В величье сточных канав -
Совершенно неправдоподобных,
На грани фарса…
Громкий голос.
Кустистые брови.
Смакованье своих несчастий:
Словно бы жить паршиво – большая победа
И высокое
Достиженье.
Он плоскостопо стоял на моем полу.
Он вызвал во мне то самое отвращенье,
Что считал великим
И нужным.
A Visitor Complains
В осаде
Вот эта стена – зеленая,
Та – голубая.
У третьей – глаза, и ползают по четвертой
Злые голодные пауки.
Нет, эта стена – пластинка воды замерзшей,
А та – подтаявший воск,
Третья бабки моей лицо обрамляет,
С четвертой падают кости отца.
А снаружи – город, город снаружи,
Он содрогается от колокольного звона и вспышек света,
Город – могила открытая,
Мне никогда не отважиться выйти наружу,
Лучше уж здесь оставаться, прятаться здесь,
Отключить телефон,
Задернуть наглухо шторы,
Выключить
Свет.
Город – много безжалостней стен,
И, в конце-то концов, стены -
Это все, чем мы обладаем,
А почти ничего
Все же гораздо лучше,
Чем
Совсем ничего.
Besieged
Новичок
Раннее утро, эпоха Великой депрессии,
Железнодорожное депо, двадцатилетний я.
Иду вдоль товарных вагонов «Юнион Пасифик» -
С опаской,ведь это
Первый мой день на новой работе.
Я почти уж дошел до места, где мы карточки пробивали -
И путь преградили три человека.
Лица без выраженья,
Ноги немного расставлены.
Когда подошел я ближе, один ухватил себя за член,
Двое других заржали.
Я быстро пошел на них,
И в последний момент они расступились.
Пройдя сквозь строй их,
Я остановился
И обернулся: «Я морду начищу любому из вас.
Один на один.
Кто-нибудь хочет
Попробовать прямо сейчас?»
Никто из них не шелохнулся
И не сказал ни слова.
Я пошел прочь,
Нашел свою карточку среди прочих,
Втолкнул в щель.
Подошел бригадир. Он был
Уродливей даже меня.
Он сказал: «Слушай, мы здесь просто делаем нашу работу.
Проблемы нам не нужны».
Я приступил к работе.
Позже, когда я чистил багажный ящик
Мокрой санитарной щеткой,
Главный из тех троих подошел и сказал:
«Ну, мужик, мы тебя достанем».
«Может, и так, – сказал я, – но это будет непросто».
Неплохая была работа. Похмелье прошло,
Мне нравилось, как санитарная щетка смывает грязь,
Меня манили дешевые бары грядущей ночи,
А в комнате, как всегда, поджидала бутылка вина…
В полдень в курилке
Я всунул монетку в автомат с газировкой. Те трое стояли поодаль. Болтали. Глядели.
Но дни и недели прошли -
И ничего не случилось.
Я шесть недель проработал – и сел в нью-орлеанский автобус.
И, озирая в окно пустые, бесплодные земли,
Потягивая «Катти Сарк»
Из бутылки,
Я думал – когда же и где
Я наконец-то остановлюсь
И приживусь?
The Novice
Клеопатра теперь
Она была красивейшей из актрис
Нашего времени,
Когда-то она выходила замуж
За добрую дюжину
Богатых и знаменитых мужчин -
А теперь с перебитым хребтом лежит на растяжке
В больнице, на обезболивающих.
Ей теперь шестьдесят…
Еще несколько лет назад
Ее палата ломилась бы от букетов,
Телефон бы трещал,
Посетители в очереди стояли.
А теперь телефон звонит слишком редко,
Несколько жалких цветочков
Подарены лишь из вежливости,
И почти что нет посетителей.
Но с возрастом эта дама стала умнее,
Теперь она знает больше и понимает больше,
Чувствует глубже, относится к жизни мягче.
А толку что?
Если ты – больше не молодая
Клевая телка, если уже не можешь
Играть обольстительниц,
Закинув ножку на ножку,
Мерцая взором лиловым
Из-под длинных
Черных ресниц,
Если ты – не красавица больше
И уже не снимаешься в фильмах,
Если тебя уже
Не фотографируют
Мертвецки пьяной
С молодым любовником
В дорогом кабаке, -
Толку-то что?
Теперь она, позабытая всеми,
Лежит в больнице,
Вцепившись в спинку кровати,
А возможности новые манят
Новые поколения.
На растяжке женщина в шестьдесят
Выглядит жалко,
И никто не желает сидеть
В ее палате.
Слишком уныло!
Этому миру нужны только сильные,
Красивые и молодые.
Знаменитая в прошлом актриса,
Позабытая всеми, лежит в больнице.
Интересно,
Что она думает
Бесконечно ползущими
Часами
И днями
О бывших любовниках,
О бывших фанатах,
О юности, бесследно ушедшей?
Мне и впрямь любопытно -
Что ж она думает?
Может, она обрела свое настоящее «я»?
Может быть, мудрости высшей достигла -
Но не слишком ли поздно?
