я не могу сдаться, я должен держаться, потому что я не заслуживаю быстрой добровольной смерти. мои товарищи ждут, но они не знают, что я проиграл так безнадежно. я не достоин того, чтобы соединиться с ними. мой клан должен рыдать.
ах эта боль… темнота и боль…
Они добрались до станции.
Над платформой возвышался поезд Командной системы. Его темное, длинное тело посверкивало от огней, освещавших путь тем, кто вошел на станцию.
– Ну вот, наконец-то, – сказал Унаха-Клосп и остановился, давая Бальведе сойти с паллеты, потом поставил ее, полную припасов и материалов, на пыльный пол.
Хорза приказал идиранину встать у ближайшего мостика над рельсами, к которому и привязал его.
– Ну, – обратился Ксоксарле к привязывавшему его Хорзе, – так что насчет твоего Разума, карлик? – Он, словно взрослый на нашалившего ребенка, укоризненно посмотрел сверху вниз на гуманоида, который обматывал проводом его тело. – Где же он? Что-то я его не вижу.
– Терпение, командир, – сказал Хорза, завязывая провод и проверяя его на прочность, потом сделал шаг назад. – Удобно? – спросил он.
– Мои кишки болят, челюсть сломана, в ладонь впились осколки твоего масс-детектора, – сказал Ксоксарле. – А еще во рту у меня жжет – там, где я откусил себе кусок мяса, чтобы убедительно плевать кровью. А в остальном я в порядке. Спасибо, союзничек. – Ксоксарле, как мог, поклонился Хорзе.
– Только никуда не уходи. – Хорза язвительно улыбнулся.
Он оставил Йелсон сторожить Ксоксарле и Бальведу, а сам вместе с Вабслином отправился в пультовую.
– Я проголодался, – заявил Авигер, сел на паллету и взял пищевую плитку.
Оказавшись в пультовой, Хорза несколько секунд рассматривал рубильники, переключатели и счетчики, потом начал настройку.
– Я, гм-м… – начал Вабслин, почесывая лоб через откинутый щиток своего шлема. – Я все хотел спросить… насчет масс-детектора в твоем костюме… Он работает?
Слабо засветилась одна контрольная группа – приблизительно двадцать приборов. Хорза обвел их взглядом, потом сказал:
– Нет. Я уже проверял. Он немного реагирует на поезд, и все. Это началось километра за два до станции. Либо после уничтожения корабельного детектора чертов Разум переместился, либо мой детектор плохо работает.
– Вот черт, – вздохнул Вабслин.
– Да ладно. – Хорза перевел несколько выключателей в рабочее положение. Засветились новые приборы. – Давай-ка включим питание. Может, потом что-нибудь придумаем.
– Ага, – кивнул Вабслин.
Он бросил взгляд назад через открытые двери помещения, словно проверяя, не загорелся ли там свет. Но увидел он только неясные очертания Йелсон, стоявшей спиной к нему, на темной платформе. Чуть дальше смутно виделась часть поезда – огромного, высотой в три этажа.
Хорза подошел к другой стене и включил несколько рубильников. Он постучал ногтем по двум-трем циферблатам, бросил взгляд на ярко вспыхнувший экран, потер руки и поднес большой палец к кнопке на центральной консоли:
– Ну, кажется, всё.
Он нажал кнопку пальцем.
– Да!
– Ура!
– Получилось!
– Ну, если хочешь знать, давно было пора.
– Вот, значит, карлик, как это делается…
– …Черт! Если бы я знал, что у нее такой цвет, ни за что бы не стал есть…
Хорза слышал голоса остальных. Глубоко вздохнув, он повернулся к Вабслину. Коренастый инженер стоял в ярко освещенной пультовой, мигая отвыкшими от света глазами. Он улыбнулся.
– Класс, – сказал он и обвел взглядом помещение, продолжая кивать. – Класс. Наконец-то.
– Отлично, Хорза, – сказала Йелсон.
Хорза слышал, как другие выключатели, более крупные, автоматически переходят в рабочий режим, двигаясь где-то у него под ногами. Пультовая наполнилась гудением, а воздух вокруг них – запахом горящей пыли, похожим на теплый дух проснувшегося животного. В пультовую проникал и свет со станции. Хорза и Вабслин проверили еще несколько приборов и вышли из помещения.
Станция была залита ярким светом. Все сверкало. На серо-черных стенах отражался свет путевых огней и осветительных панелей на потолке. Поезд Командной системы, впервые представший перед ними во всей красе, заполнял всю станцию – сверкающий металлом монстр, напоминающий громадную андроидную версию рассеченного насекомого.
Йелсон сняла шлем, провела руками по ежику волос и оглянулась, щурясь от яркого бело-желтого света с потолка.
– Итак, – сказал Унаха-Клосп, подплывая к Хорзе; его корпус посверкивал в резком свете. – Где же находится то устройство, которое мы ищем? – Он завис рядом с лицом Хорзы. – Детектор вашего скафандра видит его? Он здесь? Мы его нашли?
Хорза отмахнулся от машины.
– Дай мне немного времени, автономник. Мы только-только добрались. Питание я подал, как обещал, разве нет?
Он прошел мимо Унаха-Клоспа, за ним последовали Йелсон, которая то и дело оглядывалась, и Вабслин, тоже смотревший во все глаза – главным образом на посверкивавшие бока поезда. Станция заполнилась гудением работающих вхолостую двигателей, шипением вентиляторов и системы циркулирования воздуха. Унаха-Клосп перевернулся и обратился лицевой частью к Хорзе, оставаясь на уровне его головы.
