«Вставайте, братья русские!» Быть или не быть — страница 1 из 3

Виктор Федорович Карпенко«Вставайте, братья русские!» Быть или не быть

Часть I

КНЯЗЬ ЯРОСЛАВ

1

Весенняя распутица нагоняла тоску. Холодный, пронизывающий до костей ветер заставлял всадников кутаться в плащи, жаться друг к другу, насколько это было возможно в конном по трое в ряд строю, всяк в котором выгадывал себе место с подветренной стороны. Дорожная грязь под лошадиными копытами смачно чавкала, разлеталась по сторонам, нередко долетая до усталых и раздосадованных походом дружинников князя Ярослава. Сам же князь, погруженный в думы, словно не замечал непогоды, трудностей пути, недовольства ближних бояр, следовавших с Ярославом Всеволодовичем из Киева.

Весть о разгроме княжеских дружин Северной Руси, гибели великого князя владимирского Юрия и его многочисленного семейства быстро долетела до замершей в тревожном ожидании Руси Киевской. Обессиленная набегами половцев, она не могла противостоять нашествию татаро-монгольской орды и уповала лишь на защиту Господа Бога, что отвратит он от куполов Святой Софии и белокаменных стен нашествие диких и безжалостных степняков.

Ярослав знал, что татары остановились у Игнатьева креста в ста верстах от Великого Новгорода и, простояв неделю, не спеша двинулись к Волге. Но основные силы татарской конницы еще были под Смоленском, и возвращаться на Русь Белую, Русь Залесскую было смертельно опасно. Ярослав же, презрев опасность, объявил поход. Киевляне, хотя и не особо благоволили князю, вышли на улицы и площади стольного города проводить княжескую дружину.

— А мы-то как?

— Кто нас оборонит? — доносились до Ярослава выкрики, и уже у самых городских ворот, потрясая иссохшими от старости и хворобы руками, недужный, седовласый и белобородый простолюдин, кликушествуя, изрек:

— Не ходи в Володимир, князь! Не будет счастья в земле северной! Ждет тебя там бесславье и смерть!

Вздрогнул князь от услышанного и, бросив взгляд на старца, с раздражением выдохнул:

— Уймите неразумного.

Ближний к старику гридь походя махнул кистенем и, не оглядываясь, проехал в ворота, а старец, охнув, замертво повалился под лошадиные копыта.

Как ни уговаривали ближние бояре повременить с отъездом из Киева, Ярослав был непреклонен. Терзаясь неизвестностью о жене и детях, оставленных в Переяславле, князь горячил коня, надеясь, что посланный им накануне нашествия татар гонец с письмом все-таки достиг отчины, и Ростислава, следуя его указаниям, увезла детей в Новгород Великий под защиту старшего из сыновей князя — Александра.

Переночевав в малой крепостице Ромны, что на Псёле, последней на пути из Южной в Северную Русь, князь повел свою дружину сторожко, направляя во все стороны дозоры. Несмотря на весеннюю распутицу, непрекращающийся мокрый снег с дождем, на дневные стоянки уходили в лес или овраг, способный укрыть от посторонних глаз три с половиной сотни всадников. Нередко дозоры доносили об отрядах татар, но Бог миловал, враг проходил стороной.

В начале апреля подошли к Москве. Больно было смотреть на пепелище, на руины некогда небольшого, но славного города. Снег под каплями дождя сел, оголив остовы разрушенных зданий и начинающие разлагаться трупы защитников города. Ярослав, может быть, и ушел бы от Москвы, но следовавший с ним епископ суздальский Алексий, упреждая решение князя, горестно произнес:

— Предать земле по-христиански убиенных надобно. Бог не простит.

Подозвав кивком боярина Сиворуча, князь приказал:

— Пошли дружинников окрест, может, найдут кого. Да пусть приволокут лапника, чтобы было чем покойных укрыть. Остальным рыть ямы…

Почти на неделю задержали дела скорбные князя в Москве. За эти дни он еще больше осунулся, почернел. Мог ли Ярослав оказать помощь воинской силой своему брату Юрию? Этот вопрос не давал ему покоя. Княжество Киевское большое войско выставить не могло: обезлюдели городки и деревеньки, запустошились земли, обеднел народ киевский… Да чего говорить — нерадостным было княжение Ярославово. Согласившись на уговоры князя Даниила Галицкого и старшего брата Юрия Всеволодовича, соблазнившись местом почетным, денежным — столом великокняжеским, он пожалел о том не единожды: неденежным оказался киевский великокняжеский стол, да и почета особого Ярославу оказано не было. Князь пришлый, а значит, временщик — рассудили киевляне.

Поздно Ярослав, а по его разумению, и брат Юрий осознали необходимость единения всех сил против татаро-монголов. Надо было идти на помощь князю рязанскому Юрию Игоревичу, когда тот возопил о помощи ко всем князьям русским. Но всяк рассудил по-своему: поначалу князь рязанский за свои земли поборется, за ним великий князь владимирский за отчину постоит, а коли дойдет ворог до моих земель, тогда и ополчим народишко. Только хан Батый не дал времени Руси подняться. По разрозненной распрями, завистью, обидами русской земле прошлась огнем и кривым мечом татарская орда, оставляя за собой пустыню. Правда, великий князь Юрий Всеволодович направил воинскую силу во главе со старшим сыном Всеволодом и воеводой Еремием Глебовичем на помощь Рязани, но на границе княжества приняли владимирцы бой с татарами и полегли все. Только три десятка гридей привел Всеволод в стольный город. Сам же великий князь, оставив Владимир на среднего сына, ушел под Ярославль собирать войско, да так и не дождался прихода дружин княжеских, а позже сложил голову в битве на реке Сити.

Ярослав обо всем этом знал. То, к чему он так стремился всю свою жизнь, — владимирский великокняжеский стол — свободен и по закону принадлежит ему, но радости от этого князь не испытывал.

«Как-то все теперь сложится?! Уйдут ли татары в свои веси? А ну на Руси своих правителей поставят и часть туменов оставят… Мне ли с тремя сотнями воинов бороться за великокняжеский стол?!» — размышлял Ярослав, мерно покачиваясь в седле.

— Князь, беда! — прервал размышления ехавший позади Ярослава Всеволодовича боярин Михаил Евстафьевич. Указав перстом в сторону чернеющего в полуверсте леса, воскликнул: — Татары!

Ярослав повернул голову и обомлел: плотной серой волной, обтекая княжескую дружину по флангам, накатывалась татарская конница.

— Сколько же их? — донесся до ушей князя изумленный возглас одного из ратников.

Кто-то из ближних бояр выдохнул следом:

— Вот и смертушка пришла! Супротив такой силы не выстоять.

И правда, всадников на серо-рыжих низкорослых лошадях было много: не сотни — тысячи. Как не могли их обнаружить дозоры, следовавшие впереди и по флангам дружины, непонятно. Может, они и наткнулись на татар, да сообщить не успели? Все это было уже неважно. Вот он, враг. Стеной вырос на пути, и уйти от него по весенней хляби не представлялось никакой возможности.

— К бою! — пронеслось от сотни к сотне.

Дружина ощетинилась копьями, мечами, закрылась щитами…

Всадники приблизились настолько, что стали различимы отдельные воины, и в них было что-то не так, что-то знакомое, виденное ранее.

— Так то булгары, — произнес кто-то с облегчением. — Эти лютовать не будут.

— Ага, обниматься с тобой полезут. Позабыл, как на Ошел ходил? Так они тебе напомнят.

Ярослав и сам уже разглядел всадников. Это были булгары. Но он понял и то, что особой роли не играет, кто противник. В войске хана Бату были воины многих покоренных народов, в том числе и булгары, и они так же грабили и убивали, сжигали города и деревеньки…

К Ярославу подъехал воевода Федор Ярунович, бывший с третьей сотней.

— Что делать-то будем? — обратился он с вопросом. — Ворога, почитай, тысяч пять, а то и поболе будет!..

— Пождем пока. Вишь, разом не пошли на нас, значит, животы им наши без надобы. А то бы уж стрелами засыпали, — рассудил Ярослав. — И дорогу не перекрыли…

— И то верно, — повеселел воевода. — Может, обойдется…

Вскоре от серой массы булгар отделился всадник. Двигался он не спеша, оберегая лошадь, проваливающуюся в рыхлый подтаявший снег. Подъехав совсем близко, смахнул с головы шапку с белым горностаевым околышем и, кивнув, рассмеялся.

— Что, князь, али не признал? — И, глядя на сосредоточенно взиравшего Ярослава, продолжил: — Не трудись. Почитай, годков уж десять прошло с последней встречи. Никита я, из Новугорода, на Ильине улице дом стоит. Мастерил тебе кольчужную рубаху.

Не вспомнив мастерового, князь произнес:

— С чем пришел, Никита?

— Прости, князь. От радости, что вижу тебя, совсем запамятовал.

— Что за радость такая? — усмехнулся князь.

— Почитай, пять ден тебя дожидаемось. Тревожились, не другой ли дорогой пошел. Ан нет. Вот он ты, — рассмеялся Никита и надел шапку. — Эмир Гази Барадж велел тебя встретить и к себе привести. Он здесь недалече, с десяток верст будет.

— А коли не поеду? — сверкнул глазами князь.

— Поедешь, — в очередной раз рассмеялся Никита. — Вон сколь уговорщиков, — показал он за спину и уже серьезно добавил: — Дружину и бояр оставь здесь. Они без надобности. Никто тебя, князь, не тронет и дружину твою.

Стиснув зубы от досады, негодуя, что его, великого князя, какой-то мастеровой из Новгорода принуждает безропотно следовать за собой, Ярослав чуть было не выхватил меч. «Наказать наглеца, лишить его поганого языка, а заодно и головы, — вихрем пронеслась мысль, и рука потянулась к рукояти, но князь сдержался. — Неужто полон?»

Ярослав Всеволодович, отдав распоряжения воеводе Федору Яруновичу, тронул поводья.

— Поспешим, Никита. А то, поди, заждался твой хозяин, — недобро усмехнулся князь.

— А мне эмир булгарский не указ, — боднул головой новгородец. — У меня свой князь — Александр Ярославич. Твой сын.

— Ну и дела… — озадаченно протянул князь. — А как же ты у булгар на посылках оказался?

— Князь Александр с обозом послал, да эмир меня придержал. Мне язык булгарский ведом… Потому здесь оказался, тебя дожидаясь.

— Дела, — поскреб бороду Ярослав. — А скажи, Никита, что за дружба у князя Александра с эмиром? Не уразумею. Вроде как булгары с ханом Бату идут…

— Оно-то так. Я и сам не пойму, — пожал плечами новгородец. — А только уж не один обоз с мясом да рыбой к татарве снаряжается. В этот же раз к булгарам…

— А не тот ли это Гази Барадж, что в Новграде земли Низовой воеводствовал? — полюбопытствовал Ярослав.

— Он, государь. Эмир войско послал тебя изловить и к нему привести. Велел своим башкортам, чтобы ни тебя, ни твоих бояр, ни дружинников не трогали. Тумен для сего отрядил. Все дороги из Киев-града закрыли нехристи.

— Не врешь ли? — засомневался Ярослав. — Уж очень складно речь ведешь, как по-писаному.

— Хошь верь, хошь не верь. Токмо темник Ягырды о том сказывал, а я подслушал: не хочет Гази Барадж, чтобы ты к татарве угодил.

— Вона как, — повеселел Ярослав. — Тогда поспешим. — И он направил коня в самую гущу булгарских всадников. Те расступились, пропуская князя на уже утоптанную множеством лошадиных копыт лесную дорогу.

Два могучего вида воина ввели князя Ярослава в шатер, в центре которого в обложенном камнем колодце горел огонь, и всполохи его метались тенями по завешанным яркими коврами стенам. Войдя со света и из-за притягивающего взгляд огня, Ярослав не сразу увидел булгарского эмира, возлежащего на атласных подушках у низенького столика, уставленного блюдами с едой. Гази Барадж почти не изменился с их последней встречи. Коренастый, широкоплечий, в темно-синем полукафтане и такого же цвета шароварах, он повел широким приглашающим жестом:

— Проходи, князь. Садись. Ты мой гость, а потому раздели со мной трапезу.

Ярослав приблизился, опустился на колени, долго умащивался и, не придумав ничего лучшего, подложил подлокотный валик себе под зад.

— В последнюю нашу встречу за столом трапезничали… — и, сделав паузу, недовольно буркнул, — как люди…

Хотя произнес он эти слова себе под нос, тем не менее Гази Барадж расслышал и рассмеялся:

— Привыкай, князь. Коли жить хочешь, привыкай и детей своих приучай к таким застольям, к еде и питью монгольскому. Только смирение поможет выжить в империи Бату-хана. Не будет смирения — потеряешь голову. У хана суд скор. — Помолчав, эмир продолжил: — Что пить будешь? Есть медок… хорош, мордвы дань. А то могу угостить питьем монголов — кумыс называется.

— Давай мед. Привычнее…

Тенью метнулся слуга, и перед князем на столике появился кубок.

— Пей, князь. Хмельной мед радость несет, — поднял свой кубок эмир.

— Радость невелика в застолье с ворогом, — усмехнулся князь.

— Почему с ворогом? Мы супротив друг друга не стояли. И, как помнится, на Липице в одном войске бой приняли.

— Так то когда было… Ноне ты эмир, а я…

— А ты великий князь володимирский, — подхватил Гази Барадж.

— Ой ли? Один я и в твоей воле, что захочешь, то и сотворишь.

— Что верно, то верно.

Эмир поставил кубок, погладил коротко остриженную бороду и медленно, нараспев, произнес:

— Хан Бату пришел и уйдет в свои степи, а то и в Китай. Только в Булгарии тумены оставит, не бросит Русь без присмотра. А как ты думаешь, кто теми туменами управлять будет? Я! — Эмир расправил плечи и гордо повел головой. — Твой сын Александр это понял, потому Новугород на копье не взят. — Помолчав, он продолжил: — Чтобы с делами покончить, скажу слово верное: дам тебе две сотни улан, сопроводят до Володимира. Сядешь на стол, окрепнешь, а к осени жду в Биляр… Да не скупись. Жизнь твоя дорого стоит. Теперь же пьем.

Поняв, что он и в самом деле гость, а не пленник, князь Ярослав вздохнул с облегчением и поднял кубок:

— Жизнь свою, и землю свою, и людишек своих ценю дорого. Будешь доволен, эмир. Я добро крепко помню.

Заключив сделку, князь и эмир сдвинули кубки.

— Во здравие!

До позднего вечера длилось застолье. Эмир оставлял князя провести ночь в лагере, но Ярослав, хотя и был во хмелю изрядном, с благодарностью отказался, сославшись на то, что подморозило и он скорее доберется до своей дружины.

Но обратный путь дался нелегко. Дорога схватилась ледком, лошади скользили и падали. Попробовали ехать по насту, но корка не держала всадника, рушилась под конскими копытами, рвала кожу ног до крови. Большую часть пути прошли пешком, ведя лошадей в поводу.

Лишь с приходом двух сотен булгар шеститысячное войско, до того окружавшее княжескую дружину, сняло осаду и растворилось в ночи.

— Слава тебе, Господи, — творили молитву дружинники и часто крестились, радуясь избавлению от напасти. — Отвел Всевышний беду. Ушли басурманы.

И хотя до рассвета оставалось уже не так много времени, Ярослав Всеволодович распорядился ставить палатки.

Приказав не тревожить, князь ушел в свой шатер и зарылся в медвежьи шкуры.

«Напрасно братец Юрий ждал допомоги на Сити, — размышлял Ярослав. — Коли остался бы в стольном граде, за его стенами, да с дружиной, может, остался бы в живых. Хотя нет. Молва шла, что татарвя долгой осады вести не в силах: войско огромное, его кормить надо, лошадям зерно, сено… Но коли новгородские бояре обозами съестные припасы татарам возят, то никакому граду не устоять. Поди, не один Новугород переметнулся к ворогу, а значит, есть и такие князья, кои дружбу завели с татарами, на стол великокняжеский метят. Гази Барадж предложил дружбу. Но так ли он силен, как говорит? И так ли близок он к Бату-хану? Да и за дружбу эту много злата да серебра придется выложить. Что же делать? Вернуться в Киев? Уже, поди, поздно. До киевского великокняжеского стола охотников много, может, уже сел кто-нибудь. Нет. На Киев ежели татары не пошли в этот год, то еще пойдут. Не оставят они такой лакомый кусок без потребы. Дело времени. А здесь к лету, как заверил эмир, ворога не будет. Гази Барадж величает меня великим князем. Так оно и есть. Я старший в роду, и стол мой! Вот токмо с тремя сотнями дружинников стола не удержать. Войско надобно. Хотя бы тысяч пять. Да где его взять? Конечно, можно нанять, но чем платить? Народец обеднел вконец, пашня разорена… Александр! Тот мог бы помочь. Поможет ли? А ну сам возжелает сесть на великокняжеский стол?! В возраст вошел, умен, хитер… и дружина у него поболе моей будет. Хотя нет. Сын ведь все-таки».

Ярослав еще долго ворочался, пытаясь уснуть, изгонял думы, но они, словно змеи, вползали непрошено и терзали исстрадавшуюся от неведения душу.

«Чем встретит стольный град? Неужто, как и Москва, сожжен? А жители? Уцелел ли кто?»

После встречи с эмиром Булгарии Гази Бараджем Ярослав уже не спешил. Он предвидел, что его ждет во Владимире. Но реальность превзошла все ожидания: стольный град был мертв.

— Что за народ такой — татары, что, не убоясь Господа, совершили сие разорение? — невольно вырвалось у князя.

Стены крепости зияли прорехами, а некогда сияющие золочеными маковками и медными створками в позолоте ворота встретили Ярослава закопченными полуразрушенными башенками и черным провалом проезда. Запах гари доселе не выветрился и забивал дыхание, а когда дружина вступила на городские улицы, дышать стало совсем невозможно: человеческая плоть, поедаемая одичавшими, разжиревшими собаками и поклеванная воронами, источала такой смрад, что даже бывалые воины воротили взор и, не сдерживаясь, опорожняли желудки на лошадиные крупы впереди идущих.

Всадники въехали на Соборную площадь. От некогда восхищавшего собой Успенского собора остались лишь полуразрушенные стены. Дмитриевский собор сохранился лучше. Даже крест главного купола стоял в гордом одиночестве, отсвечивая позолотой. Татары, выдавливаемые из города пожарами, то ли не успели, то ли не захотели за счет креста пополнить свою добычу. Так он и стоял, одинешенек, осеняя мертвый город. Княжеский терем был разграблен, зиял выбитыми окнами и дверьми, но всепожирающее пламя обошло его стороной.

Перекрестясь на крест Дмитриевского собора, князь обреченно вздохнул и с каким-то ожесточением в голосе произнес:

— Я с сотней гридей пойду к Новугороду. Вы же, — обвел он взглядом бояр, — с оставшимися воями здесь останетесь. Предадите земле убиенных.

— Дозволь, князь, — из толпы ближних бояр выступил Яромир Глебович. — Здесь нам до тепла не управиться. Уже ноне дышать нет сил, а солнышко пригреет — совсем беда…

— Вижу, — оборвал боярина Ярослав. — По пути всех встречных сюда направлять буду. А приду в Новград, людишек на подмогу пришлю сколь смогу и обоз немалый налажу с едой и питьем. Да и вы сиднем не сидите! — возвысил князь голос. — Поищите в округе людишек. Не всех же татарвя увела в полон, поди, попрятались по лесам немало. И еще, коли тела сыновцев моих отыщете или их женок, детишек, повелеваю похоронить в приделе собора Дмитрия Солунского. Тебе то доручаю, — кивнул он епископу Алексию. — С собой не беру. Обойдусь.

Глядя на переминающихся с ноги на ногу воинов княжеской дружины, князь с раздражением выкрикнул:

— Чего рты раззявили? Или на Москве на мертвяков не насмотрелись? Ноне для себя порадейте. Здесь нам жить. Отсюда, с этой площади, пойдет возрождение земли Русской! — и уже чуть тише добавил: — Тяжко… Горе великое, неутешное… Жизнь в тягость… Но жить надо.

2

Новгород Великий встретил князя Ярослава запертыми воротами, ратниками на стенах и сторожевых башнях. После коротких препирательств князь и его гриди были пропущены в город с Торговой стороны. Миновав торг, князь опять был остановлен запертыми воротами княжеского двора.

— Да что с новгородцами такое содеялось? Ворог за тридевять земель, а они воротами от бела света отгородились! — сердито пробурчал в бороду боярин Михайло Евстафьевич. Он изрядно устал. В свои сорок шесть был молодцом, но длительный и трудный путь вымотал его вконец. — Доколе нас под стенами держать будут? А ну, Микола, — кивнул он широкоплечему и дородному дружиннику, — постучи в ворота, да так, чтобы и в Святой Софии слышно было.

Молодец, спешившись, затарабанил в окованные железом ворота кистенем.

Из окошка надвратной башенки показалась голова сердитого на вид мужика.

— Чего озоруете? — затряс бородой воротник. — Вот кликну дружинников, они вам зададут!

— Отворяй ворота! Великий князь Ярослав Всеволодович пожаловал.

Приглядевшись к всадникам, мужик обмяк голосом.

— Прости, князь, не признал, — и, оправдываясь, произнес: — Александр Ярославич приказал все ворота на запоре держать.

— А как же народ в кремль проходит? — поинтересовался Ярослав.

— Через другие ворота, те, что за торжищем.

— Кого бережетесь-то?

— Всех: и мунголов, и литвинов, и тевтонов… Всем вдруг землица новгородская занадобилась.

Медленно, со скрипом поползли створки ворот.

В открывшемся просвете князь увидел, как от парадного высокого резного крыльца терема наперегонки устремились его сыновья: Андрей, Константин, Ярослав, Даниил и младший Михаил. Следом, чуть отстав, спешили Александр и Ростислава с дочерьми — Ульяной и Евдокией. Александру очень хотелось догнать братьев, обнять отца, но не пристало князю бегать с малолетними братьями, и потому он повел себя сдержанно, как и следует вести хозяину, принимающему гостя.

Ярослав поднятием руки остановил сотню и, спешившись, поспешил навстречу детям. Те облепили отца, затормошили, загалдели всяк о своем. Подошедшие следом Ростислава и Александр остановились чуть поодаль в ожидании своей очереди. Угомонив детвору, князь обнял старшего сына, расцеловал жену и дочерей. Растрогавшись столь горячей встречей, князь смахнул слезу и, оглядев разом притихшее семейство — им впервой было видеть слезы на глазах отца, — произнес:

— Путь был труден, а посему воздадим Господу за труды его, что нас, грешных, от ворога оборонил.

— В Святую Софию или в Борисоглебскую церковь пойти вознамерился? — поинтересовался Александр. — Куда скажешь, там и клир соберется.

— Никого не надо. Я один… В Николо-Дворищенском соборе преклоню колени.

— Может, умоешься с дороги, отдохнешь? — предложила Ростислава, но Ярослав Всеволодович коротко бросил:

— Потом.

Уж за полночь уединились сын с отцом в малой трапезной после сытного и длительного застолья. Сидя за дубовым столом, князья неспешно потягивали из кубков ядреный квас, подливая его время от времени из большой серебряной ендовы. Молчали. Каждый размышлял о своем. Александр боялся, что отец приехал сесть в Новгороде Великом на княжеский стол, потому и пришел из Киева. Ярослав же не знал, с чего начать разговор о неприятном для него деле: деньгах и войске, и потому, покряхтывая, цедил сквозь зубы холодную отрезвляющую влагу.

Тем не менее первым нарушил молчание старший из князей.

— Скажи, Александр, почто Торжок без помощи оставил? Во все годы Новугород за него стеной стоял!

Александр, не ожидая подобного вопроса, даже растерялся. Он знал, что жители Торжка, имея Александра своим князем, ждали от него помощи, потому и сели в осаду. Иванко, посадник новоторжский, купцы Яким Влункович, Глеб Борисович да Михайло Моисеевич возглавили оборону. Две недели истекал кровью осажденный город. Когда же татары ворвались за его стены, то убили всех, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, а Торжок разграбили и сожгли. Тех, кто смог покинуть город в стремлении найти спасение в Новгороде Великом, татары гнали селигерским путем до Игнатьева креста и посекли всех. Александр же и новгородские бояре, связанные по рукам и ногам Батыевой грамотой, чтобы уцелеть самим, отдали под заклание Торжок и иные малые городки земли Новгородской.

