— Прежде всего упомяну, доктор Ватсон, что профессор не таил от меня никаких секретов. Даже сыну или младшему брату никто не доверял бы так. Я, как секретарь, занимался всеми приходившими на его имя бумагами: открывал письма и упорядочивал их. Но после того как профессор вернулся из Праги, ситуация приняла другой оборот. Он сообщил мне, что, вероятно, станет получать письма от лондонского отправителя, которые можно будет отличить по крестику под маркой. Эти письма я должен откладывать, ни в коем случае не вскрывая: читать их может только он. Вслед за этим мы и вправду получили несколько таких писем; конверты были подписаны корявым почерком не очень грамотного человека. Возможно, профессор и посылал ему ответы, но все они проходили мимо меня.
— Не забудьте о шкатулке, — напомнил Холмс.
— Да, именно — шкатулка. После той поездки у профессора появилась небольшая шкатулка из резного дерева — единственный предмет, который ясно доказывает, что профессор был на континенте: судя по виду этой вещицы, сделана она в Германии или в Австро-Венгрии. Профессор спрятал её в шкаф, где хранилась лабораторная посуда. Как-то раз, ища одну пробирку, я случайно коснулся этой шкатулки. Заметив это, профессор разгневался и принялся упрекать меня в чрезмерном любопытстве, причем в грубых выражениях — что изумило меня, поскольку прежде такого никогда не случалось. Расстроившись, я объяснил, что у меня не было намерения брать шкатулку, я и дотронулся-то до неё совершенно случайно. Однако до самого вечера профессор то и дело мрачно поглядывал на меня, и я понимал, что этот случай его все еще беспокоит. — Мистер Беннет достал записную книжку из кармана и уточнил: — А произошло это второго июля.
— Свидетель вы превосходный, — похвалил его Холмс. — Те даты, что вы зафиксировали, вполне могут понадобиться для моего расследования.
— Да ведь именно профессор научил меня систематичности в деталях, как и многому другому… Но продолжаю: когда стали проявляться всяческие аномалии в его поступках, я решил, что мне надлежит отыскать их причину. Я стал записывать тщательнее — и вот у меня значится, что в тот же день второго июля, едва только профессор вышел из кабинета в холл, как на него напал обычно послушный пёс Рой. Это повторилось одиннадцатого числа и вслед за тем опять — уже двадцатого. Так что пса отдали на конюшню. А жаль, собака умная и ласковая… Но, наверное, мой рассказ уже вас утомил?
Беннет произнес это не без упрека, потому что Холмс, кажется, отвлекся. Лицо у него стало каменным, он смотрел мимо нас, куда-то в потолок. Слова Беннета заставили его выйти из оцепенения:
— Любопытно! И весьма, — буркнул он. — Надо сказать, мистер Беннет, этих деталей прежде я от вас не слышал. Ну что же, суть происходящего мы описали подробно, не правда ли? Но вы говорили о чем-то совершившемся в последние дни…
И тут приятный, искренний взгляд нашего клиента омрачился тенью какого-то нехорошего воспоминания:
— Этот случай произошел позавчера ночью, — начал он. — Я был в постели, меня мучила бессонница. Часов около двух в коридоре послышались глухие непонятные звуки. Приоткрыв дверь, я глянул в щелку… А спальня профессора, между прочим, расположена как раз напротив, в конце коридора.
— Простите, число? — перебил Холмс.
Рассказчика, похоже, огорчило, что его прервали столь малозначащим вопросом.
— Я говорил вам, сэр, что это было в позапрошлую ночь, то есть третьего сентября.
Кивнув, Холмс ответил с улыбкой:
— Дальше, пожалуйста!
— Итак, спальня профессора находится в конце коридора, и он должен миновать мою дверь, чтобы выйти на лестницу. Представьте только, мистер Холмс, эту ужасную картину! Не скажу чтобы мои нервы были слабыми, но увиденное испугало меня. В коридоре было темно, и лишь напротив одного окна — на полпути ко мне — лежал отблеск лунного света. Но все же я заметил, что по коридору, в моем направлении, перемещается нечто темное и скрюченное. Когда отблеск лунного света лег на него, я увидел отчетливо, что это профессор. И, мистер Холмс, передвигался он ползком, да, именно ползком! На четырех конечностях, вернее сказать: он стоял не на коленях, а на ступнях, но низко согнувшись. И шел он при этом, как мне представилось, довольно-таки легко. Увиденное настолько поразило меня, что я решился сделать шаг и поинтересоваться, нуждается ли профессор в помощи, только когда он достиг двери моей спальни. Реакцию его описать нельзя! Он сразу же вскочил, прокричал мне в лицо нечто жуткое, какое-то ругательство, бросился прямо к лестнице и помчался вниз. Я ждал его час или больше, но профессор так и не показался. В свою спальню он вернулся, надо полагать, на рассвете.
— Ну, Ватсон, каково ваше мнение по этому поводу? — поинтересовался Холмс тоном патологоанатома, только что пересказавшего феноменальный случай из своей практики.
— По-видимому, люмбаго. Я знал одного больного, который при сильном приступе передвигался точно таким же образом. Легко понять, какой ужас это вызывало у окружающих.
— Отлично, Ватсон! Благодаря вам я, как правило, трезво смотрю на вещи. Но все же трудно представить, что мы имеем дело с люмбаго, так как профессору сразу же удалось распрямиться.