– Что вы хотите этим сказать? Ведь вам нужно только посмотреть на экран – показывает он Разум или нет.
Автономник приблизился и чуть опустился, заглядывая на кистевой экранчик скафандра Хорзы, но тот от него отмахнулся.
– Тут реактор создает помехи. – Хорза посмотрел на Вабслина. – Но мы сообразим, что делать.
– А ты пока осмотри ремонтную зону, проверь все места, – сказала машине Йелсон. – Займись чем-нибудь полезным.
– Он просто не работает, да? – сказал Унаха-Клосп, который не отставал от Хорзы, заглядывая ему в глаза и отступая перед ним. – Этот трехногий фанатик расплющил масс-детектор, и теперь мы как слепые; все, что мы делали, – впустую, да?
– Нет, – раздраженно ответил Хорза, – не как слепые. Мы его отремонтируем. А теперь как насчет того, чтобы для разнообразия заняться чем-нибудь полезным?
– Для разнообразия? – повторил Унаха-Клосп, вкладывая в эти слова немало чувства. – Значит, для разнообразия? Вы забываете, кто спас вас всех в туннеле, когда наш маленький идиранин пошел вразнос?
– Хорошо, автономник, – сказал Хорза, стиснув зубы. – Я тебя уже поблагодарил. А теперь осмотри станцию – может, увидишь что-нибудь.
– Что-нибудь вроде Разума, которого вы не можете обнаружить своим разбитым масс-детектором. А чем вы все собираетесь заниматься, пока я буду осматривать станцию?
– Отдыхать, – сказал Хорза. – И думать.
Он остановился перед Ксоксарле и осмотрел его путы.
– Вот замечательно, – язвительно усмехнулся Унаха-Клосп. – Много пользы было от вашего думания…
– Черт тебя задери, Унаха-Клосп! – сказала Йелсон, тяжело вздыхая. – Уходи или оставайся, но только заткнись.
– Понял! Договорились! – Унаха-Клосп отлетел от них в сторону и взмыл к потолку. – Тогда я пойду и где-нибудь потеряюсь. Я должен был бы…
Он говорил на лету. Хорза закричал, перекрывая голос автономника:
– Пока ты не улетел: не слышишь никаких сигналов тревоги?
– Что? – резко остановился Унаха-Клосп.
Вабслин изобразил на лице деланно-озабоченное выражение и оглядел блестящие от огней стены станции, словно пытаясь услышать те частоты, которые не в силах было различить его ухо.
Унаха-Клосп помолчал несколько мгновений, потом сказал:
– Нет. Никаких сигналов тревоги. Я ухожу. Проверю другой поезд. Вернусь, когда решу, что вы пришли в более благодушное настроение.
Он развернулся и полетел прочь.
– Доролоу могла бы уловить тревожные сигналы, пробормотал Авигер, но никто не расслышал его слов.
Вабслин посмотрел на поезд, сверкающий в станционных огнях, – и, подобно поезду, казалось, засветился изнутри.
… – что это? это свет? может, мне кажется? может, я умираю? неужели я умираю? неужели я умираю так скоро? я думал, у меня еще есть какое-то время и я не заслуживаю…
свет! это свет!
Я снова вижу!
Приклеенное к холодному металлу его собственной засохшей кровью, тело его, искалеченное и умирающее, надтреснуло и повернулось. Он открыл, насколько мог, единственный оставшийся глаз. Слизистая оболочка высохла, и ему пришлось моргнуть несколько раз, чтобы лучше видеть.
Его тело было темной и чужой страной боли, континентом муки.
… – Один оставшийся глаз. Одна рука. Ноги нет – как срезало. Одна онемела и парализована, другая сломана (он проверил, чтобы убедиться, пытаясь пошевелить этой конечностью; боль огнем пронзила его, словно молния, вспыхнувшая над темной землей – над его истерзанным телом) и мое лицо… мое лицо…
Он чувствовал себя как раздавленное насекомое, брошенное детьми после жестоких дневних игр. Они решили, что он мертв, но природа создала его не похожим на них. Несколько дыр в теле – ничего страшного, оторванная конечность… его кровь не фонтанировала, как у них, когда отрывалась нога или рука (он вспомнил видеозапись: как рассекают на части человека), и воин не испытывал шока, у него внутри не было ничего, подобного их жалким, мягким, уязвимым системам. Он получил выстрел в лицо. Но луч или пуля не пробили внутреннюю кератиновую пластину, защищающую мозг, и не повредили его нервы. Точно так же, хотя его глаза были размозжены, другая сторона лица осталась целой, и он все еще мог видеть.
Свет был слишком ярок. Зрение его прояснилось, и он, не шевелясь, смотрел на сводчатый потолок станции.
Он чувствовал, что медленно умирает: внутреннее знание, которого у них опять же не было. Он чувствовал медленное внутреннее кровотечение, ощущал, как растет давление в его груди, как сквозь трещины в кератине медленно выходят жизненные соки. Остатки скафандра должны были ему помочь – но не спасти. Он чувствовал, как медленно выходят из строя его внутренние органы – слишком много дыр в перегородках между системами. Желудок уже никогда не переварит его последнюю еду, а передний легочный мешок (обычно содержавший запас гиперокисленной крови на тот случай, если тело израсходует последнюю энергию) опустошался, его драгоценная жидкость бездарно расходовалась в безнадежном сражении, которое вело его тело против падающего давления крови.