Собравшись с мыслями, Александр с некоторым вызовом ответил:

— Чтобы сохранить большее, порой нужно пожертвовать малым.

— Мудрено говоришь… — покачал головой Ярослав. — Набрался книжной мудрости, не понять тебя. Брат Константин, царствие ему небесное, что монах, в харатейной годы проводил над свитками сидючи, потому и смерть его рано прибрала. А был бы воином, доселе жив был.

— Одно другому не помеха.

— Оно-то так, — согласился Ярослав. — Но я не о том. Слышал, ты дружбу с татарами завел? Так ли?

— Так, отец, — спокойно произнес Александр.

Он смотрел прямо, не отводя взгляда и, как показалось Ярославу, даже с некоторым вызовом.

— Склоненную голову меч не сечет. Что толку запруду из глины лепить, коли поток камни ворочает…

— Ладно, — со стуком поставил кубок с квасом на стол Ярослав. — Не укорять тебя пришел. Бог тебе судья за дела твои. Ты мне лучше вот что скажи: как бояре, в твоей ли власти? — понизил он голос.

— В моей, — уверенно ответил Александр. — Страшатся за рухлядишку, за животы свои, потому норов уняли. Обозы к татарам снаряжают без понуждения…

— А серебра тебе дадут?

— Дадут. Только на что?

— Деньги нужны мне, за тем и приехал. — Помолчав, князь продолжил: — Во Владимире пусто: ни жилищ, ни людишек. Все побрал ворог. Я намерен заново стольный град отстроить. Нужны люди, нужна дружина немалая, а значит, нужны деньги. Много денег.

— А не рано ли стены возводить?.. Татары еще не ушли…

— К лету уйдут, — уверенно произнес Ярослав. — Так что с серебром?

— Серебро будет. Я поделюсь казной, бояр порастрясу, не обеднеют. Они ноне покладисты. И людишек дам. Моя дружина здесь надобна, а вот переяславцев, что со мной пришли, тебе передам — их шесть сотен, да сотни три-четыре охотников до ратного дела кликну, — обрадовавшись, что отец не претендует на Новгородский княжеский стол, горячо заверил Ярослава Александр. — Соберем и припас…

— Погоди, — остановил сына князь. — Я не один из Киева пришел. Со мной дружина. Так что обоз с припасом надо отправить как можно быстрее. Раскиснут дороги — не скоро дойдут.

— Через три-четыре дня отправлю первый, через десять дней еще, — заверил Александр. — Для своих, чай, не для чужих расстараемось.

— Хорошо, — облегченно выдохнул Ярослав Всеволодович и, отхлебнув кваса, продолжил: — Не обессудь, но у тебя не задержусь. Пойду с первым обозом. Попервой возьму с собой только переяславцев. Остальных по теплу отправишь. Да, вот еще что: мать с братьями и сестрами на тебя оставлю. Некуда им ехать и жить пока негде. Коли что не так пойдет, не дай Бог, будь им вместо отца. Уразумел?

— Не тревожься. Все сделаю, как велишь.

3

Ранним утром на седьмой день своего пребывания в Великом Новгороде князь Ярослав покинул город. Пять сотен переяславцев, сопровождая обоз, ушли на два дня раньше, и теперь Ярослав с сотней гридей, налегке, намеревался их настичь через три дневных перехода.

Прощание с родными было тягостным, только старшие, Александр и Андрей, держались молодцами. Ростислава же, всегда рассудительная, спокойная, вдруг залилась слезами, по-бабьи запричитала, заохала. Ей вторили дочери, и даже младшие из сыновей не сдержали слез.

— Вы что воете, словно хороните? — возмутился князь Ярослав. — Расстаемся-то только до осени. Отстроимся — призову.

Но унять плачущих было не в его воле. Князь раздраженно окинул прощальным взглядом семейство, легко, несмотря на годы, взлетел в седло и ожег плетью круп лошади. Каурая вынесла его за ворота княжеского терема, где ожидали гриди охранной сотни.

Александр, поднявшись в маленькую горенку под самой крышей, еще долго наблюдал за удаляющимися от города всадниками.

Юный князь был доволен собой. Он помог отцу, дал ему все, что тот хотел, и больше того, обещал, как только позволят дороги, он сам приведет обозы и наемное войско во Владимир. Александр боялся, что приезд отца и его просьбы вызовут недовольство новгородцев, но Совет господ без особых возражений дал князю владимирскому денег, хотя в Новгороде его за крутой нрав не любили и боялись.

«Да, не единожды отец вставал на защиту земли Новгородской, но и немало горя принес он новгородцам, когда обрек их на голод в тот далекий год противостояния князей. Дядька-то Константин, что на Липице сошелся с отцом да ныне покойным князем Юрием Всеволодовичем, писал о княжеской власти и деяниях все верно, только сам не следовал писаному».

Александр вспомнил «Завет детям», написанный князем Константином в последний год жизни, слышанный им из уст отца, а впоследствии не единожды прочитанный им самим: «…у князя тягчайшая жизнь, ему не только о себе одному, но и обо всех во всякое время необходимо помышлять и печься. Да более всего о тех, кто сами о себе не помышляют, тех ему надо направлять, не дать никого обидеть и правильно судить, недужным помогать, войско обустраивать. А кто из вас более страждет и обо всех заботится, как подобает князю, который не имеет отдыха ни днем, ни ночью и все хлопочет, как бы ему все устроить, тот встанет в Судный день перед Богом и даст ему ответ и за себя, и за подвластных ему».

«Вот она, доля княжеская, — размышлял Александр над словами князя Константина ростовского, — «за себя и за подвластных ему» в ответе. А за Торжок, за убиенных новоторжан кому отвечать? Мне? Бояре решение приняли не чинить татарам помех, сидеть за стенами Новугорода… Я противился, да, видно, слабо… Не захотел услышать на Совете господ: «Ты, князь, сам по себе, а мы сами по себе». Но иные города порушены и сожжены, а Великий Новгород стоит… и стоять будет. Так велика ли моя вина? — пытался он найти оправдание своей покладистости, когда на Совете господ решалась судьба Северной Руси. — «За себя и за подвластных…» А их вон сколь в моей власти! И за каждого в ответе перед Богом».

С высоты птичьего полета, с самого высокого места Словенского холма, он медленно обвел взглядом пробуждающийся город.

Новгород лежал перед ним как на ладони. Впервые он оказался в этом славном городе в 1226 году. Ярослава Всеволодовича в очередной раз призвали на княжеский стол в Новгород Великий. Княжеская семья поселилась на Ярославовом Городище, в трех верстах от города. Сам же князь со старшими сыновьями поселился в летнем княжеском тереме на Словенском холме. Впервые Александр увидел и поразился величию города, раскинувшегося по берегам Волхова: сторона Торговая и сторона Софийская.

Сопровождаемые любопытствующими взглядами, князь Ярослав с сыновьями по Ильине улице, по Великому мосту через Волхов прошли на Софийскую сторону. Через ворота вошли в белокаменный кремль.

— Вот он, храм Святой Софии Премудрости Божией, — простер руку в сторону пятиугольного собора князь Ярослав. — В нем казна новгородская, там же похоронены владыки и князья, верой и правдой служившие городу. А это архиепископские палаты, — показал князь на примыкающее к Святой Софии вытянутое белокаменное здание. — В них заседает Совет господ, и руководит им архиепископ Антоний.

— А как же князь? — не утерпел с вопросом Александр. — Зачем новгородские бояре призвали тебя?

Положив руку на плечо сыну, Ярослав с улыбкой ответил:

— Много врагов и завистников у Новугорода. Сами-то бояре да купцы новгородские к ратному делу непривычны, им легче ополчить дружину для дел ратных. Во главе же войска поставить некого, вот и призывают князей. Твоего деда Мстислава Мстиславича призывали на княжеский стол не единожды.

— А чего же он доселе не правит Новугородом?

— Э-э, не все так просто. Князь призывается на два года, но если чем-то князь неугоден, вече решает: «Княже, ты — собе, а мы — собе».

— И что, князь уезжает? — удивился Александр. — А как же честь княжеская?

— Приходится иногда и честью поступиться…

Князь Ярослав по характеру был несдержан, крут, скор на расправу, и потому новгородцы его побаивались и не любили. Но он был доблестным и умелым полководцем, который в трудную годину мог призвать и переяславскую дружину, и попросить помощи у своего старшего брата великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. В первый раз новгородцы его пригласили на княжий стол в 1215 году. Князь обещал править и судить по «Правде Русской» и клялся в том на «Ярославлих грамотах», но правил по-переяславски — строго, не считаясь с новгородскими привилегиями бояр и купцов. 11 февраля 1216 года он был изгнан из Новгорода. Оскорбившись, князь занял Торжок и Волок и не пропустил ни одного обоза с товарами и хлебом в Новгород. В городе начался страшный голод. На защиту Новгорода был призван Мстислав Мстиславич Удалой. Спор между новгородцами и князем Ярославом разрешился в Липицком сражении.

Во второй раз князя Ярослава новгородцы пригласили в 1222 году, когда город покинул малолетний князь Всеволод Юрьевич и некому было оборонять город от Литвы. Ярослав со своей дружиной пошел на литовцев, но не догнал. Они ушли за Усвят. Новгородцы же, перессорившись, не могли решить: нужен ли им князь, коль угрозы со стороны Литвы нет. Ярослав разрешил этот спор — он ушел сам. Но в 1223 году его опять пригласили, и только мольбы архиепископа Антония заставили его вернуться в строптивый и неугомонный город. Ярослав пришел с войском, покорил всю Чудскую землю и, взяв большой полон, вернулся с победой. В 1226 году князь Ярослав пришел в Новгород в очередной раз.

— Отец, зачем тебе город, из которого изгоняют князей? — не унимался Александр, пытаясь сопоставить то, что рассказывал ему отец о княжеском долге и княжеской чести. Ответ же отца Александра немало удивил.

— Не городу я служу, — чуть растягивая слова, произнес князь Ярослав, — а всей земле русской. Вот ноне немцы заняли Юрьев, заволновалась корела и емь. Ходил я на них. Ходил и побеждал. А боярам новгородским все мало. Им всегда будет мало. Речь не о них. Там, — показал князь Ярослав на запад, — ворог сильный и коварный — крестоносцы. И Юрьев — это только начало. Если их сегодня не остановить, завтра они город за городом будут воевать Русь.

Почти два года княжичи прожили в Новгороде Великом. Они познали особенности управления Новгородской республикой, ее устройство и территорию, взаимоотношения с соседями. Познались с лучшими новгородскими людьми, мудрым архиепископом Антонием, который познакомил их с написанной им самим, когда он был еще боярином Добрыней Ядрейковичем, Софийской владыческой летописью.

Но княжение Ярослава окончилось неожиданно. С войском он направился в поход на Ригу, где свили свое змеиное гнездо крестоносцы. В подвластном Новгороду Пскове он хотел пополнить ряды воинов и отдохнуть, но Псков ворота не открыл, хотя с ним находились в походе новгородский посадник Иванко и тысяцкий Вячеслав. Князь вернулся в Новгород и призвал переяславскую дружину, которая расположилась военным станом на Словенском холме. С приходом полков цены на продукты в Новгороде поднялись, что горожанам не понравилось. К тому времени Псков заключил союз с Ригой. Князь Ярослав расценил это как предательство и послал боярина Мишу к псковичам с предложением прекратить всякие сношения с крестоносцами и готовиться к совместному походу на Ригу. Но Псков ответил отказом. Мало того, псковичей поддержали новгородцы. На вече они провозгласили, что не пойдут без братьев-псковичей на крестоносцев, и потребовали увода переяславских полков. Князь с княгиней и дружиной ушли в Переяславль, оставив наместниками в Новгороде княжичей Федора и Александра.

К осени положение в Новгороде осложнилось: голод, болезни… Недовольство боярами вывело народ на улицы, начался мятеж. Архиепископ Антоний был смещен, а позже сослан в Хутынский монастырь, дворы приверженцев князя Ярослава разграблены. 20 февраля 1229 года боярин Федор Данилович тайно вывез княжичей из мятежного города.

Новгородцы призвали на княжение черниговского князя Михаила. Князь Ярослав, оскорбившись, начал готовить поход на Новгород, но прибывший из Киева митрополит Кирилл помирил Ольговичей с Мономашичами. Михаил уехал в Чернигов, оставив наместником в Новгороде пятилетнего сына Ростислава.

В 1228–1230 годах разразился страшный голод. В Новгороде люди умирали тысячами, и некому их было хоронить. Ростислав покинул вымирающий город, и взгляды новгородцев уже в который раз обратились в сторону Переяславля-Залесского. Посольство увенчалось успехом, и 30 декабря 1230 года князь Ярослав с сыновьями Федором и Александром прибыли в вольный город. Прожив в городе две недели, князь Ярослав возвратился в Переяславль, оставив в Новгороде наместниками сыновей.

Александр принял самое деятельное участие в борьбе с голодом. Он помогал страждущим, заступался за сирот и вдовиц, никто не уходил из княжеского терема, не получив помощи. Но беда не приходит одна. Весной 1231 года на Новгород обрушились пожары — выгорел весь Словенский конец, тысячи новгородцев остались без крова. Александр вновь проявил сострадание и участие. Обозы с хлебным припасом из Переяславля-Залесского и Владимира помогли новгородцам выжить в это непростое время. 1232 год выдался богатым на урожай, голод прекратился.

В этот год Александр на княжении в Новгороде остался один, а его брат Федор ушел со своим двоюродным братом Всеволодом Юрьевичем в поход на мордву. Поход был удачным. Княжича в Новгороде встречали как победителя колокольным звоном.

Несмотря на то что Федору исполнилось лишь четырнадцать лет, князь Ярослав решил его женить. Невеста была сосватана — дочь черниговского князя Михаила Всеволодовича княжна Феодулия. Девушка была невиданной красоты, и молодые князья, кому посчастливилось ее лицезреть, хотели взять ее в жены. Но Феодулия всем отказывала. Она помнила о предсказании, услышанном ею в раннем детстве, которое гласило, что она станет монахиней. Когда же посватался Федор и родители дали согласие на брак, она смирилась и отправилась в Великий Новгород. И все готовились к свадебному пиру. Но накануне свадьбы Федор умер. Не возвращаясь домой, Феодулия явилась в Суздальский женский монастырь и была принята послушницей, а вскоре приняла постриг с именем Евфросиния.

Александр очень сильно переживал смерть брата, ведь ушел из жизни его самый близкий человек — товарищ детских игр, друг и поверитель отроческих секретов и тайн. Александр как-то разом повзрослел, посуровел, стал более сдержан и рассудителен. Ему шел четырнадцатый год.

В 1236 году Александр был призван новгородским вече в очередной раз. В тяжелую годину пришел он в Новгород Великий, но справился с делами насущными, и неплохо, как говорил не единожды епископ Антоний. Вот и сейчас, при расставании, отец похвалил его:

— Вижу, сидишь ты крепко. Но боярам спуску не давай. Дружину люби, она тебя не предаст, а надо, и спасет.

Александр в очередной раз рассматривал Новгород, и гордость распирала его: он — полновластный хозяин города, который под стать Владимиру и Киеву. «Хотя нет. Владимир разорен, а Киева, судя по всему, век короток. Остается лишь Великий Новгород!»

ПОСОЛЬСКИЙ БОЯРИН РОМАН

1

За делами, заботами пролетело лето, наступила осень 1238 года. Владимир отстраивался медленно: не хватало людей, материалов, нечем было кормить дружину, работный люд. Хлеба, привозимого из Новгорода, хватало ненадолго, а свой хлебушко появится разве что через год. Ни о какой поездке в Биляр с дарами не могло быть и речи. Князь Ярослав страшился, что эмир Булгарии Гази Барадж пришлет за выкупом, а именно так воспринял князь пожелание эмира не скупиться при определении платы за жизнь, но ни посланников, ни войска с востока не пришло. И чтобы как-то оградить себя и возрождающийся город от посягательств татар, князь надумал послать доверенного человека в Булгарию, чтобы тот объяснил эмиру сложившееся положение на Руси и вымолил отсрочку платежа.

Тогда-то и вспомнил Ярослав о посольском боярине великого князя владимирского Юрия Всеволодовича Романе Федоровиче. Именно этот человек ему был нужен. Насколько князю было известно, Роману был дан боярский чин на Руси и, как зятю царя Булгарии, чин княжеский в Волжской Булгарии. Даже земли он имел под Ошелом, и немалые.

С возвращением в Новгород очередного обоза для Романа Федоровича было передано послание от великого князя владимирского. Тот призывал боярина на службу.

Роман Федорович мог и не ехать во Владимир, не Ярославу служил — Юрию, но чувство долга оторвало его от Марии, детишек, от устоявшейся размеренной жизни.

Во Владимир посольский боярин приехал лишь в конце февраля. Ярослав, хотя и был недоволен нерасторопностью Романа, принял его тотчас.

Со времени последней их встречи прошло более четырех лет, и Ярослав с трудом узнал в дородном, широкоплечем, заросшем волосом сорокасемилетнем мужчине посольского боярина.

— Заматерел! Встретил бы где, не узнал. Здоров ли? Как дети, поздорову ли жена? — вместо приветствия поинтересовался Ярослав.

— В здравии, государь. Кланяются тебе. Князь Александр также здоров. Тебе, великий князь, от него послание.

— Оставь на столе. Позже прочитаю, — отмахнулся князь. — Садись, — показал он на широкую скамью у стены. — У меня к тебе дело, и дело токмо тебя касаемо.

Роман понимающе кивнул, не спеша подошел к лавке, сел, расправил плечи, разгладил усы и бороду.

— Ты, насколько мне ведомо, знакомец булгарского эмира Гази Бараджа. Так ли?

— Так, государь, — подтвердил Роман. — Знавал его в то время, когда Гази воеводой в Новграде земли Низовской поставлен был великим князем Юрием Всеволодовичем. Сам Гази царских кровей. Его дед Арбат Ос-Лодж был улукбеком города Булгара и города Учеля. Позже со своим сыном Азаном, будущим отцом Гази, был выдан князю Андрею Боголюбскому. Арбат стал воеводой Москвы, а его внук — воеводой Новугорода на Оке. Четыре года он воеводствовал, но когда царь Булгар почил, магистрат Биляра пригласил его в Булгарию. Князю Юрию столь много было уплачено подарков, что он согласился отпустить Гази Бараджа от себя.

— Да-а, ведомо тебе то, что для других тайна великая, — удивленно протянул Ярослав. — А скажи-ка мне, Роман Федорович, почто мой брат благоволил Гази Бараджу? Насколько я знаю, он и другоряд поставил Гази на воеводство в Новугороде земли Низовской?

— Видится мне, Гази по нраву пришелся князю, — согласился Роман и пояснил: — Он был смел, рассудителен, честен… и изворотлив.

— Честен настолько, что вместо Новугорода Нижнего оказался в Сарае-Бату, — ухмыльнулся Ярослав Всеволодович.

— Что верно, то верно. Гази Барадж ходил на булгар с князем Святославом Юрьевичем, не испросив на то разрешения у великого князя. Когда же поход завершился неудачей, то Гази побоялся возвращаться на воеводство в Новград Нижний и пошел не к Юрию Всеволодовичу с повинной, а к Бату-хану, а тот свел его с ханом Угедэем. Он-то и поставил Гази Бараджа на трон булгарских царей.

— А скажи, земли под Ошелом в твоем праве или татары прибрали их к рукам?

Теряясь в догадках об истинной цели его призыва во Владимир и странным вопросам, тем не менее Роман Федорович сказал, что земли за ним — татарам земель не надобно. И только после вопроса Ярослава: «А не хотел бы ты наведаться в свои земли?» — все стало на свои места.

— Не просто ноне в Булгарии. Власть-то не у эмира, а у наместника Бату-хана Кутлу-Буга. Ему все подвластно в Булгарии, и Гази Барадж без наместника чихнуть не смеет.

Ярослав от услышанного аж покривился. О наместнике он слышал впервые, и эта весть нарушала его планы.

— Послушать тебя, так ты словно и не покидал Булгар — все-то тебе ведомо…

— Сын у меня в Городце. А там до Ошела рукой подать, — пояснил Роман Федорович.

— Это который? Не Андрей, случаем?

— Он, государь.

— Не простил я ему доноса на меня брату Юрию. Пусть бережется…

Почувствовав угрозу в голосе князя, Роман поспешил сгладить вину сына:

— Молод был, глуп.

— Будет, — остановил боярина Ярослав. — Не о нем речь. Пусть живет… пока. — Сделав многозначительную паузу, Ярослав продолжил: — Задолжал я Гази Бараджу, и долг тот велик. Должок с меня эмир ждал по осени, да недосуг мне. Сам видел, дел во множестве. Но обидеться может эмир и послать войско или сам прийти за долгом. Не готовы мы силой мериться с татарами иль булгарами. Ни стен, ни войска… Коли придут татары, все труды насмарку. Вот по осени урожай снимем, пушного зверя за зиму набьем, золотишка да серебра накопим, тогда можно и в Биляр наведаться. А пока вся надежа на тебя.

Но не просьба звучала в словах князя Ярослава, а угроза, и Роман понял почему: догадался, что связывает Ярослава и эмира некая тайна, и эта тайна стоит немало серебра и золота. А помимо того, Роман понял, что слишком много сказал князь ему, и если он откажется — в живых ему не быть: ни ему, ни его сыну Андрею.

— Да! Я поеду в Булгарию и сделаю все, что в моих силах.

Разом обмяк князь, просветлел взором, вздохнул с облегчением.

— С тем тебя и позвал. Знал, что ты, Роман Федорович, славно служил брату моему, послужи и мне. Я добро помню. Сочтемся.

— Когда выезжать? — спросил Роман, вставая с лавки. — Готов хоть сейчас.

— Ноне отдыхай, а поутру в путь, с Богом. У меня все готово: дам полсотню дружинников, больше не могу, здесь надобны, подарков два воза.

Федор осуждающе покачал головой.

— Знаю, мало. Но больше нет. А потому подарки отдашь наместнику Кутлу-Бугу. Гази Бараджу же передашь письмо. Только ему и никому другому. Не дай Бог, если оно попадет к татарам — не сносить тебе головы.

Роман Федорович с горькой усмешкой на устах произнес:

— А удержится ли моя головушка на плечах, пока до Биляра добираться буду? Пять десятков дружинников — не защита. Одно скажу: будь в надеже, государь. Только Гази Барадж сломает печать княжескую на свитке.

Поклонившись, посольский боярин Роман Федорович, тяжело ступая, вышел из горницы.

2

Маленький обоз, состоящий из шести саней с грузом, в сопровождении пяти десятков княжеских дружинников и боярина Романа Федоровича медленно продвигался к Новугороду Нижнему.

Путь был безрадостен: пока шли по владимирской земле, только разорение и горе людское видели. Когда же стали попадаться деревеньки и починки, не разоренные татарами, вздохнули с облегчением — до города на Оке уже недалеко. Под солнечными лучами снег просел, и потому шли по окскому льду ходко, оставляя за собой версты нелегкого пути. К вечеру шестого дня пути за излучиной реки показался город, сползающий посадами к заснеженному речному берегу.

— Вон он — крест на куполе собора Михаила Архангела. Сияет, как и хотел того покойный князь Юрий Всеволодович.

Роман Федорович решил не спешить двигаться дальше, а дать отдохнуть дружинникам, да и самому погреться в жарко натопленной баньке, погорячить кровь березовым веником, потешить душу душистым хмельным медом.

Воевода Новгорода на Оке был несказанно рад решению нежданного гостя.

Распаренные и умиротворенные, в тонких льняных рубахах, ласкающих тело, боярин и воевода сидели за накрытым снедью столом и неспешно вели беседу.

— Татарвя не наведывается? — поинтересовался Роман Федорович.