И если мудрость приходит, увы, слишком поздно,
Лучше ли это,
Чем если б она не пришла
Вообще никогда?
Cleopatra Now
Мольба
По ночам размышляю о навеки ушедших
Годах, о навеки утраченных женщинах.
Я б не печалился ни об утраченных женщинах,
Ни об ушедших годах,
Если бы все мы могли хоть немного пожить в мире -
Год, месяц, хотя бы неделю…
Не «мир во всем мире» – мне бы хватило малости,
Жалкого личного мира.
Понежиться в нем, как в теплой воде зеленой -
Хотя бы немножко, хоть час провести в мире,
Ночью, ночью, в которой я бы мог размышлять
Об ушедших годах и утраченных женщинах, -
Этой долгой, темной и одинокой
Ночью.
Please
Барометр
Критики будут рядом
Всегда.
Чем твой успех больше,
Тем сильнее
И злее
Критиковать тебя станут -
Особенно те,
Кто отчаянно жаждет
Успеха,
Подобного твоему.
Но надо всегда помнить -
Какой бы критика ни была,
Надо стараться оттачивать,
Сколь возможно,
Свое мастерство.
Мне кажется – критиков бесит
Сильнее всего,
Если успех пришел
К человеку
Из ниоткуда -
А не из тесного круга
Ждущих
Критического признания.
В центре картины -
Критики и авторы-неудачники.
Чем больший успех приносит тебе
Природная сила
Таланта,
Тем изощренней
Становятся их усилья -
Интриги их,
Подлости их,
Злобные их
Сожаленья -
Дескать,
Ты изначально
Был не так чтоб особо хорош,
А уж теперь,
Без сомненья,
Стал еще хуже.
Критики будут
Всегда рядом,
А если они вдруг замолкнут -
Можешь быть твердо уверен:
Твой краткий жизненный путь на этой земле
Окончен.
The Barometer
Враг короны, 1935 год
Я смотрел на него и думал:
Вот нелепые уши и идиотский рот,
И неправильные глаза,
И ужасные туфли,
И звук голоса слух оскорбляет.
Кажется, даже рубаха свисает с его плеч
С большим отвращеньем,
А жует он – точь-в-точь как пес,
А на его кадык и взглянуть-то противно!
И почему говорит он только на две темы -
О деньгах и работе?
И почему, принимая душ,
Он так злобно плещется в ванной?
И за что он меня ненавидит?
И за что я его ненавижу?
Почему мы стали врагами?
Почему он выглядит глупо?
Как избавиться от него?
«НА ЧТО, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ,
ТЫ УСТАВИЛСЯ?! – он орет. -
УБИРАЙСЯ В СВОЮ КОМНАТУ!
Я ПОЗЖЕ С ТОБОЙ РАЗБЕРУСЬ!»
«Валяй разбирайся».
«ЧТО-О?!»
«Валяй разбирайся».
«ТЫ НЕ СМЕЕШЬ
ТАК ГОВОРИТЬ СО МНОЙ!
УБИРАЙСЯ К СЕБЕ В КОМНАТУ!»
В комнате было прекрасно.
Там я его не видел,
Не слышал его криков.
Я смотрел на комод -
И комод был прекрасен,
Я смотрел на ковер -
И он был прекрасен тоже.
Я сидел на стуле и ждал.
Проходили часы…
Стемнело.
Теперь он,
Должно быть,
В гостиной.
Слушает радио.
Рывком отворив раму,
Я выпрыгнул из окна
И пошел
Сквозь прохладную ночь.
Мне было пятнадцать.
Я искал
Чего-то, чего угодно.
Чего-то, чего не было рядом.
Enemy of the King, 1935
Ночи белых мышей
Небритый, с нечищеными зубами, я обливался потом
В своих единственных шортах и майке,
Прожженной пеплом от сигарет,
Но был уверен, что я – талантливей Фолкнера или
Фицджералда,
Талантливей даже, чем мой любимый Тургенев.
Нет, конечно, не так талантлив, как Селин и Ли Бо,
Но, блин, я верил в себя, я знал – во мне больше огня,
Чем в трех десятках обычных смертных.
И я на машинке печатал, и жил с женщинами,
От которых бы вы отшатнулись.
Я возвращал любовь в потухшие их глаза,
И белые мыши спали у нас под кроватью.
Я голодал, голодал, печатал и снова печатал -
И мне это нравилось.
Я пальцами вытаскивал изо рта
Сгнившие зубы -
И только смеялся.
Стоило мне отправить куда-нибудь свой рассказ -
Он возвращался с отказом, но мне
Было так здорово, словно я сводом небесным владел.
Я слушал неистовую классическую музыку прошлых веков,
Я сострадал композиторам,
Много страдавшим -
Моцарту, Верди и прочим…
Когда становилось совсем паршиво,
Я вспоминал Ван Гога, ухо его,
А иногда -
Даже его ружье,
Я взбадривал себя как умел – и, Господи, до чего же
Я был тощим!
Но все равно – в бессонные ночи
Я рассказывал дамам своим,
Как однажды известным писателем стану,
А все они, как одна, шипели:
«Черт побери, ты что -