А истина, как дважды два, проста,
Ее не спрячешь за семью замками.
А истина, как стеклышко, чиста —
Не запятнать бы грязными руками.
Условна грань между добром и злом,
А выбор обязателен и труден.
Нас пробует на гибкость, на излом
Простая с виду ежедневность буден.
Приходит время строгость обрести,
Приходит время жить всегда в тревоге:
Не обронить бы доброту в пути,
Не потерять бы истину в дороге.
«ИНОГДА ПРИСНИТСЯ ПОЧЕМУ-ТО…»
Иногда приснится почему-то:
Старый дом, рябина у плетня.
Страшная последняя минута —
Дуло, что нацелено в меня.
До сих пор он целит, усмехаясь,
Свастика на черном рукаве.
А закат над лесом полыхает
И трещат кузнечики в траве.
Только раз вздохнуть еще осталось,
Прислонясь к бревенчатой стене…
Кланяюсь тому, кому досталась
Пуля, предназначенная мне.
«РАССВЕТОМ ВЗОРВАН ГОРИЗОНТ…»
Рассветом взорван горизонт,
День затрубил в веселый рупор.
Раскрылся неба синий зонт
И встал над городом, как купол.
Кругом — сплошные миражи:
Плывут, качаются кварталы,
И тают, тают этажи,
Закрывшись шторами устало.
О, как утяжеляют кровь
Замедленные ритмы улиц!
Иду на чей-то тайный зов,
Завороженная июлем.
Сомкнутся улицы в кольцо,
Я закружусь — и не замечу.
И как удар — твое лицо
В толпе идущих мне навстречу.
«С УТРА ПУШИСТЫМ СНЕГОПАДОМ…»
С утра пушистым снегопадом
Покрыло сонные дома,
Как будто с белых яблонь сада
Весь цвет осыпала зима.
И стаи белых птиц спустились
И на поля, и на луга,
К полудню тихо засветились
Взлететь готовые снега.
И в этом ласковом сиянье —
Предощущенье перемен.
Затрепетало ожиданье
В поющих линиях антенн.
Под солнцем на карнизе крыши
Проснулась робкая капель.
Февральским синим днем я слышу
Гудит и плещется апрель.
Анатолий КорсаковДИРЕКТОРРассказ
Настроение у Шубина было неважное. Он медленно ходил от стола к двери, от двери к окну, словно утрамбовывая свой небольшой кабинет тяжелыми шагами. Через раскрытое окно врывался летний ветерок, но не освежал прогретый комнатный воздух. Со стороны могло показаться, что Дмитрию Николаевичу мешают собственные руки. Он то засовывал их в карманы, то сцеплял на шее и останавливался в раздумье.
Вторую неделю мысль о неминуемом объединении не выходила у него из головы. А сегодня снова позвонил заместитель начальника главного управления и подтвердил, что такой приказ готовится, осталось «подработать кое-какие детали»… Фраза запомнилась, и Шубин бормотал ее себе под нос, переставляя слова на разный манер.
Ему хотелось курить, но он дал слово бросить, месяц крепился, поэтому осталось одно: вытащить из кармана леденец, развернуть клейкую обертку и сунуть его в рот. Тьфу, пакость какая!
За десятилетие своего директорства на гармонной фабрике Дмитрий Николаевич хорошо изучил главное управление и знал, что если остались «кое-какие детали», значит, у него времени не меньше месяца, даже наверняка больше. Да и такое ответственное дело с середины года не начинают, норовят ближе к концу, а сейчас август…
Но через месяц прояснится, кто будет директором объединения, он или Кочергин с Бушуевской фабрики. Значит, у него месяц — срок достаточный, чтобы сделать последний рывок. Иначе придется уступить Кочергину. Отдать фабрику — новый, совсем недавно построенный корпус людей, с которыми привык встречаться каждое утро…
Конечно, можно и остаться: главным инженером, к примеру. Да только много ли радости? Не развернешься — все время за спиной чужой взгляд, чужая рука… Простора не будет. А без простора Шубину — не жизнь. Он человек с размахом. Любит далеко загадывать и выполнять загаданное любит. Загадывать — каждый мастак. Нет, Дмитрий Николаевич терпелив, на своем стоит твердо, делает основательно, да и как иначе?
Шубин сел на подоконник, жадно вдохнул чуть посвежевший воздух, выглянул вниз. На улице ревели самосвалы, подвозя и сбрасывая асфальт на укатанную щебенку, — поселок вылезал из грязи. Этим летом пятикилометровая дорога в город будет готова, и тогда — прощай, грузотакси! Побегут сюда городские автобусы. А давно ли поселка не существовало! Была маленькая деревенька, в ней артель, а в десятке таких же деревень — еще десяток артелей. Шубин вспомнил, как стягивались они в один кулак, как разъезжал он по разбитым весенней распутицей дорогам, убеждая людей сорваться с насиженных мест, бросить крепкие теплые избы, чтобы на новом месте начать с колышка. Не все срывались, но истинные гармонщики решились — приехали. Видимо, победила любовь к промыслу, по наследству переходящая от дедов к внукам.