— Бог отвел. Надысь мордву пошарпали. Говорят, что татарский отряд шел по Клязьме до Гороховца. Пожгли город и убрались восвояси.

— Слыхал и я про то, — подтвердил Роман Федорович. — Видно, татар было немного, потому дальше не пошли. — И, отхлебнув меду из кубка, спросил: — А ты-то как, коли подступит ворог к городу, устоишь?

Михайло Борисович пожал плечами.

— Володимир, стенами каменными обнесенный, не устоял, а у нас-то… По бревнышку раскатают. Да и народишко не больно смел… Чует сердце, разбегутся мужики по лесам, только татары покажутся. Не приросли еще к землице, к городу… Пришлые все.

— А Городец?

— Стоит. Сынок твой, Андрей-то Романович, сам не спит и дружине спать не дает. Был по осени у меня в гостях. Орел! Город восстановил, на всех дорогах заставы. Молод, а дело справно ведет.

Через три дня обоз продолжил путь. Идти по волжскому льду было опасно: поверху пошла вода, не глубоко, по щиколотки, но она съела снег, и под ней лед оголился.

— Что за напасть? До ледохода еще, почитай, ден двадцать, а то и поболе, — недоумевал Роман Федорович, но кто-то из дружинников прояснил:

— Где-то в верховьях снег потаял, вот вода и пошла верхом.

— Нам на головы, — сострил кто-то из дружинников.

Пришлось уйти с проторенного пути и искать путь другой. Вскоре наткнулись на лесной починок. Там отыскался проводник — парень лет двадцати. Он-то и повел обоз лесными, одному ему известными дорогами.

Но движение замедлилось. Приходилось проминать набрякший влагой снег для саней, иначе полозья проваливались настолько глубоко, что лошади выбивались из сил, вставали и не хотели идти дальше.

«В Городце дождемся чистой воды, а там на лодиях пойдем в Биляр», — решил Роман Федорович, глядя на то, как упираются дружинники, силясь сдвинуть провалившиеся в очередной раз в рыхлый снег сани.

Ночевали на снегу, навалив валежника, грелись у костров.

Под утро боярина Романа растолкал сотник Еремей.

— Дозорные сполох подняли. Видели человек сорок. Кто такие — в темноте не разобрать. Затаились. Видно, ждут рассвета.

— Поднимай дружинников. Да тихо! У костров с десяток оставь, остальных отведи в ельник. Сообразил, для чего?

Еремей кивнул и уточнил:

— Бить или вязать будем?

— Там видно будет. Да в ельник уводи не всем скопом, а по одному-два дружинника, — предостерег Роман Федорович.

«По-видимому, втае сидят, не татары. Те леса боятся и в лес ночью не сунутся, — размышлял Роман Федорович. — Значит, лихие людишки надумали обоз пошарпать. И так как их под сорок человек, то ватажка не одна. Для одной многовато. Видно, проваливающиеся полозья саней ввели мужиков в соблазн: раз сани проваливаются в снег, значит, нагружены добром. Нас, по-видимому, не видели, а то бы не рискнули. Ништо, еще увидят».

Роман Федорович с неохотой вылез из-под овчинного тулупа, огляделся: тенями скользили дружинники в ельник, до которого было шагов пятьдесят— шестьдесят. Передвигались дружинники осторожно: ни мечом не звякнули, ни доспехом не брякнули. Тихо.

«Неплохо Еремей своих ратников выучил, — отметил для себя Роман Федорович. — Поди, и в деле себя покажут молодцами».

Вскоре небо высветлилось, посерели обступавшие лесную поляну кусты, деревья. День обещал быть солнечным.

Неожиданно тишину разорвал отчаянный разбойничий посвист. Из-за прилегающих к поляне кустов начали вываливаться люди. Проваливаясь в снегу, они устремились к уже чадящим кострам.

Дружинники, расположившиеся у костров, саней, лошадей, разом вскочили и ощетинились копьями, мечами. Нападавшие, надеясь, что застанут обозников спящими, увидев воинов, замедлили движение, а в десяти-пятнадцати шагах и вовсе встали. Когда со всех сторон, а не только из ельника, на поляну вышла дружина, нападавшие застыли точно каменья.

Роман Федорович разглядывал нападавших не без интереса. Мужиков было человек сорок: обросших волосом, в тулупах и армяках, с дубинами и кольями в руках. Только у некоторых боярин увидел мечи кривые татарские и наши — прямые и плоские, кое у кого — луки.

— Что приуныли, горе-воины? — рассмеялся боярин. Лица у мужиков вытянулись от удивления. — А ну, бросай в снег у кого что в руках есть! — распорядился Роман Федорович. И когда требование было выполнено, он приказал: — Кто старшой? Выходи держать ответ!

От толпы мужиков отделился один, подал голос:

— Кузьма Пруток. Я — старшой над воинством. Прости, государь, не ведаю твово звания.

— Боярин я, из Володимира. А ты почто вознамерился обоз мой пошарпать? Ответствуй!

— Винюсь, боярин. Шли на ворога. Думали, что татары с награбленным добром идут. Видели-то токмо следы…

— А этого разве мало? Следы… Да следы все должны были рассказать: сколь человек прошло, саней, лошадей… А что не татары идут, так то по копытам определить надобно было: у наших-то — подковы. Эх вы, воины! Чьи же вы будете?

— Городецкие мы. Воеводы Андрея Романовича люди — дозор, — не без гордости ответил Кузьма Пруток. — А что промашка вышла, прости, обознались малость.

— Что-то вы на воинов не похожи…

— Так в дозоре нас пятеро, а эти, — кивнул он за спину, — мужики из Савеловки. Я-то двоих из дозора к воеводе направил, упредить, стало быть. Пока до Городца доберутся, пока с дружиной воевода приспеет, уйдет ворог. А тут мужики савеловские разохотились татарве помститься…

— Ясно. Пускаю мужиков вольно. Дубины свои тоже пусть забирают. Может, сгодятся еще. Ты же, Кузьма, с нами пойдешь. Тебе, поди, здесь все ведомо?

— А то! К вечеру в Городце будем, не сомневайся на сей счет, боярин.

Кузьма Пруток не обманул. Ближе к вечеру вышли к Федоровскому монастырю, а это уже Городец.

3

В воротах, выходящих к пристани, княжеский обоз встречал городецкий воевода Андрей Романович. Не в отца пошел молодец. И если бы кто сравнил отца и сына со стороны, то не ошибся бы. Роман Федорович был высок, могуч, дороден, Андрей же ростом не вышел, но крепок в кости. Спешившегося отца Андрей встретил не по-семейному — поклоном, а как воевода — крепкими мужскими объятиями.

— Тише ты, нагулял силушку на домашних харчах, похваляешься… Сгреб, что медведь-трехлеток, — улыбнулся в бороду довольный встречей Роман Федорович. — А что сноха не встречает, внуки где?

— Цветана на сносях, скоро разрешится дитем, а сыновей в тереме не удержишь. Заигрались, поди, — рассмеялся Андрей. По его лицу было видно, насколько он рад встрече с отцом. — Прошу в терем. О воинах не тревожься, обогреем, накормим, без кубка медовухи спать не уложим… Евсей, — кивнул он одному из сотников своей дружины, — устрой молодцов. — И, увидев среди обозников Кузьму Прутка, уже строже добавил: — А ты зайдешь утром. Разговор к тебе есть.

В тереме на Княжей горе царила праздничная суета. Как же, самый дорогой гость пожаловал. Цветана, налившись силой и женской красотой, несмотря на выпирающий живот, бойко распоряжалась в тереме: споро готовили опочивальню для тестя, трапезную, растопили баню.

От бани, как ни хотелось понежиться на пару, Роман Федорович отказался.

— Завтра, — сказал боярин. — А вот за стол сяду с превеликим удовольствием. Чем потчуешь, сношенька? — полуобнял он зардевшуюся Цветану.

— Все лучшее на столе для желанного гостя. Отведай хлеб-соль, батюшка, — поклонилась она, насколь позволял живот.

Не успели выпить по первой чарке, как в трапезную вихрем влетели двое мальчишек. С криком «Деда!» они устремились к незнакомому бородатому мужику, большому, но не страшному. Братьям-близнецам было по три года. Они были любознательными не в меру, бесстрашными и проворными. Роман Федорович подхватил внуков на руки, осторожно прижал к груди.

— А ты, деда, ворога побил? — тут же последовал вопрос от того малыша, что был слева. А тот, что справа, добавил:

— Или нам с Ромкой татар добивать?

— Деда, а ты мечи нам привез? Мне мамка сказывала, что и меч, и комоней нам подаришь, как приедешь.

— Ты приехал. Давай меч!

— …и коней, — добавил Роман. — Татка обещал взять в поход на ворога, коли оружны будем.

— Так что ты, деда, с комонями-то не тяни! — погрозил перстом Святослав.

Роман Федорович рассмеялся и поставил внуков на пол.

— Порадовали меня от души, аж слеза прошибла. Хороши у меня внуки, в деда. А коней я вам подарю, и мечи, и сулицы. Вы только растите побыстрее. А на татар идти не спешите, сил наберитесь, ворога и на вас достанет.

Попав в руки Цветаны, мальчишки заканючили:

— Мам, можно мы посидим с дедом? Мы тихонечко… с краечку…

Но Цветана была непреклонна и увела сыновей из трапезной.

Роман Федорович, сияя глазами, поднял кубок.

— Выпьем за моих внуков, за их здоровье. Чтоб росли они воинами, достойными своего отца, не посрамили бы чести… деда, — Роман испытующе посмотрел в глаза Андрею и неожиданно закончил: —…и за Цветану, родившую таких богатырей. Сношенька, ты где? Покажись! За тебя пьем, — кивнул он зардевшейся от внимания молодой женщине, стоявшей в дверях трапезной.

Много было в застолье сказано слов, выпито хмельного меда и заморского вина, привезенного в Городец арабскими купцами, немало провозглашено здравиц. Из-за стола встали за полночь. Проводив отца в опочивальню, Андрей спросил:

— Ноне разговор поведем или на утро оставим?

— Наговоримся еще, — устало проронил Роман Федорович. — Время будет. Я у тебя до ледохода погощу. Что касаемо дружины, то моя сотня городчан не объест: с припасом идем, а коли не хватит, так куплю, серебро есть.

Лед на Волге пошел двадцать восьмого апреля в ночь. Треск стоял, аж в окнах терема слюда дребезжала.

Роман Федорович, хотя и не раз наблюдал ледоход, не вытерпел и в сопровождении сотника Семена поднялся в сторожевую башенку. Река перед ним была во всей красе. Льдины казались черными. Только иногда, блеснув боком вставшей на дыбы ледяной махины, отсвечивали тусклым лунным светом.

— Дней через десять вода очистится, и можно будет продолжить путь, — со вздохом произнес Роман Федорович. Посольство к Гази Бараджу было ему не по душе. Идти с пустыми руками туда, где подношение подарков — часть ритуала, равносильно оскорблению, и все это посольство может закончиться для посольского боярина лишением головы.

— Струги видел? — не поворачивая головы, спросил Роман Федорович сотника.

— Лодии неплохи, — отозвался Семен. — Проконопачены, просмолены, паруса крепкие, но… малы суденышки.

— Это неважно. Стольный град булгар стоит в устье Камы. Так что водой до самого места дойдем. Другое меня тревожит: как Гази примет посольство?

— Как примет? Хорошо. Вона князь Ярослав Всеволодович встречался с ним, и ништо…

— Когда? — удивленно воскликнул Роман.

Поняв, что проговорился, сотник нехотя ответил:

— Так это… ну, когда мы из Киева шли. Шли, значит-то… и попали в засаду. Думали, что пришел конец нам. Ан нет. Токмо князя Ярослава увели, а ночью он вернулся. Поговаривали, что встречался с Гази Бараджем. О чем говорили, никто не знает, но до самого Володимира с нами шли булгарские уланы. Вроде как охраняли нас от татар.

— Вон оно что, — удивленно протянул посольский боярин, — а почему раньше не сказался?

— Не смел. Князь смертью грозил, если кто языком трепать начнет. И ты уж, Роман Федорович, меня не выдай.

— Не тревожься. Ты этим рассказом такой груз с души снял… Я-то думал, что назад для нас нет пути, а ноне вижу — поживем еще. Ты, Семен, вот что: иди-ка почивать. Я тут еще малость постою, на реку полюбуюсь да подумаю о насущном.

Оставшись в одиночестве, Роман Федорович не без удивления и удовольствия взирал на ледоход, но тревожные мысли вернули его на несколько часов к разговору с Андреем.

— Как ты не поймешь, — давил голосом Роман Федорович, — в одиночку с татарами не справиться. Даже если у тебя было бы не три сотни молодцов, а три тысячи. Татар что мошкары… Не передавить.

— А мне тысячу не надо. С тысячей одна морока. Ноне татары ушли с Руси, сели где-то в низовьях Волги, а часть — в Булгарии. Волга же, что дорога между ними. И ездить по этой дороге спокойно я им не дам, — горячился Андрей.

— Городец чудом не разорен, а ты своими укусами только раззадоришь татар, и тогда они камня на камне от Радилова не оставят, по бревнышку раскатают город, а жителей побьют или уведут в полон. Ты этого хочешь?

— Не хочу, но и сидеть сложа руки не могу. Насмотрелся я на ворога, на детишек, татарами убиенных, женок поруганных, дома разоренные. Кровь закипает, как вспомню все это. И не я один хочу помститься татарве. Таких ватаг скоро множество на Руси будет…

— Может, оно и так. Только плохо все это. — Помолчав, Роман Федорович пояснил: — Обезлюдела Русь, обессилела. Не один десяток лет нужен, чтобы накопить сил. А ноне нужно терпеть. Вон, князь Ярослав, гонору на десятерых князей достанет, а и тот к татарам на поклон пошел. Меня вот к булгарам с заверениями в дружбе направил. Пойми! Мир Руси нужен, не война!

— Прости, отец, но ты с князем сам по себе, а я сам по себе. Одно обещать могу, что под Городцом татар бить не буду, но под Ошелом жизни не дам!

— Ошел — не ближний свет. Городец-то на кого оставишь? Дружину уведешь, а ну ворог подступится! Кто сыновей твоих и жену защищать станет? Мужики, что нас в лесу встретили?

Не смог Роман Федорович остепенить сына. «Горяч, норовист, до безрассудства смел. Видно, пошел в родного отца. Юрий Всеволодович по молодости таким же был — никого не слушал, делал все по-своему, даже епископ Симон не всегда его унять мог».

4

Город Биляр стал неузнаваем: где былое великолепие дворцов и минаретов, фонтанов и бань, роскошных и ухоженных домов богатых и знатных? Везде царили грязь и запустение. Часть городских стен разрушена, и в город можно было войти во многих местах, но Роман Федорович в сопровождении трех десятков дружинников, тащивших на себе подарки татарскому наместнику, предпочел войти в распахнутые главные ворота булгарской столицы.

Старшему воротного наряда он назвал себя и цель прибытия. Наудачу, воротник узнал «князя Романа», которого не только уважали в столице за доблесть и силу, но и любили за добрый нрав и отзывчивость на чужую беду, и это решило много проблем с размещением и встречей посольства с наместником Бату-хана в Булгарии Кутлу-Бугом.

Уже на следующее утро посольский боярин был приглашен во дворец. Ханский наместник восседал на троне булгарских царей в зале приемов. Когда Роман Федорович в сопровождении сотника Семена приблизился к трону, Кутлу-Буг принял горделивую позу и поднял глаза к потолку, выказывая своим видом величие и недоступность. Все эти ухищрения были знакомы посольскому боярину, и потому он, отвесив поясной поклон, замер в ожидании разрешения говорить.

Молчание длилось довольно-таки долго. Но вот наместник удостоил своим вниманием посла: кивнул толмачу, и тот произнес:

— Говори.

Еще раз отвесив поясной поклон, Роман Федорович заговорил на булгарском языке, чем немало удивил и ханского наместника, и находящихся в зале татарских сановников:

— Ярослав Всеволодович, великий князь володимирский, челом бьет и желает здоровья, многих лет жизни и процветания великому Бату-хану и его наместнику, мудрейшему из мудрых, справедливейшему из справедливых Кутлу-Бугу.

Роман Федорович в очередной раз отвесил поясной поклон. Стоявший позади него Семен действовал так же, как и посольский боярин, — кланялся одновременно с ним.

— Чего хочет Ярослав? — через толмача задал вопрос Кутлу-Буг.

— Князь Ярослав выражает свою покорность и шлет посулы.

По знаку Романа Федоровича в зал вошли два десятка воинов, неся на вытянутых руках связки пушнины, подносы с золотыми и серебряными кубками, украшенное драгоценными камнями оружие, куски заморских тканей. Подарки были аккуратно разложены перед нижней ступенькой тронного возвышения.

Обозрев дары, ханский наместник спросил:

— Чего просит русский князь?

— Просит разрешения предстать пред очи великого Кутлу-Буга нынешней осенью, — с поклоном ответил посольский боярин.

Было видно, что ханский наместник не ожидал подобной просьбы. Он надолго задумался и, видимо, осознав услышанное, сказал:

— Повелеваю князю Ярославу прибыть в Булгар до первого снега.

Кутлу-Буг благосклонно кивнул. Прием окончен. Пятясь, посольский боярин и сопровождавший его сотник Семен вышли из зала.

— Фу, — смахнул Роман Федорович капли пота со лба. — Видно, наместник еще не избалован посулами. Вдругоряд и на порог не допустят с этакой бедностью.

— Как бедностью? — изумился Семен. — Дружинники еле принесли посулы…

Посольский боярин рассмеялся:

— Поверь, повидал я в посольствах немало, и если чего хочешь добиться, то посулы везут возами, а не несут в руках.

Из дворца посольство вышло в сопровождении охраны, состоящей из татарских воинов. Проводив до ворот дворца, пустили вольно.

Роман Федорович немало удивился этому и несказанно обрадовался: уж очень хотелось попасть в дом, еще недавно принадлежавший ему.

Ворота оказались запертыми. Постучав рукоятью плети в калитку, Роман прислушался.

— Кого там леший принес? — раздалось бурчание, и в приоткрывшуюся дверь просунулась голова воротника.

— Акимка! Акимушка, родной! Жив! Не узнал меня?

Воротный сторож неожиданно обмяк телом и вывалился за калитку. Но Роман Федорович не дал ему упасть и подхватил на руки.

— Что с тобой, Акимушка?

Тот растер кулаком набежавшие слезы и, всхлипнув, произнес:

— Оголодал маненько. Ноги-то и не держат. Не чаял тебя, князь Роман Федорович, увидеть.

— Это я, я, Акимушка. Жив-здоров. А кто еще из наших уцелел?

— Да, почитай, все: и Мирон, и Кирюха, и Марья… Проходи, князь.

Двор был все так же чисто выметен, деревянное крыльцо, ведущее в каменный с башенками дом, было выскоблено и отсвечивало желтизной кедра. Одно смущало Романа — тишина. Было непривычно тихо.

— А где Мирон, остальные-то где?

— Сейчас появятся. Да вот и он.

На крыльцо вышел Мирон, друг, товарищ молодецких потех и ближайший советник в годы проживания Романа в булгарской столице. Но Роман Федорович с трудом узнал в изможденном человеке своего побратима.

Обнялись.

— Что содеялось? — невольно вырвалось у Романа.

— Голодаем. Татары, как пришли в Биляр, никого не тронули из наших, но выгребли все: и припасы, и рухлядишку, и коней увели. Я предлагал мужикам и бабам уйти в Русь, но все остались, уверены были, что ты возвернешься.

— Родные вы мои, — расчувствовался Роман Федорович. — Берегли дом. Я же сказал, если татары подойдут к столице, чтобы уходили за Волгу. Теперь ваши страдания окончены. Все будет хорошо. Ты мне скажи, в Булгаре еще торг сохранился?

— Есть торг, и товары есть, токмо серебро надобно.

— Серебро — не твоя забота. Дай кого-нибудь из мужиков в провожатые. Семен, — подозвал Роман Федорович сотника. — Бери десяток дружинников и поспеши на торг. Купи еды, вина… Радость у меня великая: родных встретил.

Два дня прожил Роман Федорович в своем доме и только на третий был допущен к Гази Бараджу. Ближе к ночи пришел человек от эмира и проводил посольского боярина во дворец брата царя Алтынбека. Эмир встретил Романа Федоровича в горенке, в которой стояли лишь стол и лавки. На столе светец с толстой свечой.

Посольский боярин отметил, что Гази Барадж располнел, лицо красно, оплыло, некогда пушистая окладистая борода коротко острижена, усы на татарский манер сосульками свисают по сторонам. Движения замедлились, как и слова, которыми он встретил ночного гостя.

— Здрав будь, князь Роман Федорович. Садись к столу. Прости, что ждать пришлось. Ездил в Сарай, что Бату-хан воздвиг между Волгой и Ахтубой. Большой город, очень большой. Садись, садись, — показал он место рукой. — И давай уж без этих посольских заморочек. Мы с тобой давние знакомцы, так что выкладывай, с чем пожаловал.

— Приехал я к тебе с письмом от князя Ярослава. Вот оно, — положил боярин на стол свиток с княжеской печатью. — Прочти, не ведаю, что в нем, — схитрил Роман Федорович.

Сломав печать, эмир углубился в чтение.

— Хитер князь Ярослав. Хитер, — усмехнулся в бороду Гази Барадж. — Твою голову вместо своей подставил… и все напрасно. Не надобны мне его посулы. Много мне добра сделал князь Юрий Всеволодович. Я его должник. И пусть он ушел к своим предкам, долг я свой перед ним помню. Ты не смотри, что я под татарами, им служу. И ты служить будешь, коли жить захочешь. Татары — страшная сила. Видел их кочевья и станы, дымы от костров от края земли и до края, и нет им счета. Бату-хан сказал, что в зиму поход на Русь будет. Как пойдет, не ведаю, но поберечься следует. На север татары вряд ли пойдут, брать в землях нечего, а вот на Южную Русь навалятся.

Эмир с пренебрежением швырнул послание князя на стол.

— Татары пойдут не только на Русь. Бату-хан сказал, что пойдет до моря. А раз сказал, то сделает. Я тебе, князь Роман, вот что скажу: с ханом надо идти. Сильный ветер огромную и гордую ель с корнем выворачивает, а березка под ветром лишь гнется. Передай князю Ярославу мои слова — гибче надо быть. Для того чтобы и Булгария, и Русь крепко на ноги встали, нужно время. — Помолчав, он с раздражением добавил: — Быть гибким — не значит быть униженным. Ярослав же такое слезливое письмо написал, что у меня сомнение возникло — от князя ли оно. Гордым и непреклонным татары головы рубят, а слезливых попирают ногами. — Встав из-за стола, Гази Барадж продолжил: — Что услышал здесь, передай князю. Писать не буду, недосуг. Захочет приехать — пусть приезжает. Не неволю! Что до тебя, князь Роман, то земли под Ошелом за тобой оставлены, дом здесь, в Булгаре, у тебя есть — волен остаться. Воин ты знатный — найдется дело и для тебя. Уйдешь к князю Ярославу, не неволю, так тому и быть, тебе виднее.

Этот короткий разговор многое прояснил, но обязывал тоже ко многому.

«Возвратиться во Владимир надобно. Но где я больше пользы Руси принесу: у князя Ярослава или здесь? Жить в Булгаре… А как же Мария, сыновья? Брать их сюда нельзя, но и оставлять в Новугороде опасно. Сказаться князю Александру? Да надолго ли он? Бояре, что луна на небе — не постоянны, а призовут нового князя — беда! На жене и детях отольется мое служение Руси. Думать! Надобно крепко думать, как поступить!»

С этими непростыми мыслями и пошел Роман Федорович в обратный путь. Но людей своих, многих из которых он выкупил в свое время из полона, оставил в Булгаре, дав им денег и наказ: беречь дом. Мирона же отрядил в Ошел с грамотой, дающей ему право распоряжаться землей и всеми теми, кто на ней сидит.

