовало. Всё, что нужно, — делить с ними опасность, и они уже считают тебя чудесным. Они не понимают, что для него нет никакой опасности; ему ещё многое надо сделать в жизни; он знал, что погибнуть в бою глупой, жалкой смертью — не для него. Галактика однажды ещё узнает его имя, и если ему в конце концов придётся умереть, будет оплакивать или проклинать его… Он ещё не решил, что именно — оплакивать или проклинать… Возможно, это будет зависеть от того, как Галактика будет обходиться с ним до того… Всё, что ему нужно, это квантик везения, только то, что имели другие, командующие более крупными, более удачливыми, более известными, более устрашающими и почитаемыми Отрядами Вольных Наёмников. Им, должно быть, везло… Возможно, они были выше, чем он сейчас, но однажды и они будут смотреть на него снизу вверх; все до единого. Все узнают его имя: Крайклин!
Хорза проснулся в утренних сумерках. Он по-прежнему лежал на омываемой водой крыше шаттла как что-то, что выполоскали и разложили на столе. Он полуспал, полубодрствовал. Похолодало, свет стал слабее и синее, но больше ничего не изменилось. Он заставил себя снова погрузиться в сон, уйти прочь от боли и потерянных надежд.
Больше не изменилось ничего… кроме него…
Надо плыть к острову.
Когда Хорза проснулся тем же утром второй раз, он чувствовал себя совсем иначе — лучше, бодрее. Солнце поднялось высоко в небо, оставив позади себя высокий туман.
Остров стал ближе, но Хорзу проносило мимо. Теперь течение несло его и шаттл прочь от острова, после того как они приблизились на два километра к группе рифов и песчаных отмелей вокруг острова. Хорза обругал себя за то, что так долго спал. Он выбрался из скафандра — теперь он был бесполезен и заслуживал быть выброшенным — и оставил его на чуть скрытой водой крыше парома. Хорза был голоден, в желудке урчало, но чувствовал он себя в форме и в состоянии проплыть те три километра, что, по его оценкам, отделяли от острова. Он нырнул в воду и поплыл сильными гребками. Правая нога болела там, где в неё попал лазер Ламма, и на теле ещё не зажили стёртые места. Но он сможет это осилить; он знал, что сможет.
Через несколько минут Хорза один-единственный раз оглянулся назад. Скафандр ещё был виден, паром — нет. Пустой скафандр походил на сброшенный кокон твари, претерпевшей метаморфозу. Раскрытый и пустой, он качался на волнах позади него. Хорза отвернулся и поплыл дальше.
Остров хотя и медленно, но приближался. Вода сначала казалась тёплой, но потом будто стала холоднее, и боль в теле усилилась. Не обращая на неё внимания, Хорза отключил её, но заметил, что начал плыть медленнее, и понял, что с самого начала взял слишком высокий темп. Он сделал короткую передышку, болтая в воде ногами и попив немного тёплой пресной воды, поплыл осознанно ровными гребками к серой башне далёкого острова.
Ему очень повезло, внушал он себе. Он не был серьёзно ранен при падении парома — хотя боли все ещё докучали ему своими жалобами, как бесшумные родственники, запертые в дальней комнате, и мешали сосредоточиться. Вода хоть и стала ощутимо холоднее, но была пресной, так что он мог пить её и не бояться обезвоживания организма. Но в голове пронеслось, что солёная вода держала бы его лучше.
Хорза не сдавался. Плыть должно было становиться все легче, но всё время становилось лишь труднее. Он перестал думать об этом, сосредоточился на своих движениях, на ровных, ритмичных взмахах рук и ног, толкающих его сквозь воду, через волны, вверх, вперёд, вниз; вверх, вперёд, вниз…
Под собственными парами, сказал он себе, под собственными парами.
Гора на острове росла очень медленно. Хорзе казалось, будто он сам строит её, укладывает слой за слоем ровно с таким напряжением, которое необходимо, чтобы заставлять гору казаться больше, собственными руками укладывает камень за камнем… Ещё два километра. Потом ещё один. Солнце поднималось всё выше.
Наконец он добрался до внешних рифов и отмелей и оцепенело заскользил мимо них по мелководью. Море боли. Океан усталости.
Он плыл к берегу, через веер волн и прибоя, проникающего сквозь просветы в рифах, которые он миновал…
…и чувствовал себя так, будто вовсе не снимал скафандра, будто тот всё ещё был на нём и, задубев от старости и ржавчины или наполнившись водой и песком, тянул его назад.
Он слышал, как волны разбивались о берег, а когда поднимал голову, видел людей на берегу: худые тёмные фигуры в лохмотьях толпились вокруг круглой палатки и костра или бродили неподалёку от них. Некоторые находились прямо перед ним, стояли в воде с корзинами, большими дырявыми корзинами на бёдрах; они бродили по мелководью, что-то собирали и складывали в эти корзины.
Его они не замечали, и потому он плыл дальше, медленными, почти поглаживающими движениями рук и ног.
Люди, собиравшие дары моря, совсем не обращали на него внимания. Они продолжали бродить по прибою, время от времени наклоняясь, чтобы что-то достать из песка. Глаза их ищуще рыскали вокруг, но лишь в ближайшем окружении, так что его они не видели. Гребки Хорзы замедлились до едва заметного, умирающего поглаживания. Он уже не мог поднять руки из воды, а ноги совсем онемели…
Потом сквозь шум прибоя Хорза словно во сне услышал рядом крики множества голосов и приближающийся плеск. Он всё ещё медленно плыл, когда его подняла очередная волна, и он увидел множество худых людей в набедренных повязках и рваных куртках, бредущих к нему по воде.
Они помогли Хорзе перебраться через разбивающиеся о берег волны и просвечиваемые солнцем отмели на золотой песок. Какое-то время он лежал, пока тонкие исхудалые люди бегали вокруг него и тихо переговаривались друг с другом. Их языка он никогда прежде не слышал. Хорза попробовал пошевелиться, но не смог. Мускулы казались безвольными тряпками.
— Привет, — прохрипел Хорза и повторил это слово на всех языках, какие знал, но ни один не сработал. Он оглядел лица стоящих вокруг людей. Они были гуманоидами — но это слово охватывало так много видов по всей Галактике, что постоянно шли дискуссии, что скажет на это Культура. Ведь обычно Культура принимала законы (только сама Культура, конечно, не знала настоящих законов), что значит быть гуманоидом или насколько разумен тот или иной вид (одновременно разъясняя, что сам по себе разум мало что значит), или как долго должны жить люди (хотя бы в качестве примерного отправного пункта), и люди без всякой критики принимали эти законы, так как каждый верил тому, что Культура в своей пропаганде говорила сама о себе, что именно она вправе судить непредвзято и без собственной заинтересованности, что ею движет только стремление к абсолютной истине… и так далее.
Но были ли эти люди вокруг него действительно гуманоидами? Они были примерно одного с Хорзой роста, с симметричными телами, имели в общем и целом такую же структуру суставов и такую же дыхательную систему, а на их лицах — хотя каждое выглядело как-то иначе — присутствовали глаза, рот, нос и уши.