Юрий ВтюринСТИХИ
ФРОНТОВЫЕ ПЕСНИ
Нам без песен нельзя.
Наши песни за нас говорят,
За живых и за тех,
кто могилами братскими спит.
Соловьи, соловьи,
не тревожьте усталых солдат!
Ой ты, темная ночь!
Только пули свистят по степи…
Где ты, синий платочек,
что был на плечах дорогих,
Золотой огонек,
что глядел сквозь девичье окно?..
Много песен поем мы,
все меньше поем фронтовых —
По-иному живем,
и война отгремела давно.
Но когда сквозь обыденность быта
и будничность дел
Песня фронта звучит
и тихонько за сердце берет, —
Разгорается память о тех,
кто их слушал и пел,
Кто других уберег,
а себя самого не сберег.
Ах, военная песня,
есть горе и радость в тебе!
Это память души,
умещенная в несколько строк,
Это наша судьба
в государственной общей судьбе,
Это пыльное марево
горьких солдатских дорог.
Это мертвые избы
и дети с недетской тоской,
Это нету махорки,
и друг твой погиб час назад,
Это память о тех,
кто сейчас далеко-далеко,
Это радость письма,
что из дома получит солдат.
Над простреленным знаменем
с тысячу дней протекло,
Под простреленным знаменем
тысячи тысяч легли.
Умирал запевала,
и все-таки смерти назло
Эти песни к Победе
живые, как знамя, несли.
Это было давно,
это было не с каждым из нас,
Только вечная память
да будет нам в сердце стучать!
Надо слушать их так,
будто это случилось сейчас,
Надо слушать их стоя
и скорбным молчаньем встречать.
И покуда живем,
этим песням не будет конца.
Эти песни звучат,
словно клятва и памяти крик…
Пригорюнится старая мать,
сын припомнит отца,
И расправит усталые плечи
седой фронтовик.
«И ПРИСНИЛСЯ МНЕ СОН, КАК СКАЗКА…»
И приснился мне сон, как сказка,
Будто стал я веточкой вербы
И зацвел, склонясь, у дороги,
Весь в веселых крапинках счастья.
Подо мною сугроб угрюмый
Весь поджался, не хочет таять.
Только я глубоко корнями
Ощущаю весны биенье.
Знаю я: пройдет по дороге
Очень скоро в красных сапожках
Лучезарная девушка Марта,
Невесомая, как дыханье.
И, наверное, без печали
Я погибну в ладонях теплых,
И она, как тепло надежды,
Понесет меня осторожно.
И, быть может, хороший парень
Скажет: «Дай мне, девушка, вербы!»
И она, отдав, улыбнется…
И проснулся я весь в веснушках!
«ТЫ ПО ГОДАМ МНЕ МОГ БЫ БЫТЬ ОТЦОМ…»
Ты по годам мне мог бы быть отцом,
Я, как ему, хочу тебе сказать:
Мне нравится, старик, твое лицо,
На нем житейской мудрости печать.
На нем легла, как вечность, седина,
На нем морщинки вечны, как земля.
Ты жизни жизнь свою отдал сполна
И знаешь цену хлеба и рубля.
Не представляю жизнь без стариков.
Будь вечен, старче, в молодой стране!
И мне дожить бы до твоих годов,
Но скажет ли кто так же обо мне?
А ЧО?
Орфографический словарь,
Насыщенный, как суп харчо,
Забыл, что есть и было встарь
Малокультурное «А чо?»
А древний наш народ лукав:
Нечасто глядя в словари,
Он сыпет, прав или неправ,
Все «чо» да «чо» — черт побери!
Возьми случайный диалог,
Где рассуждают горячо —
Там между слов и между строк
«Чо» натыкается на «чо».
Как «чокать» отучить детей,
Какой изобрести прожект,
Чтоб канул в прошлое скорей
Старинный вятский диалект?
«А чо, ребята?» — «Мало ль чо!»
«Ничо!» — посмотрим, чья возьмет.
«Ничо!» — саженное плечо.
«Ничо!» — улыбка во весь рот.
«Ничо!» — прорвемся, устоим.
«Ничо! — бывает и хужей…»
Пускай анахронизм — ей-ей,
Снимите шляпу перед ним.
За этим «чо» — гряда веков,
Пот предков на земле моей.
И камнепад «модерных» слов
Не знаю, будет ли живей.
Оно, конечно, отойдет —
Неподражаемое «чо», —
Так что же хитрый мой народ
Не выдает ему расчет?
Что ж архаичное словцо
Обжило наш культурный век?
Народу загляни в лицо
Ты, просвещенный человек!
Обезоруженно взгляни:
Талант его в тебе течет,
Ведь ты — в душе своей — «они»,
Которые все «чо» да «чо».
И счастье, если в час ночной,
Ведя дневным тревогам счет,
Ты вдруг услышишь пред собой
Родное, кровное: «Ну чо?
Небось, устал, ослаб, поди,
Внутри от дум огнем печет?