АЛЕКСАНДР ЯРОСЛАВИЧ — КНЯЗЬ НОВГОРОДСКИЙ

1

Весна поздно пришла в Новгород Великий. Волхов от притока талой воды набычился, вспучил лед и понес глыбы в Ладогу. Вместе с льдинами уходили тревоги прошедшей зимы: о татарах доносились лишь отголоски. Поговаривали, что Бату-хан насытился кровью, награбленным добром и сел в низовьях Волги.

Только через год от обещанного Александр пришел во Владимир, и то если бы не нужда: надумал жениться. За благословением отца отправился в стольный город.

Ярослав пытался отговорить сына. Ведь посвататься он решил к дочери полоцкого князя Брячеслава Васильковича, изгнанного из Полоцка и нашедшего приют в Торопце. Во время похода на Литву русские полки останавливались на отдых в Торопце. Здесь-то Александр и познакомился со взрослой не по годам, четырнадцатилетней красавицей Александрой. Голубые глаза княжны запали в душу шестнадцатилетнего князя. И вот в свои девятнадцать Александр решил заслать сватов. Доводы отца, что с женой он получит войну с Литвой, на него не подействовали. Благословив с условием, что сын не будет втягивать отца в свои отношения с тевтонами и Литвой, великий князь занялся подготовкой похода на Каменец, а Александр вернулся в Новгород. В тот же день в Торопец отправился боярин Федор Данилович, бывший воспитателем и наставником юного князя, с подарками и представительной свитой.

Князь Брячеслав Василькович сватовство принял благосклонно, и сговор состоялся.

Через месяц прошло венчание в храме Святого Георгия в Торопце. Венчал молодых смоленский епископ Меркурий. На свадебную кашу-пир князь Александр пригласил всех оставшихся в живых после нашествия татар князей Северной Руси. Прибыли князья и бояре полоцкие, смоленские, псковские, новгородские и суздальские. С богатыми подарками приехали поздравить племянника дядья: Святослав суздальский и Иван стародубский. На свадебный пир поспешила из Новгорода матушка Ростислава с братьями и сестрами. Только князя Ярослава Всеволодовича на пиру не было. Он воевал Каменец.

Свадебный пир удался. Все любовались красавицей-невестой и славили жениха. Александр — высок, строен, плечист, русые волосы кудрями падают на плечи, мягкая, еще юношеская бородка и усы. Голосом Бог одарил щедро — зычен, будто сполошный колокол. Александра также стройна, горделива, высокий лоб, нос тонкий прямой, губы в меру полны и улыбчивы, голубоглаза, гордость девичья — коса русая — до пят, голос мягкий, певучий.

В застолье желали здоровья, счастья и деток полон дом. От пожеланий Александра краснела и стыдливо опускала глаза. Александр же глядел соколом и опрокидывал чарку за чаркой.

Из Торопца свадебный пир плавно перетек в Новгород Великий. Любили попировать новгородцы.

Но не только для гуляния или оказать честь созвал Александр князей и бояр на пир. Он понимал, что другого такого повода созвать съезд скоро не представится. Потому в один из дней незаметно для остальных гостей в трапезной оказались только князья, бояре и воеводы порубежных городков.

Пока еще хмель не затуманил головы, Александр предложил обсудить дела насущные. Возражений не последовало. Все понимали, что пришло время, когда в одиночку прожить трудно.

— Простите гоя князья и бояре, что не по чину говорить буду. Великого князя Ярослава Всеволодовича нет на пиру, и потому говорить он будет моими устами. Господь за грехи наши прогневался. Наслал кару страшную, необоримую. Сколь народу полегло — не счесть, да и еще немало поляжет. Видно, не все грехи мы искупили кровью, коль опять татары прошли по Руси, грабя и убивая. Пока мы медом хмельным веселили сердца, ворог пожег города наши. Нет больше родного моему сердцу Переяславля, разорен Гороховец, Муром, множество сел и деревень, жители которых вернулись в обжитые места. Уходя, татары пограбили мордву.

Ропотом возмущения и негодования отозвались князья и бояре на услышанную речь.

— Это еще не все, — продолжил Александр. — Новая напасть объявилась: Тевтонский и Ливонский ордена меченосцев объединились. Гроссмейстер крестоносцев Герман фон Зальц и папа римский Георгий Девятый объявили крестовый поход на восток. Ноне они воюют ижору, вожан, карелу. Скоро вступят в земли Новгорода Великого. Крестоносцы убивают всех, кто не принимает их веры. Кому вера Христова дорога, зову на тевтонов!

Вновь шум заполонил трапезную. Однако эту весть князья и бояре восприняли спокойнее. Их отчины далеко от крестоносцев, а что до новгородских земель, то бояре, коли не одолеют тевтонов, так откупятся.

Из-за стола встал князь Святослав Всеволодович. На правах старшего на пиру он поднял руку, призывая ко вниманию:

— Я вот что скажу: бить татар надобно! Не пускать на Русь! А то скоро ни одного мужика, ни одной бабы на земле нашей не останется. Всех татары повыведут.

— Верно! Верно говоришь! — поддержали Святослава князья.

Когда шум немного поутих, со скамьи поднялся князь полоцкий Михаил. Крякнув в кулак, он вкрадчивым голосом спросил:

— А скажи мне, князь Александр, почто татары Русь пожгли, а твоей земли сия участь минула? Уж не оттого ли, что бояре новгородские откупились серебром да хлебом? И ноне зовешь ты нас не на татар, а землю свою от тевтонов заслонить.

— Неправда твоя, князь, — вспылил Александр. — Татары от земель наших далече, а те, что пожгли Муром и Переяславль, лишь толика малая. Думаю, что они от Булгар пришли. Крестоносцы же рядом. От них надо заслон ставить, их беречься. А что Новугород на их пути, так то вина не моя. Богу так угодно было.

Александр отчаянно махнул рукой и опустился на скамью. Князь Михаил своей речью внес раскол в наметившееся единение.

Князья и бояре заспорили, послышались взаимные обвинения… и Александр понял, что помощи ему против крестоносцев не будет. Еще долго ругались, размахивали руками… кое-кто потихоньку под шумок вышел из трапезной, а оставшиеся не находили взаимопонимания. С тем и разошлись. Пир как-то сам собой окончился, гости разъехались по домам.

Александр сильно переживал неудачу. Даже горячие объятия молодой жены были ему не в радость. Он понимал, что только великий князь мог привести князей и бояр к единению, а он лишь тень великого князя. «Значит, чтобы меня слушали и слушались, надо стать великим князем!» — решил Александр. Это его несколько успокоило, а там навалились дела насущные, и от уныния не осталось и следа.

2

— Любушка, ясный мой сокол, не бережешь ты себя. Лицо черно, и руки, что у мужика, корявые, — мягко укоряла княгиня Александра, расчесывая костяным гребнем непослушные кудри своего молодого мужа. — Вона, матушка Ростислава собралась во Владимир…

— Знаю, потому и приехал раньше срока, дела не завершив. Матушку, братьев и сестер провожу и опять уеду.

— Да как же так? — всплеснула руками княгиня. — Только приехал и опять меня покидаешь…

— Не сразу, побуду денька два-три.

— Неужто не мила я тебе? — начала было Александра, но князь ее оборвал:

— Опять! — возвысил он голос. — Меня Новугород не на перинах спать позвал, рубежи крепить, ворога бить! А ворог ноне к самой земле новгородской подступился. Того и гляди попрет. Потому я крепость ставлю. Чтобы на пути литовцев и тевтонов линия крепостей стояла: Псков — Шелонь — Селигер — Торжок — Торопец — Старая Русса, — провел он рукой прямую линию. — По всем крепостям и городкам заставы денно и нощно службу несут. Упредят, коли что. Засечные полосы возвожу. С карелами и ижорами дружбу налаживаю, опять же чтобы упредили вовремя. Помнишь, я тебе сказывал, что в Новугород наведывался как-то рыцарь Ливонского ордена Андреас фон Вельфен. Высматривал, выведывал… Неспроста все это. Голос-то у него елейный, а глаза что у коршуна.

Александр поймал руку Александры с гребнем и привлек молодую княгиню.

— А ты говоришь: «Не успел приехать, а покидаешь». Дел у меня во множестве, успеть бы до срока.

— Труженик ты мой, — обвила белыми руками загорелую шею князя Александра. — А без тебя никак?.. Вон сколь воевод под началом. Поручил бы кому, пусть по заставам наведываются.

— Поручил бы, но все самому надо, — освобождаясь, осторожно убрал от себя князь руки Александры.

Пытаясь удержать подле себя мужа подольше, княжна как бы между прочим проговорила:

— А пока тебя не было, лада мой, приезжал боярин от князя Ярослава. Владыка Спиридон собирал Совет господ. Говорят, что шум стоял, аж на площади слышно было. Ссорились бояре…

— О чем речь-то шла? — заинтересовался Александр.

— Надумал Ярослав Всеволодович в Булгарию ехать по осени, денег требовал, пушнину, меду…

— И много?

— Того не ведаю. Но бояре заупрямились… Верно, немало.

Александр задумался. Княгиня, довольная собой, что удержала мужа в светелке, принялась примерять новую жемчугом украшенную кику, чтобы похвастать перед Александром. Но тот через некоторое время встал и решительно произнес:

— Завтра еду с матушкой в Володимир. Надо с отцом поговорить!

— Как? — задрожали у Александры губы. — А как же я, ты сказал, что дня через два-три в путь отправишься?

— Не до времени. Видишь, как дело оборачивается. Ехать надо в стольный град. Пойду, отдам распоряжения, — поднялся со стольца князь и стремительно вышел за дверь.

— Так всегда… Только для меня нет времени, — залилась слезами княгиня и уже сквозь всхлипы проронила: — Так и не сказалась, что на сносях…

3

Обоз под охраной малой княжеской дружины медленно двигался к Владимиру. Александр ехал в глубокой задумчивости, и даже детвора — его младшие братья и сестры, для которых поездка в возках была очередной забавой, — не могла его отвлечь от тягостных мыслей. Перед отъездом Александр посетил епископа Спиридона — главу Совета господ, и тот ему поведал, что князь Ярослав потребовал от Новгорода Великого долю откупа от татарских набегов, равную восьмидесяти бочонкам серебра и пушнины сорок сороков.

«Зачем так много? — недоумевал Александр. — Что задумал отец? Может, он хочет на новгородское серебро стольный град укрепить, нанять войско? Но, насколько сведущ был епископ, подобные требования он отправил во все княжества Северной Руси и все князья и бояре получили свой наказ. Не минула сия чаша даже тех, от городков которых одни головешки остались. Но Новугород уже дал отцу серебра, дал хлеба и людей… Что делать? Ведь невыполнение требований великого князя равносильно объявлению войны. Не воевать же с родным отцом! А как быть? Не отстоять интересов Новугорода — значит потерять княжеский стол… А что потом? Получить от отца какой-нибудь захудалый городишко в кормление… Ну нет! Я князь, не княжич, чтобы получать от кого бы то ни было кусок хлеба!»

Александр силился понять отца и не мог. Сам-то он понимал, что нельзя стричь овцу дважды, если шерсть не отросла. А отец, он-то понимает? Если понимает, то зачем озлобляет против себя новгородских бояр? Восемьдесят бочонков с серебром — плата большая, вот только за что?

Терзаясь думами, он не заметил, как поравнялся с возком, в котором ехала жена посольского боярина Романа Федоровича Мария с сыновьями: Хасаном и Федором. Подростки не единожды порывались пересесть на коней, чтобы продолжить путь верхом, но мать всякий раз их останавливала. В обозе семья посольского боярина оказалась не случайно: великий князь приказал доставить жену и детей боярина Романа Федоровича во Владимир. Собраться толком не успели — ехали налегке. Мария терзалась мыслями: как-то там, во Владимире? Где жить, чем кормить сыновей. А главное, где Роман. Почему он сам не приехал за ними?

Порывался ехать с обозом и епископ Спиридон. Совет господ не принял никакого решения, и все теперь зависело от Александра — сумеет ли он убедить отца не трогать Новгорода.

Дорога выматывала своим однообразием и видом разоренных деревень. Даже малышня, утомившись к концу пути, затихла. Последние версты были самыми тяжелыми: пошел дождь, и дорога, напитавшись водой, захлюпала, поглощая колеса по ступицы. Ратники спешились и, обступив телеги и возки, помогали лошадям справиться с грязью.

4

Стольный город Владимир встретил обоз перестуком топоров, веселым говором мужиков, щебетанием малышни, мелькающей между строителями. Казалось бы, вымерший город, как Феникс, возродился из пепла. За прошедший год было сделано немало: стены восстановлены полностью, ров местами чернел свежими отвалами, заборала[1] на стенах белели новизной.

Обоз проследовал через Золотые ворота. Золотыми их называли по старинке — не до украшательств было, выглядели же дубовые створки, обитые листовым железом, добротно и внушительно. За воротами следы пожарищ видны повсюду, но и изб, больших купеческих и боярских домов уже было поставлено немало. Александру не довелось видеть Владимира после разорения его татарами, но то, что предстало его взору, удивляло и поражало. В условиях трудной зимы и голодной весны князю Ярославу удалось немыслимое: он вдохнул жизнь в, казалось бы, умерший город.

Великий князь встретил семью у ворот княжеского терема. Он отметил, как за год подросли дети, как возмужал Александр и еще больше похорошела Ростислава. За объятиями и радостью встречи он не забыл о семье боярина Романа Федоровича. Кивком подозвав огнищанина, князь Ярослав распорядился поселить семью посольского боярина в тереме. Самого же Романа Федоровича он отправил обратно в Булгарию. Посольский боярин даже не противился, понимал, что в это трудное время его глаза и уши принесут бо´льшую пользу Руси, нежели чем его меч на службе у великого князя. Одно тревожило Романа Федоровича: дети, Мария. Но князь Ярослав заверил:

— Не тревожься. Жить будут по-княжески, не зная нужды, а сыновья будут ратной науке обучаться вместе с княжичами.

Как ни спешил Александр в обратный путь, трудный для себя разговор он завел лишь на третий день своего пребывания во Владимире, когда после осмотра городских стен и сторожевых башен князья — отец и сын — присели отдохнуть на ошкуренных и сложенных в тени под навесом бревнах. Распустив пояс, князь Ярослав снял летний кафтан, повел, расправляя, плечами.

— Хорошо-то как, — вздохнул он полной грудью. — Душа радуется от вида этого, — повел князь рукой в сторону возводимого на месте сожженного татарами Успенского собора. — От старого-то только стены остались, а теперь, глянь-ка, еще год-два, и засияет собор золотыми куполами, порадует колокольным перезвоном.

— Все так, отец, и я радуюсь на дело твоих рук, но приехал я в стольный град не только ради встречи с тобой, но и по велению дел новгородских.

Александр замолчал, подбирая слова помягче, чтобы ненароком не обидеть отца. Он, как никто, знал и на себе не раз изведал его вспыльчивый характер.

— Совет господ и владыка Спиридон считают, что не дело ты замыслил. Умастить татар новгородской казной они не позволят. Совет костьми ляжет, а серебра не даст.

— Вона как! — возвысил голос князь Ярослав. — Животов им не жаль своих, коли рухлядишко пожалели.

— Не в добре дело, — возразил Александр. — Хотят знать бояре, на что пойдет их серебро. Татары Русь оставили, данью не обложили… Тогда куда?..

Ярослав молчал, тяжело глядя на сына.

— На моей свадьбе все князья и бояре ратовали за объединение сил, чтобы не дать татарам воевать Русь набегами.

— Глупцы! — вспылил Ярослав. — Объединяться надо было раньше, когда ворог еще не нарушал вежи Руси. А ноне надо думать, как жить, имея угрозу вторжения татар. Как отвести от Руси беду.

— Я, грешным делом, подумал, что ты хочешь на эти деньги нанять войско, чтобы воевать татар, а ты решил поклониться им таким количеством добра, что только глупый не поймет: Русь богата и с нее можно брать и брать… Ты же этим только привлечешь татар, а не откупишься.

Ярослав вскочил и с раздражением швырнул кафтан на бревна.

— Молод ты еще меня учить! Поживи с мое! Что же касаемо Новугорода, то бояре новгородские дадут столько, сколько я скажу. Не дадут добром, возьму силой! Так и передай им. А коли сам супротив меня пойдешь, не посмотрю, что сын… Не достанет своих воинов идти на Новугород, эмира Булгарии Гази Бараджа попрошу. Он даст! — Помолчав, уже спокойнее добавил: — Не хотел говорить, но тебе скажу: это не только откуп от татарских набегов, но и выкуп за мою жизнь. Так что посиди и подумай: много это или мало… а у меня еще дел ноне много, недосуг.

Князь Ярослав поднял с бревен кафтан, отряхнул его от прилепившихся щепок и не спеша накинул на плечи.

— Знаю твои опасения за княжеский стол… Поверь, хотя бояре новгородские спесивы и прижимисты, но страх лишиться всего у них сильнее. Так что возвращайся в Новгород без опаски.

Но не только стены крепил князь Ярослав, но стремился укрепить дух владимирцев. Потому в годовщину битвы на Сити, 4 марта 1239 года, по приказу великого князя из Ростова во Владимир доставили мощи великого князя Юрия Всеволодовича и его племянника ростовского князя Василька Константиновича. Торжественную процессию, во главе которой шел епископ ростовский Кирилл, князь Ярослав и весь владимирский люд встречали на суздальской дороге за две версты от Владимира. Святые мощи князей-страдальцев отпели в соборной златоверхой церкви Успения и поместили в каменные гробы в притворах церкви.

ВОЛЖСКАЯ БУЛГАРИЯ

1

Как ни противились новгородские бояре требованию великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича, но и серебро, и пушнину во Владимир привезли. Расстарались и другие князья и бояре — исполнили свою долю наказа. Только бояре смоленские замешкались и впали в немилость у великого князя.

В конце августа обоз с собранным богатством под охраной трех сотен переяславцев и сотни княжеских гридей проследовал через Золотые ворота Владимира и направился на восток. Почти месяц добирались до Новграда Нижнего. Город, стоящий на двух великих реках — Оке и Волге, встречал великого князя колокольным перезвоном. Его не коснулась рука Бату-хана, и потому Новград радовал глаз своими стенами, куполами церквей и соборов, крепкими, добротными домами бояр и купцов.

Дав отдохнуть дружине всего день, князь Ярослав проследовал дальше. Под небольшим селением Лысково обоз переправился на пологий волжский берег. Если до Новграда дорога — плохонькая, местами заболоченная, заросшая мелколесьем — все-таки была, то на левобережье ее приходилось пробивать.

— И что это князь решил пешим ходом двигаться, водой сподручнее было бы, — недоумевали переяславские дружинники. — Ползем ведь, не едем.

И правда, продвигались медленно, с большим трудом преодолевая по семь-десять верст за день. По территории Волжской Булгарии идти стало легче: здесь были проложены дороги, действовали переправы через реки и речушки. И хотя на всем пути обоз неоднократно встречался с татарскими и булгарскими отрядами, никто их не остановил. Даже нередко всадники уступали дорогу обозу, видя, как тяжело нагружены телеги. Лишь на въезде в столицу Волжской Булгарии воротная стража преградила обозу путь. Ворота города распахнулись перед великим князем владимирским лишь тогда, когда среди стражников появился Роман Федорович. Посольского боярина князь Ярослав узнал с трудом: одетый в богатые булгарские одежды, с отделанным драгоценными каменьями оружием, на горячем аргамаке, коротко остриженный, он, казалось, даже помолодел. Хитро поглядывая на изумленно взиравшего на него князя, Роман Федорович сказал:

— Вижу, не признал. Одежка новая, непривычная глазу, оттого и сомнения. А что делать? Я ведь князь булгарский и одеваться должен по-княжески.

— С одежкой басурманской корней-то родимых не утратил? — усмехнулся Ярослав, разглядывая чудесное превращение Романа Федоровича. — Что эмир? В столице? А ханский наместник?

— Живы-здоровы. О тебе, великий князь, упреждены. Когда примут посольство, не ведаю, но в прежние времена неделю-две приходилось послам ожидать.

— Где же нам расположиться?

— Допреж посольства во дворце Надира располагались, да теперь дворец пришел в запустение. Потому, великий князь, приглашаю тебя в свой дом. За каменными стенами оно как-то спокойнее. А двор у меня большой, место сыщется и для телег, и для лошадей, и для твоей дружины. А коли места недостанет, так сосед со мной в дружбе, сыщется место и у него.

Ближе к вечеру от ханского наместника пришли оценщики. Князь Ярослав распорядился показать им все дары, ничего не скрывая. До глубокой ночи оценщики пересчитывали и записывали в книгу привезенное, довольно покачивая головами и изумленно цокая языками. Роман Федорович, оглядев возы, тоже немало удивился: откуда столько взялось серебра, когда всего полгода назад князь с трудом набрал подарков, уместившихся на руках двадцати воинов. Подивился посольский боярин, но ничего не сказал князю.

Когда утром оценщики доложили наместнику Бату-хана о количестве привезенного добра русским князем, он был поражен не менее посольского боярина. Уже через час после доклада во дворе Романа Федоровича появился ханский вельможа с приглашением князю Ярославу явиться во дворец булгарских царей вечером. Когда эту весть принесли князю, тот обрадовался и не без гордости сказал:

— Ты говорил, неделю-две ожидать придется. Ан нет! Имя мое везде двери откроет.

Роман Федорович, не скрывая горестной усмешки, заметил:

— Не имя, а серебро, что покоится на телегах, дорогу во дворец торит. Будь осторожен, князь. Татары алчны. Им сколько ни дай, всегда будет мало!

— Даю столько, сколько сам решил, и мне никто не указ!

— Я это к тому говорю, что в следующий раз Кутлу-Буг большего истребует…

— Там видно будет, — отмахнулся от Романа Федоровича князь.

После трапезы князь и посольский боярин уединились в одной из горниц.

— Рассказывай, что здесь и как?.. И сам садись. Разговор будет долгим, — усаживаясь в резное кресло, покрытое пестрым арабским ковром, благодушно разрешил князь.

Роман Федорович, расположившись напротив, повел обстоятельную речь:

— Ты, поди, уже знаешь, князь, что Бату-хан свой город ставит в низовьях Волги, а значит, он не уйдет в свои вежи.

— Так что с того? Были в соседях булгары, будут еще и татары, — пренебрежительно произнес Ярослав. — Ты дело говори.

— А соль здесь вот в чем: булгары — народ оседлый, у них города, деревни… У татар же дом — конь, на котором он сидит, и кибитка на колесах, где живет его семья. Я все это вот к чему говорю: этим летом походом на Южную Русь ходил племянник Бату-хана Менухан. Он разорил Переяславль-Южный и подошел к Песчаному городку, что напротив Киева. Князю киевскому Михаилу Всеволодовичу он отправил послов с требованием покориться Бату-хану. Но князь приказал схватить послов. Им отрубили головы. Менухан на Киев не пошел, сил мало, но сколь богат и красив город — поведал Бату-хану. Поверь, князь, хан не простит Киеву убиенных послов.

— Так ты что, хочешь сказать, что Бату-хан снова пойдет на Русь? — встревожился Ярослав.

— Пойдет! Уже отдал приказ готовить тумены к походу. Судя по всему, войско будет огромным. Только Булгария выставит семьдесят тысяч воинов.

— Неужто все труды напрасны и татары пожгут Володимир?

— По тому, что Бату-хан приказал Гази Бараджу привести булгарское войско в низовье Дона, пойдет он на Южную Русь.

— И скоро?

— В следующем году. Хан пожелал поначалу свою столицу поставить…

Много еще вопросов было у князя Ярослава к Роману Федоровичу, но главное он выяснил: есть еще год спокойной жизни, а за год можно многое сделать. В завершение разговора князь спросил посольского боярина:

— Ты, Роман Федорович, в посольствах не раз бывал, скажи, как следует вести себя ноне перед Кутлу-Бугом, чтобы чести не уронить или неосторожным словом или действием наместника не оскорбить?

Роман озадаченно поскреб затылок и задумчиво произнес:

— Если бы Русь не была под татарами, то вести себя великому князю пристало бы достойно, не роняя чести, не сгибая спины. Но Русь под татарами, и наместник хана властен над жизнями и над всем, что есть в Руси.