Шубин уважал этих в чем-то главном похожих друг на друга коренных мастеров гармонного ремесла, наделенных природной сметкой. И хоть сам он не был выходцем из такой потомственной мастеровой семьи, но крепко сжился с людьми, с делом их, и теперь ему все чаще казалось, что и в детстве тянулся он именно к этому делу, только до конца не осознавал. И всякий раз, придирчиво сравнивая фабрику с кочергинской, он видел: производство у Кочергина налажено похуже, случайных людей больше. Помощников своих меняет Кочергин частенько и никак по сердцу отыскать не может. Тут у Шубина большой отрыв: и предприятие передовое, и люди держатся. Но есть у соседа один человек… Человек как человек, даже без высшего образования, да только за этого недоученного отдал бы Шубин все свое дипломированное КБ с чертежами в придачу. Шутка ли? За последние годы два новых баяна разработал, да каких! Не только в Москве, и в Лондоне дипломов удостоились. Эти баяны поднимают на щит фабрику и Кочергину репутацию хорошую создают. Тягаться с ним трудно. Начальство его любит. Шубина тоже не обходит, но с Шубиным по-другому, скорее — считается. Хороший, мол, руководитель, добросовестный, расторопный, но без блеска.
Дмитрий Николаевич взялся за телефонную трубку, набрал номер, и, не дожидаясь ответа, отодвинул аппарат в сторону. Нет, отступать он не будет. Месяц! Да за месяц гору перевернуть можно! Выполнить план на три-четыре дня раньше срока, полностью реализовать продукцию, и тогда пусть выбирают: он или Кочергин… Только достаточно ли этого? Кочергин сделает то же самое, да преподаст так, будто необычное совершил, он умеет — эффектно подать. Но тогда что же, что?
Шубин подошел к столу, раздумывая. Впрочем, раздумывать было нечего. Что надо сделать — он знал, и знал давно, когда объединением еще и не пахло. Год назад примеривался перевести окончательную сборку на поточный метод работы. Примеривался, но не спешил, хотя мысль о переходе стучалась все настойчивей. В случае удачи этот способ сулил фабрике явные выгоды. Но опыт приучил директора видеть и оборотную сторону, поэтому готовился он неторопливо. Хотя чуть было не сунулся полгода назад начать перестройку, но сдержался. Голосовые пластины вовремя на фабрику не поступили, да и не только в них дело. Это со стороны взглянуть — все просто. Поставил сборщиков цепочкой, приказал каждому не весь баян собирать, а, скажем, одному ремни прикручивать, другому резонаторы вставлять — и пошла жизнь по-новому. Добро бы… А тут — писал человек всю жизнь правой рукой, а его надо еще и левой научить. Если б одного! Всем надо под другую руку перестраиваться, всем цехам…
Потому-то и хотелось для верности убедиться на чьем-нибудь примере, а потом рвануться из-за спины, учитывая чужие ошибки и недосмотры. Но сейчас ситуация изменилась. Сейчас момент, от которого многое зависит. Очень многое!
Голова у Шубина прояснилась, оцепенение спало, и он крепко припечатал скрипнувший стул к полу. Надо решаться!
— Главного — ко мне!
Он не любил больших совещаний, предпочитая все серьезные вопросы решать на месте. Однако сейчас подумал немного и заключил:
— В одиннадцать — начальников цехов и отделов… Хотя нет, начальников отделов не надо.
Секретарша молча кивнула и повернулась к выходу.
Дмитрий Николаевич побарабанил пальцами по столу, обдумывая разговор с главным инженером. Впрочем, в нем он не сомневался. Вот позднее, когда придут начальники цехов, драчки не миновать. Грузный, словно самовар, начальник сборочного Сафин обязательно начнет кивать на молодого, юркого начальника деревообрабатывающего Трушкова. Тот, конечно, тоже за словом в карман не полезет. Молодой, неуживчивый, но хватка есть. С него спросить можно — юлить не станет. С Сафиным потруднее — тот и о прошлых заслугах не прочь вспомнить, но если почувствует, что дело серьезное, в лепешку расшибется. Вот Бубнов — молодой, а холодноват. Лишку на себя не возьмет, однако аккуратен, любит в срок укладываться.
— Можно?
Директор поднял глаза и поморщился, увидев Симу Свистакову из отделочного цеха. Приятного эта встреча не предвещала: опять какая-нибудь жалоба. Но по какому поводу? С мужем ее он, помнится, еще на прошлой неделе говорил… Однако, взглянув на красное, распухшее от слез лицо Симы, на руки, нервно теребящие узел платка, смягчился и пригласил доброжелательно:
— Садись, Сима. Выкладывай, с чем пришла?
— Ушел ведь Гришка-то от меня, пятую ночь дома нет, говорят, у Надьки-поварихи живет.
— Так, — кивнул Дмитрий Николаевич. — Подействовало…