А ты смелей иди, гляди!»
Пошел.
Попробовал.
Ничо!
ОБЩЕЖИТИЕ
В этом зданьи казенного стиля,
Где жилье — как солдаты в строю,
Мы ли юность свою не прожили,
Не оставили юность свою?
А сегодня — чужой при входе —
Я робею, взволнован и тих.
Ах, какие девушки ходят —
Раньше не было вовсе таких!
Так загадочны, так шикарны,
Что приблизиться страшно к ним.
Ах, какие бравые парни!
Я, наверное, был таким…
А сейчас — не сделаю шага,
И меня здесь давно не ждут.
Что же, здравствуй, моя «общага»! —
Здесь надежда с верой живут,
И отсюда льет на событья
Давней памяти добрый свет.
Поселите меня в общежитье,
Возвратите мне двадцать лет!
Надежда ПерминоваБЕРЕЗОВЫЕ ПУЛИРассказ
Он проснулся и, не размежая век, почувствовал, что еще рано. И долго лежал так, в полузабытьи, и мысли обрывочные порой неожиданно вспыхивали в мозгу, но потом поплыли одна за другой дружные, словно весенние грузные облака, и вот она сверкнула — та, предчувствием которой он жил все последние дни.
— Н-да… — сказал он скорее не губами, а еще сухой после сна гортанью, привычно спустил ноги с кровати и открыл глаза.
В комнате было уже светло, но, глянув в окно, он определил, что солнце еще только начинает всходить над полями.
— Поеду, значит… — голос заскрипел и осекся.
Он услышал себя и невесело улыбнулся. Богатый наблюдениями и размышлениями над старостью, он не раз ловил себя на том, что, как многие одинокие пожилые люди, вслух разговаривает сам с собой. Еще осенью, обрезая и подвязывая виноград на своем приусадебном участке, он поднял глаза, увидел удивленный взгляд соседки и почувствовал замирающую инерцию движения губ и языка. А женщина, подойдя к забору, с беспечностью выпалила:
— Не пойму, Иваныч, то ли стихи читаешь, то ли, думаю, малый какой у тебя в саду сидит.
— Сидит, — теперь уже нарочито вслух произнес он и услышал голос старческий и глухой, и слабый шорох одежды, которую надевал, и приглушенные тапками свои шаги на полу.
И вспомнил сразу, что лет пятнадцать назад, когда они еще были новоселами в этом просторном доме, выстроенном совхозом специально для них, он вставал так рано лишь на рыбалку. И напрягался весь, чтобы не сбить сон Маше и ненароком не разбудить Славку, который, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, непременно увяжется за ним. Ходил на цыпочках, но половицы предательски скрипели, одевался не дыша, но обязательно ронял, зацепив, либо стул, либо сапоги.
О, с каким бы удовольствием отдал он все те дни и годы, которые осталось ему доживать, только за те мгновения, когда от его возни все же просыпался, начинал крутиться на диване Славка и садился, едва разлепив глаза; за прохладные шлепки Машиных босых ног, когда она все равно вставала и провожала их до калитки.
А сейчас он словно витает среди этих стульев. И тишину нарушает разве что скрипучий ото сна, ставший самоуправным, голос. И некого разбудить…
Он вышел на крыльцо. И сразу у калитки вырос, потягиваясь и сладко поскуливая, Шарик. Он глянул на хозяина, потом на улицу и тявкнул на всякий случай. Старик сел на ступеньку крыльца, и Шарик, подкатившись, привычно свернулся прямо на ступнях его ног досматривать свой собачий сон. Старик улыбнулся: по дорожке из сада, задрав хвост трубой, шел черный большой котище. Немного не дойдя до собаки, он легко взметнул свое отполированное угольное тело и оказался на коленях старика. Помурлыкал, потираясь головой о его грудь, и, враз расслабившись, уютно улегся.
В такой привычной для них позе они замерли надолго, и казалось, не только четвероногие выкормыши человека, но и он сам, откинувшийся головой на дверь, объяты утренним дремотным сном. Легкий ветерок шевелил седые, просвеченные солнцем волосы, и они качались легким ореолом над его уже потемневшим от весеннего солнца лицом. Полуприкрытые веками все еще голубые, не выцветшие от времени глаза привычно скользили по ухоженному винограднику, который начинался тут же, в двух метрах от двери, по огромному дереву грецкого ореха, раскинувшему свои многолетние ветви от виноградника до калитки. И вот она там у забора, за орехом, свежая поленница прекрасных березовых дров. Вчера, укладывая последние полешки, старик невольно отступил от нее, чтобы полюбоваться чистой и теплой красотой березовой древесины, — такой редкой в этих южных степных краях, и кладкой своей — основательной и любовной, и порадовался, что дров хватит не на одну зиму, если их еще присыпать углем, и что сложил он их не как раньше на задворках, а неподалеку от крыльца и теперь не надо будет зимой под дождем и снегом месить грязь, чтобы принести утром охапочку.