— Но Кутлу-Буг наместник в Булгарии, а не на Руси…

— За Русь хан с наместника спросит и еще… с Гази Бараджа, — чуть помедлив, добавил Роман Федорович.

— А булгарин-то тут при чем? — удивился князь.

— Хан Батый высоко поставил эмира над всеми, он приравнял его даже со своими племянниками. Так что власти у него что у чингизидов.

— Понятно. Но ты мне так и не ответил: как вести-то себя перед ханским наместником?

— Как сердце велит, князь, — Роман Федорович встал. — Я тебя оставлю одного. Мне пора во дворец. Ноне Кутлу-Буг принимать посольство будет торжественно, для чего приказал собрать всю знать: и татарскую, и булгарскую. И принимать будет не по татарским обычаям, а по булгарским. Булгары же принимают по чести, с великим почетом.

Как только дверь закрылась за Романом Федоровичем, князь позвал брадобрея: надо было и самому приготовиться к приему во дворце булгарских царей.

2

Прием великого князя владимирского проходил по правилам, установленным при дворе булгарских царей. Зал приема посольств был заполнен татарской и булгарской знатью, сановниками и военачальниками. На троне восседал ханский наместник Кутлу-Буг, а на троне, занимаемом ранее царицей Волжской Булгарии, расположился эмир Гази Барадж. И хотя знатных и именитых булгар было немало, слева от трона эмира стоял Роман Федорович — князь булгарский, боярин русский. Роман Федорович был одет в богатую одежду и при оружии, причем единственный из всех присутствовавших в зале приемов, исключая охрану татарского наместника.

Как только пропели трубы, возвестившие о начале посольства, толпа знати расступилась, образовав широкий коридор, посередине которого остался только князь Рашид Барак, ведающий посольскими делами.

Зычным густым голосом он прогудел:

— Посол Руси князь Ярослав!

Двери зала приемов распахнулись, и вдоль живого коридора пошел Ярослав Всеволодович. Он ступал в полной тишине, и его шаги эхом отдавались в мраморных колоннах зала. Князь был одет в зеленого цвета кафтан, перехваченный поясом, отсвечивающим золотыми нитями, темно-синие порты, обут в чедыги[2] из тисненой кожи. Но что это?! Князь обрил голову и бороду, лишь усы топорщились жалко и нелепо. Не доходя двух десятков шагов до тронного возвышения, князь Ярослав опустился на колени. Не поднимая головы, ждал милостивого разрешения говорить.

Пауза затягивалась.

Чтобы прекратить это добровольное унижение, Гази Барадж в нарушение правил подал знак толмачу.

— С чем пришел ты, рус-посол? — тут же раздался голос толмача.

Князь Ярослав, все так же не поднимая головы, дрожащим от волнения голосом произнес:

— Я пришел к тебе, великий и непобедимый Кутлу-Буг, с покорностью. Жизнь свою и землю свою кладу у ног непобедимого Бату-хана и твоих ног.

Толмач перевел ответ князя, который понравился ханскому наместнику. Кутлу-Буг благосклонно кивнул и жестом показал, чтобы Ярослав Всеволодович встал с колен.

— Чем докажешь свою покорность и верность, князь Руси? — спросил ханский посол через переводчика.

— Жизнь моя во власти твоей, а земля Руси дань за три года дает. Разреши, Кутлу-Буг, мои гриди внесут посулы к твоим ногам?

Ханский посол разрешающе кивнул, створки дверей распахнулись, пропуская в зал молодцов княжеской личной охраны. Они вошли по два в ряд, шумно ступая и тяжело дыша. Левая колонна гридей катила бочонки с серебром, правая — несла связки пушнины, украшенное драгоценными камнями оружие, серебряные и золотые кубки. Бочонки ставили на попа, и гриди ударами кулака выбивали верхнюю крышку, открывая взглядам тусклое серебро, а в отдельных бочонках — сияющие маленькими солнышками золотые кругляши.

Горка подарков росла, превращаясь во внушительных размеров гору. В зале стоял шум: татарские и булгарские вельможи и сановники не скрывали своего восхищения, хотя и знали, что им из этой кучи не достанется ничего.

Гази Барадж повернулся к Роману Федоровичу.

— Зачем? Зачем все это? Ничего не понимаю… Я с великим трудом уговорил Кутлу-Буга принимать князя по булгарскому обычаю, чтобы не подвергать Ярослава унизительному стоянию на коленях, но он сам… А голову-то для чего обрил? В Булгарии так поступают только с приговоренными к смерти… Чтобы вымолить прощение, им обривают голову. — В голосе Гази Бараджа слышались недоумение и раздражение. — Никакого золота и серебра не хватит, чтобы насытить империю монголов! А уж бедной Руси это подавно не по силам!

А гриди все вносили и вносили кубки, посуду, меха, и, казалось, не будет им конца.

Роман Федорович перевел взгляд на ханского наместника. От его былого величия не осталось и следа. Кутлу-Буг наклонился вперед и с вожделением взирал на растущую гору добра, не веря, что это все его.

Когда последний из гридей положил к ногам ханского наместника сияющую рубинами конскую упряжь, Кутлу-Буг откинулся на спинку трона. Его лоб увлажнился, а по лицу пошли красные пятна.

— Я донесу твою верность и покорность до великого хана. Ты хороший правитель своей земли. Я отпускаю тебя на Русь. Через год ты опять придешь и принесешь дань за себя и за свой народ. А теперь иди! — Кутлу-Буг указал перстом на дверь.

Князь, уже по русскому обычаю, поклонился поясно и вышел из зала.

Был пир, затянувшийся до утра. Но великого князя владимирского на него не пригласили. Через день княжеский обоз двинулся в обратный путь.

Роман Федорович провожал Ярослава Всеволодовича до Ошела, до своих земель. Весь путь ехали молча. Хотя и тягостным было молчание, но ни князь, ни посольский боярин его не нарушили.

Прощаясь, князь Ярослав, глядя в сторону, произнес:

— Жена твоя с сыновьями у меня в тереме. Захочешь взять в Булгар, перечить не стану. Вернешься во Владимир — приму.

Роман Федорович еще долго смотрел вслед удаляющемуся обозу, и тоска сжимала сердце, и было пусто, словно вынули душу.

А серебро и иную рухлядь, привезенную князем Ярославом из Руси, поделили ханский наместник и булгарский эмир между собой: две части взял себе Кутлу-Буг, а третью перевез на свой двор Гази Барадж.

DRANG NACH OSTEN[3]

1

По весне княгиня Александра родила сына. При крещении младенца назвали Василием. Беря в руки маленький красный живой комочек, князь Александр радовался словно дитя.

Александра после рождения сына округлилась, зарумянилась, похорошела. Князь души в ней не чаял. Как и малыша, он нянчил ее на руках, одаривал подарками.

Но счастье омрачало одно: вести, приходящие с запада. Шведы захватили финские племена суми и еми и вплотную приблизились к Новгородским землям. Доверенный человек доносил из Швеции, что готовится войско во главе с ярлом Ульфом фон Фаси для похода против еми, живущих в устье Невы, и ижоры. Истинной же целью похода должен стать Новгород Великий.

Чтобы ворог не застал врасплох, князь Александр выставил заставы в устье Невы и на берегу Финского залива.

Шведы не заставили себя ждать: их шнеки — небольшие суда под парусом — вошли в устье Невы в начале июля. Они тут же были обнаружены морским дозором под командованием старшины Ижорской земли Пелгуя. Он отправил посыльного с вестью о приходе шведов в Новгород, а сам со своими людьми проследовал за шведскими шнеками, которые вел ярл Ульф фон Фаси и зять короля Эрика XI Биргер из рода Фолькунгов. На ста шнеках разместились пять тысяч воинов.

У Александра под рукой было всего три сотни дружинников. В течение нескольких дней он спешно сформировал полк из пятисот всадников и пяти сотен пешцев из новгородских ополченцев. Пешую рать князь отправил на стругах по Неве. Сам же с конным войском направился к Ладоге.

Накануне ухода из Новгорода в город прибыл шведский посол. Он на словах передал князю требование короля Швеции, считавшего, что дни Новгорода Великого сочтены.

«Если можешь, то сопротивляйся мне — я уже здесь и беру в плен землю твою», — дословно передал слова короля Эдуарда XI посол.

Александр возмутился наглости шведского короля. Он был в ярости. Не удостоив ответом шведского посла, он устремился в Святую Софию. Упав на колени перед алтарем, зашептал:

— Боже славный, праведный, Боже великий, крепкий, Боже превечный, сотворивший небо и землю и поставивший пределы народам. Ты повелел жить, не вступая в чужие пределы! Суди, Господи, обидящим меня и побори борющихся со мной, возьми оружие и щит, восстань на помощь мне.

Князь молился истово, кладя поклоны и крестясь. Он не заметил, как в собор вошел епископ Спиридон. Увидев князя в молитве, тоже стал на колени перед образом святой Софии.

С колен встали одновременно.

— Благослови мя, отче, — обратился князь к епископу. — Ибо смирил я обуревающую меня злость, остался лишь праведный гнев. С ним и пойду на ворога.

Выйдя из Святой Софии с просветленным взором, князь Александр с паперти собора обратился к стоявшим в готовности всадникам:

— Братья мои! Не в силе Бог, а в Правде! Помянем Песнотворца, который сказал: «Иные с оружием, а иные на конях, а мы ныне Господа Бога нашего призовем. Они поколебались и пали, мы же восстали и стоим крепко». Ворог пришел на Новгородскую землю большой силой. Но не сила главное, а главное — правота нашего дела. Побьем ворога! Не пустим шведов на Новгородскую землю!

— Побьем! Веди, княже! — выдохнули дружинники в едином порыве.

Преодолев свыше ста верст, новгородцы подошли к Ладоге. Здесь к конному войску присоединились полторы сотни всадников-ладожан и пятьдесят ижорцев. У невских порогов к Александру присоединилась пешая рать. Итого: полторы тысячи воинов против пятитысячного войска шведов. Но Александра это заботило мало: он верил в своих воинов, верил, что они не посрамят могил своих пращуров, не раз ходивших и против финнов, и против шведов, и против немцев, и бивших их не единожды.

При подходе к Неве войско встретила морская застава. Старшина ижорцев Пелгуй поведал, что шведы расположились лагерем на отдых, свои шнеки они поставили на плесе Невы. Нападения не ждут.

— Веди к лагерю шведов, хочу сам все увидеть, — распорядился князь Александр.

Пелгуй провел князя Александра по одному ему ведомому пути прямо к расположению шведов.

Противник был как на ладони. В центре лагеря возвышалось несколько шатров. «По-видимому, тот, что поскромнее, — ярла, а златоверхий — королевского зятя», — решил Александр. Было еще несколько шатров, как выяснилось позже, они принадлежали рижскому епископу и племяннику короля Вальдемару. Рыцари и кнехты[4] расположились у костров: готовили пищу, грелись на солнышке, играли в кости. Ни на ком из шведов князь не увидел доспехов, а мечи, копья, луки лежали поодаль от костров. «Глупцы! Они считают, что уже победили, ничего не сделав для этого, — презрительно поджал губы Александр. — Даже дозоров не выставили! Самое время нанести удар!»

Князь спешно вернулся к войску. Воеводы его ждали.

Александр сдвинул сапогом мох и на проплешине подвернувшейся под руку палкой быстро провел несколько линий.

— Это — Нева. Вот лагерь шведов. Ты, Миша, — обратился он к воеводе новгородского ополчения, — со своими пешцами обойдешь лагерь шведов слева. Здесь, на плесе, стоят их шнеки. Руби сходни, борта, днища. Получится — сожги их корабли, не дай уйти. Твоя же задача, Збыслав Якунович, иная. Ты пойдешь справа. Вот так, — прочертил князь линию. — Возьми с собой ладожан. Они хорошо рубятся в пешем строю и мечами, и топорами. Поставь молодцов в центре. Я же с конной ратью ударю в лоб. Ворог нападения не ждет. Наваливаемся на шведов одновременно. В быстроте наша сила!

Полторы версты преодолели споро и вышли на опушку плотной массой. Шведы подняли сполох лишь тогда, когда новгородцы, ведомые Мишей, уже крушили на плесе сходни, шнеки, а когда на опушке леса показались всадники, загалдели, заметались по лагерю в поисках своего оружия, доспехов, своих десятников и сотников. Слишком вольготно они провели в лагере шесть дней и теперь пожинали плоды своей беспечности.

Шведы падали, сраженные мечами, копьями, ловили своими незащищенными телами смертоносные стрелы. А когда рухнул шатер королевского зятя, опорный столб которого подрубил молодой дружинник Савва, шведы ударились в панику. Они ринулись к своим кораблям, но там вовсю хозяйничали Миша с новгородцами. Три корабля с прорубленными днищами уже затонули.

Князь Александр врубился в мечущуюся толпу шведов, словно клин в еловый пенек. Позади него, справа и слева, расходясь крыльями, рубились воины его личной охраны. Александр заметил, что от шатров на вороном под красной попоной коне, сияя доспехами, с копьем наперевес в его сторону устремился рыцарь. Князь принял вызов. Дав волю своему беломастному жеребцу, он ринулся навстречу поединщику. Всадники стремительно сближались. Еще мгновение… Александр в последний момент уклонился от молнией промелькнувшего острия копья шведского рыцаря, а сам нанес ему удар в голову. Позже выяснилось, что противником князя Александра был королевский зять Биргер.

Несмотря на захватившее его сражение, Александр видел не только врагов перед собой, но и то, как сражаются воеводы, дружинники, ополченцы. Вот воевода Збыслав рубится топором, нанося направо и налево всесокрушающие удары, от которых нет спасения. А вот и княжеский любимец — ловчий Яков Полочанин, отбросив щит, крушит мечом головы шведов. Александр отметил, что всадники тоже пробились к шнекам и воевода Гаврило Олексич прямо по сходням ворвался на корабль. Но что это? Он сброшен в воду? Погиб? Нет! Он снова на коне и снова ведет бой. А это Ратмир, его молодой гридь. Он выбился вперед и вот теперь ведет бой в окружении. Ратмир ранен. Видно, что он с большим трудом отмахивается мечом от наседавших на него кнехтов. Князь устремился к нему на помощь, но, увы, поздно… Ратмир падает под ударами шведских мечей.

Бой затихал. Еще слышался звон и крики нападавших и оборонявшихся, но со шведами покончено: победа была полной.

Позже летописец новгородский напишет, что новгородцев и ладожан погибло всего двадцать человек и среди павших Горята Пинещинич, Намест, сын кожевника Дрочило Нездылов, Константин Луготин, а ниже кратко сообщит: «Победи их на реке Неве, и от того прозван бысть великий князь Александр Невский».

Лишь немногим из шведов удалось избежать смерти или плена. Лишь три сотни из пяти тысяч нашли спасение на кораблях. Они отошли на середину Невы и там ожидали ухода новгородского войска. Александр в знак доброй воли приказал раненых не брать. «Не ради добычи пришли мы сюда и не ради того, чтобы получить выкуп с раненых и пленных. Мы пришли отстоять свои вежи от ворога!» — пояснил Александр свое распоряжение. Утром шведы похоронили убитых и, взяв на борт раненых, убрались восвояси.

Планы шведов устроить форпост на Неве и оттуда повести завоевание новгородских земель потерпели крах. Мало того, король Швеции, потеряв пять тысяч воинов и своего ближайшего родственника, был настолько напуган, что приказал всем шведским рыцарям выйти из Ливонского ордена и вернуться в родные пределы. Это заметно ослабило орден и отодвинуло экспансию немцев на Русь.

2

Малиновым перезвоном встречал Господин Великий Новгород победителей. Новгородцы ликовали. Совет господ расщедрился, и на улицы и площади города выкатили бочки с заморским вином, хмельным медом, выставили лотки с рыбой, мясом, хлебом… Князя Александра славили, надрывая глотки, новгородцы выкрикивали здравицы:

— Слава Александру Невскому! Слава князю!

С той поры за ним навечно закрепилось звание «Невский».

Бояре на радостях устраивали пиры.

Празднование победы затянулось на две недели. Князь Александр везде был желанным гостем. Во время одного из пиров бояре заспорили и, как это часто бывает, задрались. Князь Александр, пытаясь унять разбушевавшихся, применил силу, а попросту говоря, треснул одного по затылку, второму выбил зубы. «Спор» затих, но бояре оскорбились и затаили злобу.

И месяца не прошло, как Новгород загудел вечевым колоколом. Бояре обвинили князя в нарушении Ярославовых грамот. Под горячую руку припомнили Александру призывы идти против татар, и серебро, переданное князю Ярославу Всеволодовичу, и угрозы великого князя силой взять, коли добром новгородцы не дадут денег, и даже голодную зиму двухгодичной давности и то вменили в вину Александру.

Князь не оправдывался. Он слушал молча, набычась, нервно постукивая рукоятью плети по голенищу сапога. Когда Совет господ удалился в покои приболевшего епископа Спиридона для принятия решения, Александр тоже покинул площадь.

Обида сжимала горло, затрудняя дыхание.

Влетев в горницу, где за шитьем коротала время княгиня Александра, князь упал перед ней на колени, зарылся лицом в подол платья и разрыдался. Александра впервые видела мужа в подобном состоянии. Еще не зная причины потрясения, вкладывая в слова всю свою нежность, она тихо произнесла:

— А ты прости прегрешения. Прости и отпусти. Господь прощал… и на Голгофу взошел за людские страдания, а народ бежал, кидая в него камни, и кричал: «Распни его! Распни!»

— Как простить? Я Новугород от шведов отстоял, а меня — вон! За что? Серебро не для себя брал, для отца…

— Так тебя отрешили от княжеского стола? — осторожно спросила Александра.

— Не ведаю. Совет еще решает.

— А ты не жди решения. Уезжай. Прямо сейчас…

— Нет. Без тебя не поеду.

— И я с тобой, куда же я без тебя, — проводя рукой по кудрям Александра, ласково ворковала княгиня. — Ты двор оставь на Збыслава Окуновича. Он мужик разумный, сделает все по чести, по совести.

— И то дело, — встрепенулся Александр. Он поднял голову с колен жены и просветленным взором посмотрел в ее синь-глаза. — Ты, люба моя, что свет в оконце. За то и люблю.

Александр встал, поцеловал жену в лоб и порывисто вышел из горницы.

Вскоре от княжеского терема отъехал возок, в котором находились княгиня Александра с сыном Василием. Александр же в сопровождении сотни гридей следовал на своем белогривом коне следом.

Ближе к вечеру к крыльцу княжеского терема подошла толпа бояр. Старший из бояр Фрол Игнатьевич потребовал у огнещанина позвать князя. Но на зов бояр, посланных Советом господ, вышел воевода Збыслав Окунович. Подбоченясь, он с вызовом бросил:

— Чего надобно?

— Князь надобен. Волю Господина Великого Новгорода довести, — не увидев Александра на крыльце, возмущенно пробасил Фрол Игнатьевич.

— Зови князя! — выкрикнул кто-то из бояр. — Отказ ему в столе княжеском!

— Ан нет князя, — невозмутимо произнес воевода и демонстративно уселся на перила резного крыльца. — Уехал князь. А перед отъездом сказал, чтобы вы свое решение засунули себе в… — поняв, что несколько превышает данные ему князем наставления, уже мягче закончил: —…в общем, кто куда надумает, пусть туда и сует.

— Как же так? — не ожидав такого поворота дела, растерянно произнес Фрол Игнатьевич.

— А вот так! Обидели вы князя, он и уехал. От ворога теперь сами обороняйтесь. Завтра и дружина княжеская уйдет, — не без злорадства выкрикнул воевода и, соскочив с перил, ушел в терем.

— Весь в батюшку своего. Ярослав, тот також своенравен и горяч. Что не по нему, на коня… и вон из города. Чего епископу Спиридону скажем? — развел руками боярин Фрол. — Он упреждал, что Александр обидчив и горд.

— То-то и оно, что горд. А все Федька с Семкой, язви их в душу. Прогнать князя! Прогнать, а он и сам ушел, — сокрушенно махнул рукой боярин Ермила Глебович.

— А может, это и хорошо, что сам… что не мы его… А, бояре? Решение Совета князю неведомо. А что на вече народ кричал «Мы — собе, а ты — собе!», так то еще не все. Пошли-ка, бояре, к Спиридону, помозгуем, посоветуемся, кого на стол княжеский звать, — предложил Фрол Игнатьевич и первым повернул с княжеского двора. За ним потянулись и остальные бояре.

3

2 августа 1240 года в Риге состоялся военный совет Ливонского ордена. Кроме руководителей Ордена на совете присутствовали духовные отцы: епископ Рижский Николай, епископ Дерптский Герман, епископ Езельский Генрих, прелаты округов Ливонии.

Магистр Ордена Дитрих фон Грюнинген обратился к собравшимся с речью:

— Братья мои! Крестовый поход против язычников созрел. Мы, Орден христовых воинов, избранные, и нам предстоит биться с язычниками: и будь то ливы, или эсты, или литовцы, или славяне, мы должны быть безжалостными. Самый опасный враг — русские. Они сильны, жалостливы и склонны помогать и эстам, и ливам, и литовцам. А посему нам надо сокрушить их оплот — русские крепости на границе с Ливонией. Это Изборск и Псков. Сокрушив их, мы пойдем в глубь земель русских, возведем крепости, замки. Мы добьемся этого мечом и крестом. В сердцах наших Господь, а на плащах и щитах наших крест. Мы непобедимы!

Вице-магистр Ордена Андреас фон Фельвен, взяв слово, добавил:

— Рыцарям Ордена будут помогать епископы. Они пойдут с нами. А кроме того, под свои знамена мы поставили покоренных крещеных язычников. Их бросим против русских первыми. Новокрещенцам должно быть за счастье принять смерть под знаменами Ордена! И еще, — Андреас фон Фельвен, выдержав многозначительную паузу, произнес: — Новгород не вступится за приграничные города. Некому вступаться: бояре новгородские трусливы и продажны, а князь Александр, что побил шведов на Неве, ушел из Великого Новгорода и сидит в своем Переяславле.

Гулом одобрения были встречены слова вице-магистра Ордена. Имя Александра Невского они знали, его слава в день победы над шведами достигла Ливонии.

Из трех городов — Дерпта, Оденпэ и Феллина — ливонские рыцари двинулись на Изборск и Псков. Вели крестоносцев дерптский епископ Герман фон Аппельдерн и вице-магистр Ливонского ордена Андреас фон Фельвен. По дороге к ним присоединился бывший псковский князь Ярослав Владимирович. Потомок смоленских князей Ростиславичей, он давно покинул родные пределы и находился на службе у немецкого Ордена. Приняв католичество, князь женился на немке Гертруде. При встрече он заявил вице-магистру, что, будучи псковским князем, дарит Псков Ордену.

Первым на пути крестоносцев встал Изборск. Это была небольшая деревянная крепость, опоясанная рвом. Жители города не ожидали нападения и лишь в последний момент успели поднять мост через ров, запереть ворота. Рыцари потребовали впустить их в город, но изборчане ответили отказом. Только после третьего приступа крестоносцы вошли в город. Того, кто был с мечом в руке, убивали на месте, остальных увели в полон. Вывезя из города награбленное добро и выведя лошадей, нападавшие город сожгли.

4

Весть о приходе рыцарей-крестоносцев в русские земли достигла Пскова.

В доме боярина Твердилы Иванковича собрались единомышленники, те, кто предпочитал мир с западом, ибо их торговля шла через Ригу.

— Что нам Новугород? — распаляясь, кричал Твердила. — Наши товары идут к эстам, литовцам, ливам… Сколь мы теряем на въездной пошлине! А станем под ливонцев, только выиграем с того.

— Так крестоносцы потребуют сменить веру, — подал голос кто-то из присутствовавших на тайном совете.

— Так что с того. Бог — он один: и у нас, и у них… А где молиться: в церкви ли, в костеле ли, какая разница.

Спорили еще долго, но сошлись в одном: уговорить вече не противиться Ливонскому ордену, открыть ворота крестоносцам, встречать хлебом-солью, и тогда город будет пощажен.