— Его физическое здоровье в полном порядке, — пояснил Беннет. — Его самочувствие лучше, чем когда-либо за последние годы. Итак, мистер Холмс, я изложил все события. Обращаться в полицию было бы неуместно, и мы терзаемся мыслью, что же предпринять. Мы ясно ощущаем, что нас ожидает какая-то грозная опасность. Эдит… я имею в виду мисс Пресбери… тоже считает, что нельзя оставаться в бездействии.
— Дело интереснейшее, без сомнения, и нам следует рассмотреть его самым тщательным образом. Ваши выводы, Ватсон?
— Должен заключить, что это, как видно, случай душевного нездоровья, — ответил я. — Любовная страсть, вероятно, повлияла на умственную способность пожилого профессора, и за границу он отправился в надежде излечиться от своего влечения. Ну, а шкатулка и письма, безусловно, связаны с чем-то важным, но не с любовью — например, в ней он может прятать долговую расписку или акции…
— А овчарку, стало быть, возмущает эта финансовая операция? Нет-нет, Ватсон. Ситуация, я думаю, намного сложнее. И вариант я предлагаю только один…
Какой вариант имел в виду Шерлок Холмс, мы так и не узнали, поскольку в этот самый момент дверь открылась и слуга сообщил нам о приходе какой-то юной леди. Лишь только она появилась в дверном проеме, как мистер Беннет вскочил с места и с невнятным возгласом подбежал к ней, коснувшись рукой её ладони.
— Эдит, дорогая! Надеюсь, не произошло ничего страшного?
— Мне волей-неволей пришлось отправиться за вами. Ах, Джек, я была так напугана! Это просто невыносимо — оставаться там вместе с ним!
— Мистер Холмс, позвольте вам представить ту девушку, о которой я уже рассказывал. Это Эдит, моя невеста.
— Мы уже почти догадались об этом — не так ли, Ватсон? — улыбнулся Холмс. — Как я понял, мисс Пресбери, случилась какая-то неприятность и вы решили сообщить нам об этом?
Наша гостья — девушка милой и вполне английской наружности — улыбнулась Холмсу в ответ и присела рядом с мистером Беннетом.
— Обнаружив, что Беннета нет в гостинице, я тут же поняла, что, возможно, он у вас. Он уже рассказывал мне о намерении воспользоваться вашими услугами. Прошу вас, мистер Холмс, скажите, вы можете как-то помочь моему несчастному отцу?
— Я очень надеюсь, что да, мисс Пресбери. Хотя, скажу честно, в деле много загадок. Должно быть, что-нибудь прояснится, когда я услышу ваш рассказ.
— Это случилось прошлой ночью, мистер Холмс. До этого отец еще как-то держался, но вел себя очень странно, словно во сне, — думаю, иногда он вообще не осознавал, что происходит вокруг. Подобное в последнее время с ним случается. И вот вчера был именно такой день. Этот человек, с которым я прожила всю жизнь… Вчера это был не мой отец, а кто-то другой. Да, внешний облик его остался тем же самым, но… это явно был не тот человек!
— Расскажите мне все в подробностях.
— Ночью я проснулась от бешеного лая собаки — бедняга Рой, сейчас его держат возле конюшни, на цепи! Признаюсь, теперь я запираю ночью свою дверь на замок, потому что все мы постоянно ощущаем, будто на нас надвигается какая-то неведомая гроза. Джек… я хочу сказать, мистер Беннет может подтвердить вам то же самое… Моя комната находится на третьем этаже. Луна светила в окно, так как жалюзи по чистой случайности оказались подняты. Я лежала, открыв глаза и слушая лай нашего Роя. И тут внезапно в окне появилось лицо моего отца… Представьте себе, мистер Холмс, мое сердце чуть не разорвалось от ужаса и неожиданности. Да, его лицо прижалось к стеклу, он смотрел на меня и пытался распахнуть окно. Соверши он это — я, кажется, лишилась бы рассудка. Нет, мистер Холмс, не думайте, что все это мне привиделось. Пожалуйста, поверьте мне. Примерно полминуты я не могла даже шевельнуться и все лежала и смотрела на это лицо. Потом оно пропало куда-то, а я долго-долго пыталась подняться с кровати, чтобы узнать, куда именно. И, не двигаясь, лежала всю ночь, меня бил озноб. За завтраком отец был груб и придирчив, а про ночной эпизод не упоминал. Я тоже не решилась сказать об этом ни слова и лишь искала повод, чтобы покинуть его и уехать в город. Вот потому я здесь…
Её рассказ, по-видимому, серьезно озадачил Холмса.
— Вы сказали, молодая леди, что ваша спальня на третьем этаже. А есть ли в саду длинная лестница?
— Нет, мистер Холмс, в этом все и дело. До окна нельзя добраться, и как он это сделал — ума не приложу.
— А случилось это третьего сентября, — заметил Холмс. — Что, несомненно, существенно для дела.
Теперь удивление отразилось на лице мисс Пресбери, а господин Беннет лишь сказал:
— Но, мистер Холмс, к чему опять о датах? Разве это играет какую-то роль в нашем случае?
— Очень вероятно, что да. Хотя не могу судить наверняка, потому что полной картины у меня еще нет.