Но на следующий день вече не пошло за боярами-изменниками. В едином порыве псковичи проголосовали за оказание помощи Изборску.

— Изгнать псов-рыцарей из русского города! Пустить кровь крестоносцам! — кричали жители Пскова.

— Четвертовать изменника Ярослава!

По решению вече было собрано пятитысячное ополчение во главе с воеводой Гаврилой Гориславичем. Вооружившись кто топором, кто рогатиной, ополченцы, горя желанием изгнать крестоносцев из Руси, двинулись в Изборск.

Боярин Твердила отправил в Изборск к Андреасу фон Вельфену, которого он знал ранее, послание, в котором извещал о решении веча, о численности ополчения и вооружении.

Епископ Герман фон Аппельдерн и вице-магистр, упрежденные боярином Твердилой, решили не идти на Псков, а встретить псковское ополчение под Изборском. Изготовившись, они построили рыцарей клином и стали ждать. Ополченцы не знали, что рыцарей в два раза больше, чем их, и они закованы в броню. Рогатина против меча, холщовая рубаха против лат…

Как только псковское ополчение из колонны перестроилось по фронту, крестоносцы нанесли удар. Клином они раскололи ряды ополченцев и начали уничтожать по частям. Воевода Гаврила Гориславич пал в самом начале сражения. Не выдержав натиска закованных в железо рыцарей, ополченцы побежали, скрываясь в лесах. Крестоносцы их не преследовали. На поле брани осталось восемьсот ополченцев. Пленных не было, раненых кнехты тут же добили.

Рыцари на плечах бежавших чуть было не вошли во Псков. Воротные сторожа, ожидая псковичей с победой, ничего не зная о разгроме, чудом успели запереть ворота под самым носом крестоносцев.

Когда подошли основные силы, ливонцы приступили к осаде. Штурмы крепости следовали один за другим. На нападавших обрушивалась лавина стрел, на головы штурмующих падали камни, бревна, лилась кипящая смола. Неделю простояли тевтоны под городом, но псковской твердыни взять не смогли. Силы же обороняющихся не беспредельны, они таяли день ото дня, а помощи ждать было неоткуда. Бояре-изменники и посадник Твердила Иванкович все настойчивее уговаривали народ покориться крестоносцам, отдать детей в заложники, открыть ворота, откупиться серебром… И уговорили. Кто из защитников Пскова был не согласен, ночью, спустившись со стен, ушел в Новгород Великий, а слабые духом покорились Судьбе, открыли ворота.

16 сентября крестоносцы вошли в город с развернутыми знаменами, как победители. С приходом немцев городом управляли два фогта[5]. Начались массовые перекрещивания, кто же противился принятию католичества, лишался жизни. Грабежи домов, изнасилования женщин, насильное изъятие детей из семей стали обыденным делом. Твердила и его единомышленники отыгрались на беззащитных горожанах, тех, кто когда-нибудь хотя бы посмотрел косо в их сторону: кого на виселицу, кого в костер, а кого на чужбину… Стоны и слезы заполонили псковскую землю, разделенную между братьями-крестоносцами.

5

Но не только север Руси подвергся нападению, но и юг. Осенью 1240 года тумены татар, ведомые ханом Батыем, вошли в русские пределы. Вместе с татарами шло немало воинов подвластных народов, в том числе и булгар. Вел булгарское войско Гази Барадж. Среди советников эмира Булгарии был и булгарский князь с русскими корнями Роман Федорович, влившийся в булгарское войско тысячей воинов из ошельских земель.

В конце 1239 года тумены Бату-хана подошли к Киеву. Татары не спешили. Они установили осадные орудия перед Лядскими воротами Киева и день за днем били тараном в ворота.

Булгарское войско стояло перед Медными воротами. Гази Барадж, зная, что Батый не пощадит не открывших ему ворот жителей, попытался помочь обреченным. Подозвав князя Романа Федоровича, он приказал:

— Езжай к воротам. Пусть не страшатся. Выходят. Мы пропустим народишко через свои порядки.

Роман Федорович поскакал к воротам.

— Кияне, верьте мне, — кричал он. — Сейчас будет штурм. Монголы никого не пощадят. Выходите, пока есть возможность. Перед воротами не монголы. Это булгары. Они не причинят вам зла. Спешите! Киевляне поверили. От ворот бежали женщины, дети… Их было много. Перед ними расступались ряды булгарских воинов, и казалось, что мирные жители поглощались огромным войском.

Видя, что перед Медными воротами Киева творится что-то непонятное, к булгарам подъехал принц Гуюк. Он оторопел от увиденного. Но князь Роман, поняв, что поступок Гази Бараджа хан Батый может расценить как предательство, бросил булгарский стяг на стену. Его подхватил один из защитников и принялся им размахивать. На вопрос Гуюка, что происходит, Гази Барадж невозмутимо ответил:

— Мои воины захватили ворота, и из них выходят пленные.

Не поверив эмиру, но и не найдя, в чем его обвинить, Гуюк приказал:

— Воинов отведи от стен. Здесь станет хан Менгу.

Пока подходили монгольские тумены, из Киева вышло более пяти тысяч жителей. Ворота закрылись, а монгол встретили тучи стрел защитников города.

На восьмой день непрерывного штурма татары ворвались в город. Свыше суток защитники Киева сражались на улицах и площадях города, в домах и даже соборах. Последние защитники матери городов русских сражались в самом центре города у русской святыни Десятинной церкви. Не выдержав натиска, они заперлись в церкви. Татары подкатили пороки и разрушили толстые стены. Последние защитники города были погребены под ее развалинами.

Киев горел. Много защитников и горожан было взято в плен. Среди них был пленен и тысяцкий Дмитр. Он возглавлял оборону города, так как захвативший великокняжеский киевский стол Даниил Романович галицкий накануне нашествия татар ушел из Киева в Галич, оставив в качестве своего наместника тысяцкого Дмитра.

Князья юга Руси не на шутку встревожились. Они понимали, что Бату-хан не ограничится взятием Киева. Поэтому черниговский князь Михаил Всеволодович с сыном Ростиславом побежал в Польшу под крыло князя Конрада Мазовецкого, Даниил Романович галицкий, несмотря на то что имел многочисленную дружину, бежал с сыном Львом в Венгрию. Большое количество жителей Юго-Западной Руси, пытаясь найти спасение от татар, устремились в Венгрию и Мазовию.

После взятия Киева монголо-татары пошли по Волыни. Город Ладыжин, что на Буге, первым встал на их пути. Ладыжане стойко сражались с татарами, и те ничего не смогли сделать с защитниками города, хотя ежеминутно двенадцать пороков долбили стены города. И тогда татары пошли на хитрость: они уговорили жителей сдать город. Те согласились при условии сохранения им жизни. Но как только ворота отворились и татары вошли, обещания были забыты — все ладыжане были перебиты: не пощадили ни женщин, ни стариков, ни детей.

Один за другим пали Каменец, Владимир-Волынский, Галич. Только крепость Кременец татары не смогли осилить. Прекратив бесплодные попытки овладеть твердыней, они, оставив под стенами Кременца две тысячи воинов, пошли дальше на запад.

После Кременца армада хана Батыя разделилась: бо´льшая часть туменов осталась с великим ханом, меньшую Бату-хан поручил царевичам Орду и Байдару. С ними шли булгары во главе с эмиром Булгарии Гази Бараджем, а следовательно, и Роман Федорович, князь ошельский, был в том войске.

6

Зимой крестоносцы вошли в Новгородские земли. Они захватили часть чудских и водских племен. На Водской пятине крестоносцы спешно возвели крепость Копорье. Далее они пошли по Луге, захватывая и разоряя деревеньки и городки. Недолго продержался городок Ям-Тесово, а это в тридцати верстах от Новгорода Великого. Забили тревогу новгородские бояре. В который раз, смирив гордыню, они пошли на поклон к Ярославу Всеволодовичу — великому князю Владимирскому.

Ярослав выслушал новгородских бояр с вниманием. Но на просьбу дать Новгороду князя Александра ответил отказом:

— Не вы ли целовали крест и кричали Александру «Ты наш князь»? Не ваш ли епископ Спиридон, возложив руки на главу Александра, благословил его именем Господа нашего быть защитником Святой Софии, и он был им! Разве не он оборонил Новгородские земли от шведов? А вы? Что сделали вы? Вы указали ему на дверь! Да! Обидели вы князя Александра. Крепко обидели. Не могу я и не хочу неволить его.

— Помилосердствуй, батюшка, оборони. Загинем под тевтонами! — возопили бояре новгородские. — Ополченцы без дружины княжеской — что овцы неразумные. Не дай погибнуть земле Новгородской!

Ярослав Всеволодович, у которого к Великому Новгороду и новгородскому вече тоже накопилось обид немало, тем не менее решил помочь против крестоносцев.

— Дам я Новугороду своего сына Андрея с дружиной и воевод опытных ему в подспорье. Да не перечить ему! Он хотя и молод, да разумен не по летам.

Князь Андрей, еще не сев на княжеский стол и не приняв клятву на Ярославовых грамотах, был поставлен в затруднительное положение: от Яма подпирали крестоносцы, а с северо-запада полезли в новгородские пределы литовцы и эсты, почувствовав слабость Господина Великого Новгорода. Видя, что князь Андрей в растерянности и не принимает ответных мер, вече снарядило новое посольство во главе с епископом Спиридоном в Переяславль к князю Александру Невскому.

Переяславский огнищанин проводил бояр в большую светлую горницу, вдоль стен которой стояли лавки, а у противоположной от входа стены возвышалось кресло под висящей шкурой огромного бурого медведя, добытого князем Александром на охоте. Бояре чинно расселись по лавкам, епископ Спиридон остался стоять, опираясь на посох.

Перед выходом к новгородскому посольству князь зашел в светлицу к княгине Александре. Та, счастливая новой беременностью, светилась радостью. Упрежденная о приезде новгородских бояр и понимая, что согласие князя вернуться на новгородский стол сулит разлуку и страх за жизнь любимого, тем не менее напутствовала мужа словами:

— Будь великодушен в прощении. Не держи обиду на неразумных. Вон что вершат крестоносцы во Пскове — кровь стынет в жилах. Ты уж, любый мой, особо не жури посыльщиков. Они, поди, и сами не рады, что погнали тебя.

Александр не сказал ни слова, лишь прижал дорогое ему сердце к груди.

Когда князь вошел в горницу, где томились ожиданием новгородские бояре и сам глава Совета господ епископ Спиридон, все встали с лавок и согнули спины в поклоне. Лишь владыка не шелохнулся, стоял прямо, опирался на посох и, гордо вознеся голову, ждал, что князь подойдет под благословение. Но Александр, коротко кивнув, сел в кресло с высокой спинкой.

— С чем пожаловали, бояре? — громыхнул голосом переяславский князь.

Епископ Спиридон, раздосадованный поведением князя, стукнул посохом об пол и с укоризной в голосе начал:

— Нехорошо ты поступил, князь Александр. Оставил город без защиты: сам ушел и дружину увел!

— Не блажи, владыка, — перебил его князь. — Неужто ты запамятовал, что послужило причиной моего отъезда из Новугорода? Я могу напомнить.

— Не стоит ворошить старое, князь, — примирительно вошел в разговор боярин Фрол Игнатьевич. — Кто старое помянет — тому глаз вон.

— А кто забудет — тому оба долой! — с усмешкой добавил Александр. — Так с чем пришли-то?

— Ты и сам, поди, уже все понял, князь Александр, — уже спокойнее произнес епископ Спиридон. — Пришли звать тебя на княжеский стол.

— Никак припекло?

— Чего лукавить, припекло, князь. Крестоносцы в тридцати верстах от Новугорода, литовцы да эсты поганят на порубежье, жгут деревеньки и погосты.

— Так отец дал вам князя. Чем плох Андрей?

— Да всем хорош братец твой. Одно плохо — молод. Не сладить ему с тевтонами. А они совсем озверели: народ губят почем зря, перекрещивают, землю Псковскую меж собой поделили и замки ставят. Так что прости ты нас, князь, вины свои на твой суд принесли. Суди, только вернись в Новугород.

Александр был готов к такому разговору и потому решительно произнес:

— Коли Господин Великий Новгород челом бьет, вернусь на стол княжеский, но Совет господ мне выдаст изменщиков-бояр, кто супротив меня вече подбивал, а также всех тех, кого укажу.

Видимо, и бояре были готовы к подобному требованию, потому тут же согласились с условиями, выдвинутыми Александром.

В марте 1241 года князь Александр с дружиной въехал в Великий Новгород. Новгородцы встретили князя ликованием.

«Кто же кричал тогда «Долой князя!»? Радуются, словно дети малые, моему приходу…» — недоумевал Александр, проезжая по Ильине улице на Софийскую сторону.

В храме Святой Софии Премудрости Божией князь Александр на Ярославовых грамотах в очередной раз поклялся верой и правдой служить Господину Великому Новгороду, не нарушая привилегий новгородских бояр.

7

В январе 1241 года тумены Орду, разделившись, пошли на Люблин и Берстье и далее к Мариенбургу, в пределы Ливонского ордена.

Люблин пал, почти не сопротивляясь, та же участь постигла и Сандомир. Малопольские князья объединились и двинулись навстречу татарам. Под Турском состоялось сражение, закончившееся полным разгромом объединенных войск.

В марте татары переправились через Вислу и направились через Ленчицы к Кракову. Под Хмельницком польские войска под командованием воеводы Владимежа и сандомирского воеводы Паковлава попытались остановить татар, но потерпели поражение. Владимеж был убит.

28 марта татары штурмом взяли Краков. Накануне краковский князь Болеслав Стыдливый с матерью и домочадцами бежал в Венгрию, оставив город на растерзание врагу.

Потеряв немало городов и земель, поляки поняли, что только объединившись, можно остановить татар. Под знамена нижнесилезского князя Генриха Набожного встали воевода Судислав, приведший войско из Малой и Великой Польши, опольский князь Мешко с дружиной, Болеслав — сын маркграфа Дильди с отрядом немецких и чешских рыцарей и даже отряд рыцарей-тамплиеров, пришедших из Франции.

Генрих Набожный, собрав немалое войско, тем не менее не рискнул идти на татар. Он не стал защищать свою столицу Вроцлав, которую татарам так и не удалось взять, а пошел навстречу чешскому войску.

Татары, которых вел Гази Барадж, узнав про этот маневр, опередили Генриха Набожного и, не дав ему объединиться с чехами, у города Летницы навязали сражение.

«Просвещенная Европа», наводненная слухами, что монголо-татары наступают лавой и давят исключительно численным превосходством, вдруг увидели перед собой не диких кочевников, а строго выстроенное, дисциплинированное, хорошо вооруженное войско. Гази Барадж свои тумены построил углом, в острие которого была тысяча воинов-рыцарей-бахадиров. Они имели тяжелые доспехи, вооружены обоюдоострыми мечами, боевыми топорами, луками и копьями. Булгары их называли барынджалами, то есть победителями.

За острием клина следовали две тысячи средне вооруженных воинов — башкортов-улан. Далее был размещен лагерь, состоящий из трех полных кругов, выстроенных из возов. Внутри кругов находились три тысячи воинов, и по флангам еще по две тысячи. За лагерем следовала третья линия, состоящая из трех тысяч воинов. Далее шли тумены легковооруженной татарской конницы и десять тысяч пешцев-смолян.

Ранним утром девятого апреля пошли в наступление польские, чешские, немецкие и французские рыцари. На подходе к клину булгарского войска они были осыпаны тучей стрел, которые не принесли сколько-нибудь значительного урона рядам наступающих. Стрелы отскакивали от закованных в броню рыцарей. Это произвело тягостное впечатление на татарские тумены. Полководцы Байдар и Харду-Ичан, увидев надвигающуюся железную лавину, увели своих воинов с поля боя, поставив Гази Бараджа в критическое положение. Фланги булгарских войск остались оголенными. Этим тут же воспользовались рыцари объединенного войска и ударили во фланг.

Гази Барадж, находясь в центре сражения, оказался в окружении семи рыцарей. Он был уже дважды ранен, терял силы, и если бы не Роман Федорович и два его телохранителя, Аблас Хин и Нарык, это сражение было бы для него последним. Орудуя огромным двуручным мечом, князь Роман буквально прорубался сквозь ряды поляков. За ним неотступно следовали телохранители эмира, работая боевыми топорами. Польские рыцари надеялись пленить Гази Бараджа и потому действовали осмотрительно, сжимая круг, выбирая момент для нанесения удара, способного обездвижить булгарского полководца. Словно смерч налетел Роман Федорович на уже празднующих победу рыцарей. Двое из семи пали под всесокрушающими ударами князя Романа, остальные благоразумно отступили. Аблас Хин и Нарык, подхватив эмира под руки, вынесли его в военно-полевой лагерь. Князь Роман своим мечом прикрывал отступление.

Раненый Гази Барадж продолжал руководить сражением. Он приказал первой и второй линиям отступить к лагерю. Бахадиры заняли центр перед заслоном из телег, а уланы разместились на флангах.

Рыцари приближались к линии обороны булгар медленно, тяжело ступая в доспехах. Они обрушились на центр. Бахадиры расступились под их напором. Когда рыцари наткнулись на тройной ряд телег, было уже поздно, ибо уланы ударом во фланги погнали их в ловушку. С трудом преодолев заслон из сцепленных телег, рыцари встретили новую преграду, состоящую из трех тысяч воинов, еще не участвовавших в сражении и потому полных сил. В этот напряженный момент сражения на поле боя вернулись отряды кыргызов и туркмен, ранее ушедших с татарскими туменами. Гази Барадж приказал им занять позиции на флангах, а уланам нанести копейный удар. Этот маневр решил исход сражения. Уланы опрокинули наступавшие ряды рыцарей, вынудив их к отступлению. И только тогда на поле сражения вернулись наблюдавшие доселе со стороны ход битвы тумены монголов Байдара и Хорду-Ичана. Они принялись добивать бегущих.

Гази Барадж, опираясь на плечо князя Романа, увидел возвратившиеся татарские тумены и сквозь зубы процедил:

— Прилетели коршуны на мертвечину! — и, сжав ладонью плечо Романа Федоровича, сказал: — Тебе же, князь, низкий мой поклон. Жизнью обязан. Приведется случай, отплачу сполна!

8

Полководец Байдар по приказу хана Батыя, находившегося все это время в Венгрии, выдвинулся от Рацибужа в Моравию, чтобы отрезать возможный путь отступления чешского войска. Его тумены остановились в окрестностях города Ольмюца, расположенного на берегу реки Моравы. Внезапно ночью чешско-немецкое войско под командованием воевод Иосифа и Ярослава из Штернберга напало на монголо-татар. Удар был настолько сильным, а главное, неожиданным для расположившихся на отдых воинов, что в конечном счете привел к большим потерям. Целый тумен, свыше десяти тысяч монголов и кипчаков, потерял Орду. Но гибель татарского тумена дала возможность булгарам и смолянам вооружиться, сомкнуть ряды и нанести ответный удар, заставивший рыцарей отступить. На поле брани осталось двенадцать тысяч чехов и немцев.

Далее тумены Орду продолжили путь к Дунаю, где стояла армия Бату-хана. Но на правом берегу реки, там, где находилась переправа, венгры устроили засаду из семи тысяч воинов. Головные дозоры донесли Гази Бараджу о засаде, и тогда тот пошел на хитрость: две сотни добровольцев начали переправляться на виду у засевших венгров и, как только вышли на берег, тут же были перебиты. А в это время основные силы булгар и смолян переправились через Дунай ниже по течению. На рассвете они напали на венгров и немцев и полностью их истребили. Путь на Балатон был открыт. Там их ждал Бату-хан, пришедший туда несколько раньше. После разделения с армией Орду в апреле 1241 года Бату-хан вошел в Венгрию. В первом же сражении монголо-татары разгромили отряды под командованием Диониция и через Манкачский и Унгварский проходы Карпатского хребта вышли на Венгерскую равнину.

Король Венгрии Бела IV, собрав шестидесятипятитысячное войско, выступил из Пешта навстречу хану Батыю. Сражение произошло 12 апреля 1241 года у реки Шайо. Татары ударили во фланги хорвато-венгерских войск, вынудив их к отступлению. Король Бела IV бежал в Хорватию, куда на его поимку Батыем был направлен царевич Кодан.

Два дня монголо-татары гнали венгерское войско до Пешта, и весь путь был устлан их телами.

Отряд Кодана, занимая города, прошел Словению и Хорватию и вышел к побережью Адриатического моря.

Но на этом нашествие монголо-татар в Европу закончилось.

11 ноября 1241 года великий монгольский хан Угедэй умер. Временно правительницей империи стала его старшая жена Туракина-хатун. Батый получил это известие в марте 1242 года, находясь в городе Джуре. На военном совете было принято решение прекратить поход. Несколькими колоннами через Венгрию, Сербию и Болгарию тумены двинулись к месту сбора в Нижнедунайскую низменность, а далее через причерноморские степи — к Волге. Осенью 1242 года царевичи-чингизиды отправились в Каракорум, а Батый, сославшись на болезнь ног, со своим войском остался на Волге. На самом деле у него были плохие взаимоотношения с Туракиной, стремящейся возвести на престол своего сына Гуюка, и с Гуюком у Батыя тоже отношения не сложились. Хан остался в своем только что построенном городе Сарай-Бату.

ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ

1

Придя в Великий Новгород, князь Александр приступил к созданию дружины. Помимо приведенных им владимирцев и переяславцев, он добавил новгородских ополченцев, карел, ижорцев, псковичей, которые спаслись от крестоносцев. К концу марта дружина насчитывала десять тысяч человек.

Совет господ раскошелился, и дружина ни в чем не знала нужды: ни в оружии, ни в доспехах, ни в лошадях.

Когда войско было готово, князь Александр повел его в Водскую пятину к крепости Копорье. Князю уже доводилось видеть орденские замки-крепости. Копорье сооруженное в короткие сроки, уступало им во многом, но это была крепость с высокими стенами, башнями, рвом. Александр приступил к осаде, используя знания, почерпнутые из книг. Он окружил крепость войском и, подведя к стенам пороки, принялся методично разрушать их. Защитники крепости хотя и осыпали осаждающих стрелами, но те, укрытые навесами, почти не несли потерь. Первыми под ударами упали окованные железом въездные ворота. Через них княжеская дружина ворвалась в крепость. Немецкие рыцари и их прислужники сопротивлялись недолго. В стенах же города их преимущества были сведены на нет: узкие улицы не позволили использовать тяжелую конницу по прямому назначению. Княжеские дружинники, действуя быстро и решительно, подавили отдельные очаги сопротивления, побили многих, а более пятидесяти рыцарей взяли в плен.

Пройдя вдоль понуро склонивших головы пленных, Александр распорядился:

— Рыцарей отпустить, взяв с них клятву на кресте не воевать с Русью.

— Да как же так, князь? Они над нашими людьми изгаляются, а мы их пускаем вольно?! — Из толпы победителей неслись крики возмущения. — В Пскове за малую провинность жизни лишают!

— Я так решил! — сурово сдвинул брови князь и уже мягче, с улыбкой добавил: — Рыбак, поймав первую рыбину, бросает ее в воду. Для чего? — и, не дождавшись ответа, пояснил сам: — Чтобы была удача. Вот и мы первых пленных пустим вольно, чтоб в дальнейшем удача нам сопутствовала.

Дружинники заулыбались, стали податливей, напряжение спало.

— Учудил князь. Это, значит, чтобы в дальнейшем рыцарей побольше в наши сети попало.

— А этих, — указал перстом Александр на изменников-вожан и эстов, — повесить! Старост же водских взять в заложники. Это послужит предостережением для других. Крепость Копорье срыть до основания, чтобы место сие поросло травой!

Разгромив орденскую крепость, князь Александр вернулся в Новгород. Он понимал, что воевать Псков и Изборск с имеющимися силами нельзя. Только княжеские дружинники вели себя осмысленно, со знанием дела во время штурма. Остальные же ратники сильны лишь духом, но умения вести бой у них нет. Идти на Псков — значит обречь себя на поражение. Князь Александр этого допустить не мог. А значит, надо серьезно готовиться.

Лето пролетело незаметно. Александр побывал во Владимире, рассказал великому князю о планах, возможностях и возникших в связи с этим проблемах. Ярослав Всеволодович обещал помочь. Там же, в стольном граде, он присутствовал при обряде крещения своего младшего брата. Младенца назвали Василием.

— А мой-то Василий на год старше, — не без гордости заметил князь Александр. — Вот потеха-то будет, когда мальчишки подрастут, — дядька моложе племянника!

— Ништо… Главное, чтобы здоровыми росли. А то твоя-то Александра, я слышал, неживого родила? — сочувственно произнес Ярослав.

— Да. Так угодно было Господу, — перекрестился Александр.

— Ты особо-то не печалься и княгине Александре не давай. У меня сыновей семеро, и у тебя чтобы было не меньше, — шутливо погрозил перстом князь Александр. В свои пятьдесят он выглядел молодцом, только седые пряди в волосах и бороде выдавали возраст.

В январе 1242 года в Новгород Великий пришел князь Андрей с конными полками. Князь Ярослав не забыл своего обещания и собрал восемь тысяч всадников из Городца, Новграда Нижнего, Суздаля. Во главе городчан стоял воевода Андрей — сын посольского боярина Романа Федоровича, и только сам Роман Федорович да еще ростовский епископ Кирилл знали о его истинном родителе — великом князе Владимирском Юрии Всеволодовиче.

Встреча братьев была радостной. Погодки, их детские игры и шалости сблизили и сдружили. Только последние годы они виделись нечасто: у каждого были свои дела и проблемы — дела княжеские и проблемы тоже княжеские.

— Подрос-то как, возмужал, — тиская брата в своих объятиях, гудел голосом Александр. — Смотри, Александра, каков молодец! Женить пора!

— Да уж скоро свадьбе быть, — смущенно произнес Андрей. — Батюшка присмотрел невесту, и мне она глянется…

— Кто же такая? — лукаво глянув на Андрея, поинтересовалась княгиня.

— Пока это тайна. Вот сватов батюшка зашлет, все и узнают, — рассмеялся Андрей. — А где же мой сыновец? Я ему посулов привез и от себя, и от матушки, и великий князь расщедрился.

— Спит еще. Проснется, увидишь. Лопотун еще тот. Ему только два, но лепечет — не остановить, — радостно сообщила Александра.

Когда братья остались одни, Александр, положив руки на плечи Андрея, спросил:

— Вовремя ты со своими полками. Скоро на Псков идти. Не подведешь?

— Верь, брат, не подведу, — твердо ответил князь Андрей.

2

Александр повел на Псков семнадцать тысяч воинов. Он шел скрытно и осторожно. Загодя отправив три конных отряда, которые перекрыли дороги, ведущие из Пскова на Ливонию, Юрьев, Медвежью Голову и Феллину. От случайных нежелательных встреч войско оберегали дозоры и охранение. Подойдя к Пскову на полверсты, князь Александр отправил в город бывших в войске жителей Пскова с тем, чтобы они открыли ворота. Весть о том, что под городом стоит Александр с дружиной, мгновенно разлетелась среди псковичей. Западные ворота были распахнуты и удерживались до подхода дружины жителями Пскова.

Конные полки ворвались в город. Немецкий гарнизон не ожидал нападения, и потому штурм Пскова был почти бескровным со стороны нападавших. Обороняющиеся же потеряли семьдесят рыцарей, а кнехтов погибло без счета. Пленных рыцарей, а их оказалось одиннадцать, князь Александр приказал отпустить:

— Идите и передайте, что идет князь Александр и пощады не будет!

На княжеский суд приволокли упирающегося и вопящего князя-изменника Ярослава Владимировича. Тот отрицал измену, но под давлением неопровержимых свидетельств сознался в предательстве и был повешен. Затихли под перекладиной и шесть немецких чиновников, которые угнетали и глумились над жителями Пскова. Не избежали земляной тюрьмы и католические священники, кои перекрещивали православных. Народ требовал их также повесить, но Александр не дал. Успокаивая особо ретивых, князь пояснил свое решение:

— Предать их смерти просто. Но зачем попов делать мучениками? Ведь немцы будут кричать, что мы священников-католиков лишили жизни за веру.

В пылу сражения Александр потерял из виду Андрея и теперь, забеспокоившись, взглядом отыскал его в рядах суздальского конного полка. Нагрудник у Андрея был погнут, на щеке запеклась кровь.

«Уж не ранен ли?» — встревожился Александр. Он поманил рукой брата, показав его место рядом с собой. Когда Андрей подъехал, Александр участливо спросил:

— Не ранен ли?

— Бог миловал, — сияя взором, ответил князь Андрей.

— А пошто кровь на щеке?

— То не моя. Рыцаря. Он меня копьем достал. Во, — показал Андрей на вмятину, — а я его мечом. Ударил, правда, плашмя, но крепко. До сих пор ничего не соображает. С ним мой лекарь. Придет в себя рыцарь, что мне с ним делать?

— А что хочешь! Он — твой пленник. Хочешь — за выкуп отпусти, а хочешь — вольно.

Пленным рыцарем оказался шведский ярл Ульрих Янцен — знатный, богатый владетель родовых земель. Он предложил за себя большой выкуп, но князь Андрей отпустил его вольно. Позже, сидя за ендовой с хмельным медом, ярл признался, что в Пскове оказался случайно. Ехал он к великому князю владимирскому Ярославу Всеволодовичу с поручением от своего короля. Да из-за сильных холодов и мартовских метелей задержался в Пскове.

— А теперь, когда рыцари Ордена изгнаны из города, ехать мне во Владимир не резон. Так что вернусь домой, — решительно грохнул кубком об стол запьяневший от медовухи ярл.

С тем и расстались. Но ни ярл Ульрих Янцен, ни князь Андрей не знали и даже не могли себе представить, что судьба их сведет еще не раз в непростые времена.

3

Окрыленные успехами, братья Ярославичи повели войско в Чудскую землю. Их целью был Юрьев. Впереди двигался разведывательный полк, ведомый братом новгородского посадника Домашем Твердиславичем. Всадники шли, уверенные в своих силах, в своей непобедимости. Домаш даже не выставил дозоров: ни головного, ни боковых. Он посчитал, что ни к чему — немцы напуганы и сидят по своим замкам. А вот епископ и ландмейстер поступили как и положено на войне: они выслали лазутчиков, и те донесли, что всадников не более трех сотен и движутся они в отрыве от основного войска. У местечка Моосте, что близ речки Лутсу, крестоносцы устроили засаду и разгромили разведывательный полк. Немногим удалось спастись. Домаш был убит. Дмитровский наместник Кербет с боем вырвался из окружения и сообщил о случившемся князю Александру. Тот был вне себя:

— Я же предупреждал Домаша не ввязываться в сражение! Уйти! Отступить! Сберечь людей! — кричал он в бешенстве. — А теперь что делать? Идти на Юрьев? Да нас, поди, весь Орден уже дожидается…

— Да чего ты так распалился? Ну, потеряли мы три сотни воев. Жаль. Но ведь и они не стояли сложивши руки. Тоже, верно, положили рыцарей немало, — пытался успокоить Александра Андрей.

— Дело не в трех сотнях, — уже спокойнее продолжал Александр. — Крестоносцы знают, что мы идем. И, может быть, ведают, сколько нас. А мы по вине Домаша слепы и не знаем сил крестоносцев.

— Может, отойдем к Пскову. Если что, сядем в осаду, — предложил Андрей, но князь Александр лишь отмахнулся.

— Рано нам еще об отходе помышлять. Мы крестоносцев подождем в таком месте, где перевес в людях особой роли иметь не будет.

Александр повел войско к селению Мехикорма, где находились пути из Дерпта на восточный берег Чудского озера, между Узменью и устьем реки Желчи. Рать остановилась на мелководье, промерзшем до дна. Новгородский князь построил полки в три линии. В центре первой линии, перед «челом», находился растянутый по фронту передовой полк пехоты, первые ряды которого составляли лучники, а на флангах стояли усиленные пешие полки правой и левой руки. За ними расположилась конница, разделенная надвое. В центре, позади «чела», Александр поставил немногочисленную тяжелую конницу своей княжеской дружины. Вес всадника в доспехах достигал ста двадцати килограммов, и воины уже имели опыт сражений с рыцарями-крестоносцами. На них у князя была большая надежда: он был уверен, что эти не подведут и малым числом выстоят. Конное же войско князя Андрея Александр укрыл на северной стороне Вороньего камня, решив использовать его как резерв в самом крайнем случае.

5 апреля 1242 года на ледяной глади реки Узмени показалось войско крестоносцев. В версте от передней линии русской рати оно остановилось.

— Чегой-то немцы встали? Неужто нас напужались? — с усмешкой выкрикнул княжий дружинник Семен Погота, по молодости впервые принимавший участие в сражении.

Стоявший рядом с ним сотник переяславской дружины Пимен Ухо, не раз ходивший на волжских булгар и с князем Юрием, и с князем Васильком Константиновичем, пояснил:

— Это они рыло выстраивают…

— Как это — «рыло»?

— Ну… свиньей. Или, проще говоря, клином. На острие — четыре самых лучших рыцаря, в следующей шеренге уже семь рыцарей, следом — девять, одиннадцать. Потом кнехты идут — это у них пешцы так зовутся, и опять рыцари.

— И откуда ты все это знаешь? — удивленно протянул Семен.

— Знаю. Александр Ярославич сказывал. Немцы завсегда так свое войско ставят, чтобы клином разрубить войско надвое и потом по частям изничтожить.

— Оно что удумали, песьи головы! Рылом… А мы их по рылу-то кулаком! — погрозил в сторону перестраивающихся крестоносцев Семен.

— Уймись ты, тарахтелка. Чего раскудахтался?! — выкрикнул кто-то из дружинников, стоявших позади суздальцев.

— Это у него поджилки трясутся, оттого и язык мелет без умолку! — подхватил кто-то из строя, и мужики зашлись смехом.

Князь Александр, возвышающийся на своем беломастном жеребце над пешей ратью, подумал: «Это хорошо, что дружинники трясутся от хохота, а не от страха. Немцы — не шведы, с ними с наскоку нельзя. Знать бы, сколько их… Не прогадал ли я, убрав конные полки…»

Не знал Александр, да и откуда ему было знать, что магистр Ордена собрал под свои знамена около двадцати тысяч воинов. Ядром войска были рыцари — закованные в железо всадники, имевшие опыт сражений в Европе. Среди них были датские рыцари из Таллина. Их привели принцы Кнут и Абель. В рядах рыцарей находилось немало шведов и французов.

Но вот построение закончилось, взревели трубы, и клин крестоносцев устремился на затихших в ожидании дружинников.

— Братья мои! — прокричал князь Александр во всю мощь своих легких. — Не посрамим Руси! Умрем за Святую Софию и Святую Троицу!

Войско всколыхнулось и откликнулось в едином порыве тысячами голосов:

— За Русь!

— За Святую Софию!

— Умрем, не уроним чести!

Александр, отдав последние распоряжения воеводам, поскакал к Вороньему камню. С него он решил наблюдать за полем битвы, и если настанет такая необходимость, то и самому вмешаться в сражение.

Клин рыцарей-крестоносцев неумолимо приближался, и казалось, что никакая сила не сможет сдержать этот железный кулак, ощетинившийся длинными тяжелыми копьями.

На подходе к первой линии рыцарей обстреляли лучники, но, не причинив вреда рыцарям, отошли за пехотные полки. Пешцы встретили железную лавину частоколом копий, упертых в землю и выставленных под определенным углом. Но рыцари своей массой смели копейщиков… и воткнулись в «чело». Движение замедлилось, а когда острие клина прорезало «чело» и уперлось в полк тяжелой конницы, патриций ордена Зигфрид фон Марбург, ведший «свинью», понял, что это конец. С флангов напирали пешцы. Они срывали крючьями рыцарей с седел и молотили их мечами, кастетами, топорами. «Свинью» разорвали на части. Но крестоносцы были еще сильны, и клин подпирали кнехты, которые только приблизились к передовой линии и вступили в сражение. Создалось очень шаткое положение. С Вороньего камня князю Александру было хорошо видно, что крестоносцев больше и основные силы только вступили в сражение, и тогда он подал знак коннице князя Андрея. Всадники выступили из-за перелеска и устремились к месту сражения. Удар конницы пришелся в тыл кнехтам. Те не выдержали удара и побежали, увлекая за собой все больше и больше рыцарей. Вице-магистр Ордена Андреас фон Фельвен пытался сдержать бегущих, но тщетно. Конница князя Андрея, не давая немцам остановиться, била и крушила. Рыцари десятками сдавались в плен. Одно за другим падали орденские знамена. Битва Орденом была проиграна.

Семь верст гнали городецкий, суздальский и нижегородский полки орденцев. Нещадно избивая их мечами, теснили бегущих рыцарей и кнехтов до Суболического берега, где лед был тонок и чернели блюдцами полыньи. В этом месте впадали в озеро речки Желча и Саполва, по весне полноводны и быстры. Рыцари и кнехты, оказавшись на рыхлом, с промоинами льду, проваливались и, цепляясь друг за друга под тяжестью оружия и доспехов, тонули.

Когда подсчитали потери со стороны Ордена, то не поверили — пятьсот тридцать один рыцарь пал на поле брани, пятьдесят взято в плен, множество ушло под лед Чудского озера. Сколько было побито кнехтов, выяснить не удалось.

В знак унижения рыцарей разули, и они босыми шли возле своих боевых коней.

Княжеская дружина, новгородское ополчение и конные полки из Суздаля, Городца и Новграда Нижнего подошли к Пскову. Из городских ворот навстречу победителям вышла торжественная процессия священнослужителей с хоругвями, крестами и иконами, псковитяне в праздничных одеждах. Под колокольный звон, радостные крики жителей города дружина вошла в город.

На главной площади города у храма Святой Троицы собрались жители города и часть войска. Сюда же привели пленных рыцарей. Обращаясь к горожанам, Александр предостерег:

— О, неразумные псковичи! Если забудете обо всем этом и до правнуков моих, то уподобитесь тем иудеям, которых накормил Господь в пустыне манною и жареными перепелами и которые обо всем этом забыли, как забыли и Бога, освободившего их из египетской неволи. А если кто из самых дальних потомков моих приедет к вам жить во Псков и вы не примете его, то наречетесь второе жидовье! А вы, — обратился князь к пленным крестоносцам, — запомните сами и внукам своим передайте: мы не ищем земли в чужих пределах, но и своей земли не отдадим. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!

Разгром рыцарского войска на Чудском озере потряс Европу. При королевских дворах заговорили об Александре Невском как о сказочном богатыре, не знающем поражений. Магистр Ливонского ордена Дитрих фон Грюнинген со страхом ждал прихода русских под стены Риги, но князь Александр, следуя правилу «чужих земель не домогаться», вернулся в Новгород Великий.

На следующий год магистр Ордена прислал в Новгород посольство с предложением мира на всей воле новгородской. Мир был подписан. Орден вернул все захваченные земли, даже уступил часть Латгалии Новгородской республике, и, конечно же, обменялись пленными. Александр в то время отсутствовал в Новгороде, и «вечный мир» подписали два посадника и епископ Спиридон, а со стороны Ордена под договором поставил подпись сам магистр Дитрих фон Грюнинген.

Подробности битвы скоро забылись. Прославляли лишь князя Александра, забыв о том, что победную точку в битве на Чудском озере поставили конные полки, ведомые князем Андреем Ярославичем.

4

Но и после разгрома крестоносцев мира и спокойствия для новгородского князя не наступило… Плачевный пример немцев не возымел никакого действия на литовцев. Они продолжали входить в новгородские пределы, грабить и разорять деревеньки и починки. Когда чаша терпения Александра переполнилась, он лишь с одним полком своих гридей разгромил семь литовских отрядов. А затем, чтобы отвадить литовцев от русских земель, князь приказал:

— Пленных литовцев привязать к хвостам коней дружинников и так водить их повсеместно!

Большего унижения для воина невозможно было придумать. И в Литве об этом новшестве новгородского князя скоро узнали. Александра Невского не только зауважали, но и стали остерегаться: не дай Бог попасть в плен и провести не один месяц, следуя за хвостом лошади.

РУСЬ И ОРДА

1

За короткий срок князь Ярослав Всеволодович смог возродить Северо-Восточную Русь. Занятым борьбой за великий ханский стол в Каракоруме чингизидам было не до Руси. Бату-хан, сидя в Сарае, выжидал, чем закончится борьба за власть в империи монголов, и не возобновлял походов в Европу, которая ему нужна была для обогащения и расширения своего улуса. Побывав в Юго-Восточной Европе, Батый для себя определил, что ему не нужна империя монголов, погрязшая в заговорах и крови. Он создаст свою империю Бату-хана. К тому времени он уже слышал о князе новгородском Александре Невском и его отце великом князе владимирском Ярославе Всеволодовиче, сумевших не сломиться под тяжестью невзгод, и они его заинтересовали. «В моем улусе нужны умные, сильные и преданные управители, получившие власть от меня. На наместников из империи надежда слабая. Они продажны и алчны и думают прежде всего о себе, своем роде, а не об интересах улуса, — размышлял хан Батый. — А вот наместники подвластных земель будут думать о том, как обогатить хана, чтобы уберечь свой народ от моих баскаков[6]».

В начале 1243 года во Владимир приехал посол Бату-хана. Князю Ярославу он объявил: «Сын Неба, великий хан Бату зовет тебя к себе на поклон. Быть тебе в Сарае не позднее как земля очистится».

Это было не приглашение, а скорее приказ.

Сборы были недолги. Великий князь Ярослав Всеволодович ждал нечто подобного и исподволь готовился к поездке в Сарай-Бату.

Водным путем по Волге, а затем на лошадях русское посольство достигло столицы города-ставки хана Батыя.

Ханская ставка князю не глянулась. Огромная, насколько видит глаз, степь заполонена кибитками, шатрами, небольшими палатками, здесь же среди жилья пасется скот, в котлах на кострах варится еда, среди всего этого хаоса копошится детвора, везде грязь, смрад от костров и запаха бараньего жира, роями летающие насекомые, шум, гам, крики… рев верблюдов, лошадиное ржание. Кое-где встречались шатры побольше и почище, с охраной, видно, ханских сановников и вельмож.

Посольство встало на постой в отведенном месте, поставили княжеский шатер и палатки воинов охраны. Лошадей отогнали в степь.

Ханский чиновник, что встречал посольство и выделил ему место в городе, наведывался часто, бывало, по нескольку раз в день. Всякий раз он требовал подарки, а взамен поучал князя, как нужно вести себя в ханской ставке, кому надо дать и сколько, чтобы ускорить встречу с ханом.

Почти месяц прожил князь Ярослав в Сарае в ожидании. Наконец день приема был назначен. Прежде чем войти в шатер хана, князь должен был пройти обряд очищения.

Помолившись накануне и испросив прощения у Господа Бога за прегрешения во имя Руси, князь в сопровождении двух десятков татарских воинов и полсотни гридей с подарками направился к ханскому шатру. На дорожку очищения вступил он один. Ярослав уже знал, как нужно себя вести, и потому смело пошел вперед. Он прошел меж двух огней, затем поклонился солнцу и кусту, каким-то безликим, наряженным в пестрые лохмотья куклам-онгонам, олицетворявшим умерших великих ханов, а затем через восточный вход, осторожно переступив через высокий порог, прошел в шатер. Сделав три шага, упал ниц. Так лежал, распростершись на земле, не поднимая головы, довольно долго, пока к нему не подошел толмач и тихо произнес:

— Сын Неба великий хан Бату разрешает тебе поднять лик и сесть.

Князь привстал на коленях. Перед ним лежал коврик, на который он торопливо переместился. Огляделся. К противоположной стороне шатра тянулась дорожка, выстланная яркими арабскими коврами. Она пролегла до возвышения, на котором на троне восседал Бату-хан, на другом поменьше — одна из его многочисленных жен. Справа вдоль стены на лавках, а то и на земле сидели ханские братья, сыновья, родственники и ханские вельможи — мужчины, слева от трона расположились женщины. Играла музыка.

Хан был тучен, красное обветренное лицо лоснилось, губы презрительно поджаты, отчего лицо выражало неприязнь. Через толмача хан обратился к князю Ярославу. Речь была высокопарна, в ней он называл себя Сыном Неба, великим и мудрым правителем, непобедимым полководцем, покорившим полмира.

Князь Ярослав был краток. Он, назвав обязательные титулы и велеречивые сравнения, сказал, что явился по зову хана с поклоном и подарками.

По знаку хана в шатер через западный вход ханские слуги вкатили бочонки с золотом и подарки для его двадцати пяти жен и сыновей. Это были венгерские скакуны, немецкие и шведские мечи и кинжалы, рукояти и ножны которых были искусно отделаны драгоценными камнями, щиты, рыцарские доспехи.

Хан остался доволен подарками. Он жестом разрешил князю подняться с колен и приблизиться к трону. Перед князем появился слуга с золотым подносом, на котором стоял кубок. Толмач перевел слова хана, обращенные к Ярославу Всеволодовичу:

— Выпей, князь, кумыса. Великий хан Батый жалует. — Когда же кубок оказался пуст, толмач продолжил: — Князь Ярослав, будь старшим над всеми князьями Руси!

Прием завершился пиром. Перед князем поставили низенький столик, и ему пришлось опять опуститься на колени. Но столик стоял напротив ханского трона, а это было великой честью по меркам монгольского этикета. Из-за этого князь Ярослав приобрел немало недоброжелателей среди ханского окружения.

Князь Ярослав был оставлен в ставке Бату-хана, а прибывший с ним шестнадцатилетний сын Константин был отправлен в Каракорум, в ставку великих ханов.

До глубокой осени оставался князь Ярослав в Сарае. Хан Бату отпустил его на Русь только после того, как из Владимира в Сарай привезли пятнадцатилетнего сына Ярослава и оставили в качестве заложника.

Великому князю владимирскому Батый выдал символ власти — ханский ярлык на коже и золотую дощечку-пайцзу с выцарапанной на ней непонятной надписью иероглифами.

В конце 1243 года князь Ярослав Всеволодович вернулся во Владимир. Княгиня Ростислава сильно горевала об оставленных на чужбине сыновьях: Константине и Ярославе. Считая, что потеряла их навсегда, она заболела. Почувствовав кончину, она постриглась в монахини с именем Евфросиния, а в начале зимы отошла в мир иной. По ее просьбе тело было положено в усыпальнице Юрьевского монастыря в Новгороде рядом с телом ее старшего сына Федора.

Горе было невосполнимым. Князь заливался слезами, ночи простаивал в церкви перед иконами, потерял интерес к делам, переложив заботы Северной Руси на бояр и воевод. Князья, почувствовав слабину, устремились в Сарай-Бату за милостями: Владимир Константинович — князь угличский, Борис Василькович ростовский, Глеб Василькович белозерский, Василий Всеволодович… Они ехали в степь с подарками в надежде на ярлык, но возвращались ни с чем, а на следующий год опять с надеждами устремлялись в Сарай к хану Батыю.

В 1245 году из Каракорума вернулся сын Константин с грамотой от великого хана Гуюка. Хан требовал великого князя владимирского к себе.

Путь до Каракорума неблизок — целых семь тысяч верст. Потому, кроме множества подарков, без которых в степи ни шагу нельзя сделать, надо было подумать об охране, еде для людей, кормах для лошадей.

В разгар подготовки из Булгарии приехал Роман Федорович. Он приехал за женой и сыновьями, которых не видел четыре года. Ярослав Всеволодович тут же пригласил его к себе на разговор. Вел себя князь с Романом Федоровичем не как с посольским боярином, а как с равным себе. Да и как иначе: князь знал, что Роман стал правой рукой булгарского эмира и от него теперь многое зависело. За эти годы Роман Федорович не раз побывал в Сарай-Бату и в Каракоруме. Это и интересовало владимирского князя больше всего.

За прошедшие со дня последней встречи годы Роман Федорович еще больше заматерел, стал степеннее, солиднее. Обнявшись, сели на поставленные друг против друга скамьи.

— Стареем, — горестно качнул головой князь Ярослав.

— Становимся мудрее, — поддержал его Роман Федорович. — А старость — она в седине да в морщинах. Главное, чтобы здесь, — показал он на лоб, — мы оставались молодыми и горячими.

— Так-то оно так, — согласился князь. — Только ты, как я посмотрю, молодцом, а у меня годы берут свое. Да еще Ростиславушка меня покинула, царствие ей небесное, — перекрестился князь, — совсем худо без княгини.

Помолчали, каждый думал о своем.

— Вовремя ты приехал, Роман Федорович. Хан Гуюк меня к себе требует. Просвети, будь добр, что там, в Монголии, делается, к чему готовиться? — положив руку на колено Романа Федоровича, попросил Ярослав Всеволодович.

На пороге вырос гридь с подносом в руках. Кивнув на стоящие на подносе кубки, князь предложил:

— Выпьем вина ромейского. Оно бодрит. Я-то уж от хмельного меда отвыкать стал. Выпью, и сердце заходится.

Брякнув кубками, неспешно выпили.

— Так что в Каракоруме?

Роман Федорович, покачав головой, начал разговор, ради которого оторвал его князь от радостной встречи с родными.

— Не в простое время путь твой в Каракорум. Ой, не в простое! Гуюк, хотя и взошел на великий ханский стол по решению хурала, сидит на нем шатко. Великим ханом его признали не все чингизиды, а многие из потомков Чингисхана сами метят на его место. Бату-хан на место великого хана не метит, ему и своего улуса хватает, потому и не присягнул Гуюку. Но дело даже не в самом хане, а в его матери. Ханша Туракина — женщина коварная и злая. Поговаривают, что она извела своего мужа — великого хана Угедэя, чтобы возвести на трон своего сына. Гуюк Батыя ненавидит, и он, по-видимому, знает, что хан дал тебе ярлык на правление русскими землями.

— Может, не ехать?

— Ехать надо. Отказ хан может расценить как неповиновение. А с бунтовщиками Гуюк крут. Коли сам на Русь не пойдет, чтобы наказать тебя, пошлет Бату-хана. Тот ноне не осмелится перечить великому хану, не захочет. Ему идти супротив Каракорума не след. У Батыя туменов много, но они ему надобны для другого дела: он намеревается еще пойти в Европу.

— Так как мне поступить?

— Идти в Каракорум. Ублажить Туракину, а через нее получить у великого хана ярлык на Русь.

— Кому же тогда дань платить?

— Обоим… или никому.

— Как это? — удивленно протянул князь Ярослав.

— Гуюку говорить, что дань взял Батый, а Батыю — что Гуюк.

— Но так долго продолжаться не сможет… Прознают, и что тогда?

— А ничего! Ждать, пока один из них покинет этот мир. А кто иной придет на ханский трон, с ним и решать, как жить.

— Мудрено все, Роман Федорович. Но путь до Каракорума долог, обмозгую, — решительно тряхнул головой князь Ярослав Всеволодович.

2

1245 год для князя Александра выдался сложным. Литва вновь подняла голову. Литовский князь Миндовг, прознав, что великий князь Ярослав Всеволодович уехал в Каракорум и его долго не будет, а значит, и защищать Белую Русь некому, двинул свои полки на Торжок и Бежицу. Захватив городки-крепости, литовцы увели в полон многих жителей, разграбили дома, угнали скот. Но они не учли урок, преподнесенный им ранее новгородским князем Александром. Он расценил действия князя Миндовга как разбойный набег. Со своей дружиной он настиг литовских разбойников, вернул полон и награбленное. Но этим не ограничился. Князь гнал литовцев до самого Жижина, окружил и всех не сдавшихся в плен уничтожил.

Литовцы запаниковали. Князь Миндовг думал, что новгородская дружина пойдет по литовским землям, и спешно стал готовить войско. Но князь Александр вернулся в Новгород, где его уже ожидал посол Литвы. Князь Миндовг приглашал князя новгородского в Кернов-град, что на Вилии.

Александр откликнулся на приглашение литовского князя и прибыл в Кернов, но не с посольством, а с княжеской дружиной.

Князь Миндовг торжественно встретил новгородского князя, посетовав, что Александр привел с собой дружину, на что Александр только рассмеялся, сказав:

— Береженого Бог бережет! Не в свои пределы пришел, потому и берегусь. У вас что ни куст, то разбойник. Немало людишек от шишей литовских претерпело.

— Что верно, то верно, — согласился Миндовг, отделяя себя от похода на Торжок и Бежицу. — Земель-то у Литвы много, за всем не уследишь.

Дворец литовского князя был невелик, но роскошен. Александр же отнесся к увиденному холодно, выказав некоторое пренебрежение богатству, чем немало удивил литовского князя и его ближних бояр.

В честь новгородского князя и его дружины был учинен пир. Поднимали чаши с вином за здоровье, за дружбу и добрососедские отношения. Здесь же, на пиру, князь Миндовг, не утерпев до утра, громко, чтобы слышали все в зале, сказал:

— Слава невского героя докатилась до Немана. Ливонский орден, потерпев поражение на Чудском озере, не смирился. Рыцари копят силы и выжидают подходящего момента. Папа Иннокентий Четвертый объявил крестовый поход на восток. Но Литва ближе к Ливонии, чем Русь Белая, а значит, мы первыми встретим удар Ордена. Я зову тебя, князь Александр Ярославич, объединиться! Союз против крестоносцев!

Зал замер в ожидании ответа, лица пирующих обратились в сторону Александра Невского. Тот встал, поправил пояс и спокойным, размеренным голосом произнес:

— Союз — это хорошо. Ливонский орден и вам враг, и нам. Мы бивали тевтонов, побили ливонцев, полезут в наши пределы — побьем еще. Ибо сила наша в правде, в правоте, сила наша в вере. Бог ведет нас к победе. Креститесь. Крестись ты, князь Миндовг, вы — князья и бояре, народ литовский. И тогда мы, единоверцы, пойдем вместе супротив крестоносцев. Вера — это сильное оружие.

Предложение Александра крестить Литву как непременное условие оказания военной помощи против Ордена поразило князя Миндовга и его окружение. Понимая, что для принятия подобного шага нужно время, Александр не торопил князя Миндовга с ответом и, чтобы сгладить категоричность своего призыва, с улыбкой предложил:

— Крещение — дело непростое. А пока первым шагом навстречу друг другу может стать обмен пленными. Пленных литовцев я привел с собой и отдаю их вольно, без выкупа.

Слова Александра были встречены криками ликования.

Князь Миндовг тоже поднялся, поднял руку, призывая к тишине.

— Я благодарен тебе, князь Александр, за столь щедрый подарок. Я не могу вернуть сейчас всех пленных, но клянусь, что очень скоро они сядут у родных очагов, даже если за каждого придется заплатить из собственной казны.

Его последние слова потонули в восторженных криках литовской знати. Князь Миндовг был прижимист, и это знали все.

На следующий день, прощаясь у стен Кернов-града, князь Миндовг заверил Александра:

— Литва будет православной, и я покажу в этом всем пример!

3

Путь в Каракорум был долгим, утомительным, тяжелым, сопряженным с риском для жизни. Езда в седле стала испытанием и мукой для приболевшего князя Ярослава. Как ни противился великий князь обстоятельствам, но пришлось пересесть в кибитку. По безводной степи, через земли кипчаков, карлунов, народа каганлы медленно продвигалось посольство русского князя. С великим трудом добрались до озера Байкал, но впереди им предстоял еще более трудный путь: через пустыню Гоби к истокам реки Амур. Именно там, на исторической родине монголов, в двадцатые годы XIII столетия была построена столица огромной империи.

Князь Ярослав наравне со всеми переносил тяготы и лишения пути. Сколь много ни взято было в путь воды, еды, корма для лошадей, тянувших подводы и кибитки, нагруженные добром, их все равно не хватило. Было золото, но не у кого было купить еду. Начался голод. Путники то изнывали от жары, то корчились от стужи. Почти все сопровождавшие князя бояре умерли, не выдержав трудностей пути. Даже закаленные в сражениях воины не выдерживали лишений, и посольство могильными холмиками отмечало пройденные версты.

Князь Ярослав поражался жизни народов, через земли которых проходило посольство. Они не пахали, не сеяли, не строили городов. Одевались в шкуры животных, жили в войлочных шатрах, палатках, кибитках, разводили скот, охотились, ловили рыбу. Лишь в немногих селениях можно было купить рис, молоко, мясо, сыр. Но их хватало ненадолго, ибо селения были малы и съестные припасы их были невелики.

Наконец, вышли к реке Орхон. До столицы уже было рукой подать. Дружина повеселела, приободрился и князь.

На подходе к Каракоруму посольство встретили монгольские чиновники, посланные ханшей Туракиной. Для размещения русскому посольству отвели несколько шатров вне города. На следующий день прибыли уже другие чиновники и предложили князю Ярославу осмотреть город, на что тот охотно согласился, хотя испытывал недомогание — тяготы пути сказались на здоровье.

Каракорум был огромен. Опоясанный высокой глиняной стеной, разрезанной четырьмя въездными воротами, он простирался от края до края, и конца ему не было видно.

Столица монголов была одноэтажной, состоящей из тысяч и тысяч шатров. Они тянулись ровными рядами к центру города. Здесь возвышались роскошные огромные шатры вельмож, чиновников, мурз, темников. Стояли шатры попроще, победнее — для прислуги, работного люда. Однообразием цвета и покроя выделялись шатры воинские и купеческие. Казалось, что разговаривали в Каракоруме на всех языках мира: на монгольском, татарском, китайском, хивинском, персидском, уйгурском, маньчжурском, арабском… Можно было услышать немецкую, французскую, булгарскую речь. Представители этих народов за деньги служили в войске и при дворе великого хана. Отдельными глиняными или каменными островками поднимались над шатрами православные и католические церкви, буддистские храмы, мусульманские мечети, языческие кумирни различных азиатских народов. Князя поразил размерами и многообразием товаров каракорумский базар. Кого тут только не было и чего только не продавалось в палатках, шатрах, на лотках, помостах, в загонах… Болью резанул князя по сердцу вид невольничьего рынка, где было немало выставлено для продажи славян. Видимо, кто-то из полонян видел или знал князя раньше, и потому, выделив его из толпы покупателей, мужчины и женщины заголосили:

— Выкупи, князь!

— Отец родной, не оставь!

— Помоги, князь! Христа ради, умоляю! Помоги!

Но Ярослав Всеволодович лишь скривился болезненно и, словно не слыша криков о помощи, удалился.

Улицы Каракорума, словно солнечные лучи, сходились в центре города. Князь думал, что там окажется дворец великого хана Гуюка, и был разочарован, увидев огромный валун. На его вопрос «Что это?» сопровождавший его сановник кратко ответил: «Пуп Земли!»

— А где же дворец хана? — удивленно воскликнул князь Ярослав.

— За городом. Ты его увидишь, но позже, — был ответ.

Шло время. Русского князя словно забыли. Нет, каждое утро в шатре появлялся чиновник и спрашивал, что необходимо русскому посольству. По просьбе князя незамедлительно доставлялись еда, вода, корм для лошадей, и не более того. Позже князь выяснил, что приглашен в числе четырех тысяч гостей, приехавших со всего света, чтобы лицезреть и поздравить хана Гуюка с избранием на престол.

Князь изнывал от безделья: ел, спал, гулял в сопровождении приставленного к нему толмача по огромному городу и даже как-то раз видел походную резиденцию хана Гуюка. Хан время от времени менял место расположения в пределах города. Перевозился его огромный, покоящийся на четырех столбах, обшитых золотыми листами, шатер. Следом тянулся обоз с его несметными богатствами, снедью, водой, вином… и все это сопровождало огромное количество слуг, домочадцев, воинов охраны. Тут же неподалеку паслись ханские табуны, верблюды, скот. И все это находилось в пределах города!

Наконец о русском князе вспомнили. Его удостоила приемом ханша.

Князя провели в большой, увешанный и устланный коврами шатер, где на троне, сделанном из золота и инкрустированном драгоценными камнями, сидела в дорогих одеждах пожилая женщина. Полная, страдающая одышкой, Туракина не произвела на князя никакого впечатления. Женщина-монголка, которых он повидал немало за время своего пребывания в Каракоруме. Князь, помня наказ Романа Федоровича, вел себя приниженно, говорил ласково, вкрадчиво. Подарков принес много. Ханше это понравилось. Она удостоила его беседой, в завершение которой заверила:

— Если ты, урусский князь, будешь верен мне и моему сыну и народ твой будет служить нам, как и ты, то будешь один управлять Русью. А Бату не слушай. Он — змея, и мой сын его раздавит!

На вопрос, когда же его примет великий хан Гуюк, Туракина ответила:

— Он еще не великий хан. Избрание длится четыре года. Но скоро он станет великим. Ты узнаешь об этом, и тебе посчастливится поздравить его.

Ханша не обманула князя. 26 мая 1246 года процедура избрания завершилась. Сын великого хана Угедэя Гуюк занял престол великой монгольской империи. Туракина сдержала слово, и очень скоро великий хан принял русского князя из далекой северной страны.

Сопровождать русское посольство во дворец великого хана прибыла кавалькада всадников в одинаковых голубого цвета одеждах числом более полусотни. Как оказалось, до дворца ехать было недалеко: каких-то шесть-семь верст.

Дворец появился неожиданно. Он был в два этажа, но отличался от всего виденного князем Ярославом за его жизнь. С чем его можно было сравнить? Да ни с чем. Подобного Ярославу Всеволодовичу не приходилось видеть. Дворец был великолепен. Огромный, из резного белого камня, украшенный майоликовыми плитками в позолоте на арабский манер, он, словно огромный корабль под белыми парусами, плыл над желто-зеленой степью. Перед дворцом вымощена каменными плитами площадь с взметающимися к небу и искрящимися на солнце струями фонтанами, уставленная позолоченными и посеребренными статуями, фигурами диковинных зверей и птиц. По площади прогуливались пешком или на великолепных арабских скакунах монгольские вельможи. И что поразило Ярослава Всеволодовича: одежда разная, а цвет один — голубой.

Князь даже не удержался и спросил одного из сопровождавших его чиновников, отчего так. Тот ответил:

— Сегодня день голубой, а завтра будет золотистый, и еще через день — красный. Есть еще день белый, есть желтый.

Посольство принималось в тронном зале, отделанном розовым мрамором. Великий хан восседал на огромном троне, вырезанном из слоновой кости и украшенном вязью листочков и цветов из золота с искринками драгоценных камней. Великий хан Гуюк был молод, круглолиц, подвижен. Его глаза-бусинки недобро поблескивали в узких щелочках век, губы, несмотря на полноту, точно узкие ленточки, сжаты в презрительной улыбке.

После обряда очищения, вручения подарков и высокопарных речей хан через вельможу вручил князю Ярославу ярлык на княжение и пайцзу. Русский князь с поклоном принял дары, но неожиданно для хана обратился с просьбой:

— Прости, Сын Неба, великий и непобедимый. Я прошу за своего сына новгородского князя Александра и за ростовских князей Бориса Васильковича и Глеба Васильковича. Будь им отцом, дай уделы в кормление.

— Каких же ты земель для них просишь? — удивленно вскинул брови хан.

— Ростовских…

— Где князья те, почему не явились пред мои очи?

— По малолетству не взял их с собой. Труден путь. Ты уж прости, великий хан.

— Пусть будет как просишь. А что для сына своего? Знаю о нем, Невский, — чуть растягивая слова, произнес хан Гуюк. — Славен трудами воинскими. Беру к себе на службу. Пусть правит Новгородской землей. Ярлык ему дам!

— Большего и не надобно, — склонился в очередной раз князь Ярослав.

Прием завершился. Посольство оказалось удачным. Князь Ярослав получил все, о чем просил. На обратный путь выдали провиант, воды и, что особенно поразило князя Ярослава, передали ответные подарки от хана Гуюка: табун в три десятка кобылиц, десяток арабских скакунов и три верблюда — белых, двугорбых с погонщиками в придачу.

Перед отъездом ханша Туракина пригласила русского князя на ужин. Речь пошла о сыновьях князя. Ее интересовал не только Александр, но и Андрей, а также находившийся в Сарае под залог княжич Ярослав. Ханше очень не понравилось влияние на русских князей Батыя. Она от злости, душившей ее, аж шипела, когда произносила ненавистное ей имя.

— Ярлык, что дал тебе Батый, выбрось и пайцзу тоже!

Прощаясь, она поднесла князю кубок вина. И после того, как он осушил его, сказала:

— Этот кубок твой. Пусть он напоминает о твоем пребывании в Каракоруме и обещаниях, данных тобой. Напоминает тебе, твоим сыновьям и твоим внукам.

Придя в шатер, князь почувствовал себя плохо. Тошнота подступала к горлу. Почистив желудок, он успокоился. «Съел чего-нибудь», — решил князь. Но вечером стало хуже, тело сжигал внутренний огонь, и никаким питьем его было не остудить. Тем не менее князь дал распоряжение трогаться в путь. Ехать верхом не было сил. Князь лежал в кибитке и смотрел в голубое небо.

«Как хорошо прошло посольство, — теплилось в душе от мысли. — И хан благоволит, и ханша… Хотя нет. Не зря она выспрашивала про Бату-хана. Враг он ее… и все, кто рядом с ним, враги. Но я не рядом с ним… А ярлык получил из рук Батыя… Ярлык! Вот что ее так разозлило. Не зря Роман Федорович предостерегал: подлая баба, хитрая и мстительная. Неужто подсыпала чего в вино? Ей станется. Травить меня, зачем? — внутри все похолодело. — Я же пришел с поклоном…»

С каждым днем становилось все хуже. На седьмой день пути князь понял, что времени у него осталось мало. Он приказал остановиться. Позвав писца, князь Ярослав распорядился:

— Пиши слово мое. Потом напишешь с него еще список, чтобы не утратить. Записывай, — и он начал размеренно, четко выговаривая слова: — Благословения чадам, моим шести сыновьям. О, возлюбленные мои сыновья! Плод чрева моего — храбрый и мудрый Александр, быстрый и ловкий Андрей, удалые Константин и Ярослав, милый моему сердцу Даниил и добрый Михаил. Будьте благочестию истинные поборники и величию державы Русской, Богом данной, защитники. Божия же благодать, и милость, и благословение на вас да в земле Суздальской умножится в роды и роды в веках. Я уже к тому времени не увижу вас, ибо сила моя истекает и кончина жизни моей приближается. Вы же не презрите двоих моих дочерей — Евдокию и Ульяну, сестер ваших, им в настоящее время горче желчи и полыни, потерявшим мать и лишившимся отца. Изнемогаю от многих болезней и нужд и душу свою передаю в руки Бога в иноплеменных землях. Месяца сентября в тридцатый день. Лета 1246-го. Аминь.

Ярослав Всеволодович подозвал боярина и, передав ему свиток, строго наказал:

— Старшему из сыновей — Александру передай. А теперь зови священника. Время пришло.

Князь Ярослав скончался в тот же день.

Скорбным и еще более длительным было возвращение посольства во Владимир. Тело князя, опущенное в долбленку, заполненную медом, следовало к месту захоронения.

Но людская молва принесла эту весть ранее, и во Владимир собралось все семейство Ярославичей. Из Новгорода Великого приехал князь Александр, из Сарая вернулся княжич Ярослав, из Москвы — Михаил. Приехали и братья великого князя — Святослав и Иван Всеволодовичи. На похороны приехали князья ростовские, обязанные князю Ярославу своим столом.

Отпевали великого князя в Успенском соборе. После отпевания у гробницы епископ ростовский Кирилл сказал похвальное слово, сочиненное им самим:

— Братья и сестры! Сей великий князь владимирский Ярослав Всеволодович, доброплодная отрасль князей Мономашичей, был в той Орде, в пагубной земле татарской, и все беззаконное их неправедное умышление на благочестие узнал и сердцем разгорелся по Бозе, божественной ревностью преисполнился, не стерпев зреть людей земли своей погибающими душою и телом, за них он не пожалел дорогой своей жизни ради истинного благочестия, а более всего, зная исконное отеческое благородие великих князей Рюриковичей и Богом им данной страны трепетали от их Имен — Владимира, Ярослава, Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого, Всеволода Большое Гнездо — не только ближние, но и дальние земли и царства, и даже греческие цари, и как повсюду в Русской земле, процвела православная вера христианская, в той Русской земле, какая исполнена всякой божественной благодати и всего земного доброплодия и изобилия, и не было там тогда у великих князей Киевских ничего ущербного, когда нам присягали и повиновались многие страны и дань давали от моря до моря: и угры, и чехи, и поляки, и ятвиги, и литва, и немцы, и чудь, и корела, и устюг, и двое булгар, и буртасы, и черкасы, и мордва, и черемисы, и сами половцы дань давали, и мосты мостили, литва же тогда из лесов боялась выходить, о татарах же и слуха совсем не было.

А в нынешние дни Божиим гневом за грехи наши было Русской земле пленение от безбожных татар не только телесное, но и духовное.

И того ради Богу подражающий самодержец, храбрый душой и телом, великий князь Ярослав во второй раз пришел к Орде к беззаконному царю Батыю. А тот послал его к Кановичам. И там он смертную чашу от Канович испил, и пострадал крепко за веру и землю Святорусскую, и стал Божиим угодником. Слава Богу Творцу, Отцу и Сыну и Святому Духу. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

— Буди тебе, Ярославе, Царствие небесное! Аминь! — откликнулась паства на речь владыки.

Так как никаких указаний насчет места упокоения Ярослав Всеволодович не дал, его тело положили рядом со старшим братом в приделе златоверхой церкви Успения.

Княжич Ярослав, приехавший на похороны отца, и бывшие в залоге вместе с ним воспитатели и его слуги, рассказали страшную историю. Князь черниговский Михаил Всеволодович, призванный Батыем в Сарай, отказался проходить обряд очищения. Тогда хан, рассвирепев, приказал привести его силой. Черниговский князь предстал перед Бату-ханом. На вопрос, почему тот отвергает обычаи и правила, установленные ханом для всех иноверцев, Михаил Всеволодович с вызовом ответил:

— Я готов поклониться тебе, великий хан, но я христианин, и мне не пристало кланяться идолам и тварям!

Князя вытолкали из ханского шатра и отвели к месту казни. Туда же привели и приехавших с ним боярина Федора и ростовского князя Бориса Васильковича. Вскоре пришли татарские мурзы. Удивляясь упорству русского князя, один из них предложил:

— Хан отходчив. Склони голову, пройди обряд очищения и останешься жив.

Но князь Михаил отказался, и тогда палачи забили его палками.

Путь очищения мурзы предложили пройти боярину Федору.

— Тебя хан поставит правителем Чернигова, покорись!

Но боярин, следуя своему господину, отверг заманчивое предложение.

— Христос страдал за веру, и я пострадаю, но твари кланяться не буду.

Боярина долго мучили, а потом убили.

Это произошло 20 сентября 1246 года. Истерзанные тела мучеников позже были привезены в Чернигов и погребены в притворе собора Святого Спаса.

Князя же ростовского Бориса, не удостоив приема, хан отпустил на Русь вольно.

Борис Василькович привез князю Александру грамоту от Романа Федоровича, бывшего в то время в Сарае. Тот писал, что великий князь Ярослав Всеволодович умер не своей смертью, а был отравлен. Черниговский боярин Федор Ярунович, бывший, видимо, соглядатаем монголов в Южной Руси, донес в ставку, что князь владимирский Ярослав в присутствии рыцаря Жемера пообещал папскому легату Иоанну дель Плано Карпини перейти в католическую веру и привести в лоно католической церкви свой народ. Этот навет был доставлен в Каракорум и доложен ханше Туракине. Союз Руси и Европы был опасен, и она подмешала яд в вино, которое князь выпил. Вот почему ханша так интересовалась сыновьями князя Ярослава, вот почему к Александру отнеслись благосклонно и выдали ему ярлык на новгородский стол.

С кем поделился этой вестью князь Александр, неведомо, но в день похорон князя Ярослава в толпе боярин Федор Ярунович был кем-то заколот кинжалом.

Часть II