«МОЛОДОЙ УЧИТЕЛЬНИЦЕ КАЖЕТСЯ…»
Молодой учительнице кажется,
Что пришел мечтам ее конец:
В классе что ни девочка — проказница,
А мальчишка каждый — сорванец.
Этот залил кофточку чернилами
У своей соседки на груди.
Этот скорчил рожицу унылую
И с тоской на улицу глядит.
Этой надо срочно, обязательно
Переделать бантик в волосах.
Ты же так мечтала о внимательных,
Чутких и доверчивых глазах!
Сидя за тетрадками, с тревогою
Об одном ты думаешь опять:
Как суметь с ребятами быть строгою,
Но и доброту не растерять?
Как добиться, — пусть оценки разные, —
Чтобы сердце не было глухим
К слову поэтическому страстному,
К радостям и горестям людским?
Ты не спишь, хоть ночь давно за окнами
Звездочки горячие кует.
…Да, судьба учителя нелегкая.
Только нет прекраснее ее!
«МНЕ ТВЕРДЯТ УПОРНО ЗЕРКАЛА…»
Мне твердят упорно зеркала:
«Успокойся, молодость прошла».
Все изъяны вытащат на свет.
Только рассмеюсь я им в ответ.
Если разных множество забот,
А душа по-прежнему поет.
Если я любить не устаю
Каждый бугорок в родном краю.
Если каждой новою весной
Ощущаю крылья за спиной.
Если мне дороже всех наград
Одного-единственного взгляд.
Если я покоя не ищу
И о том, что было, не грущу, —
Кто сказал, что молодость прошла?
Просто все наврали зеркала!
«НЕ МОГУ ПРИВЫКНУТЬ К ЖИЗНИ!..»
Не могу привыкнуть к жизни!
Ощущенье новизны
От порхающих снежинок,
От дрожащей тишины.
От черемух, что нагнулись
Посмотреться в гладь реки,
И от этих тихих улиц,
Что душе моей близки.
От ручьев, лесных прожилок,
От сиянья милых глаз.
Не могу привыкнуть к жизни, —
Словно только родилась!
«НАДО ВЕРИТЬ ЛЮДЯМ, ВЕРИТЬ БЛИЗКИМ…»
Надо верить людям, верить близким.
Верить в жизнь: она несет нам счастье.
В нужность своего существованья.
В пользу самой будничной работы.
В то, что мир над злом восторжествует.
В то, что солнце в небе не погаснет.
В то, что жизнь еще прекрасней станет.
Жить без веры в это невозможно!
«ДО ЧЕГО Ж КРАСИВО…»
До чего ж красиво:
На велосипеде
Бойкая девчонка
По дороге едет.
Платьице как парус.
Волосы как пламя.
Весело педалям
Под ее ногами.
Пусть девчонка эта
Вдаль всегда стремится,
Легкая, как ветер,
Быстрая, как птица!
ПОЧЕМУ НЕ ТЫ?..
Я была далеко от дома.
Звали в путь бесконечный мечты.
Рядом шел человек незнакомый.
Почему это был не ты?
Кто-то в зной подавал мне руку
И последний глоток воды.
Кто-то был мне хорошим другом.
Почему это был не ты?
Небосклон был закатом расцвечен.
Засыпали на клумбах цветы.
Кто-то мне говорил о встрече.
Почему это был не ты?
Виктор Чирков
«ДУЕТ ВЕТЕР СЕВЕРНЫЙ…»
Дует ветер северный —
Холоднее льдин.
Было братьев семеро,
А сейчас — один.
К постаменту серому,
Сед и одинок,
Через ветер северный
Он несет венок.
Дух полынный, клеверный
Горек одному.
Треплет ветер северный
Черную кайму.
Бронза… Ветер северный
Потемнел и стих.
Сколько их потеряно,
Кроме шестерых…
РОДИНА
Этот желтый заплаканный лес
Весь в озерах, низинах, болотинах
Под осеннею дымкой небес
Называю я ласково — родина.
И речушка, бегущая вдаль,
Берега — сплошь ивняк да смородина,
И застывшая в луже звезда —
Это тоже неброская родина.
И могилы под сенью берез,
Журавли, и дороги в колдобинах, —
Это все, дорогое до слез,
Это все мне приходится родиной!
«ТОЛЬКО ЛИСТЕВ ДРОЖАНЬЕ…»
Только листьев дрожанье…
А кругом тишина.
Березняк да ольшаник
Заманили меня.
Заманили, споили
Диким хмелем цветов.
И во мне «жили-были»
Поднимаются вновь.
О весенняя сказка!
Я иду сам не свой,
Майским солнцем заласкан,
Зацелован листвой.
Знаю, счастье таится
Где-то здесь. Эге-гей!
Бьется солнце жар-птицей
Сквозь сплетенье ветвей.
«ГОВОРИЛА, ЧТО БЫСТРАЯ…»
Говорила, что быстрая,
А сама не быстра.
Говорила, что хитрая,
А сама не хитра.
Говорила, что злая ты,
Только где в тебе зло?
Говорила — плохая ты.
Эк, куда завело!
Говорила — недобрая,
Говорила — груба…
Как же все-таки здорово,
Что я встретил тебя!
Анатолий МилихинФАРТОВЫЙ ПАРЕНЬРассказ
Ленька-матрос или просто Матрос — иначе его в поселке не называли. Он прошлой осенью вернулся со службы, понемногу донашивал флотское, а тельняшку полосатую и вовсе не снимал. Болтали о нем разное: то ли он во Владивостоке бросил невесту с ребенком, то ли… Э, да что слушать, здешние девки и бабы языкастые, ни за что ни про что такое наплетут — впору за голову взяться. Тому виной, конечно, скрытность его и гордость, а больше то, что он их кровно обидел, будто вызов всем бросил. Видный парень, крепкий, ладный, и сварщик отменный, каких поискать, недаром портрет его у заводоуправления висит бессменно и уже поблек от дождя и солнца. А девчат-то нынче, что грибов в лесу, полно, да все спелые, налитые, так и стреляют в ребят томным, тоскующим взглядом. Он же словно ослеп и выбрал — кто бы думал! — Нинку. Да, ту, что уже второй год маялась с пьяницей-мужем, из неугомонной и отчаянной в гулянье и в работе превратилась в тень, почернела, глаза потухли, а последний год на ее лице и улыбку не видели. Одна отрада у нее и осталась — маленькая Светланка, не отрывающаяся от ее подола.
Жалели, конечно, иная даже всплакнет, глядя вслед Нинке, когда она вечером тащит от магазина своего Василия и из последних сил старается удержаться на ногах, а тот, тяжело навалившись на немеющее ее плечо и ухватив одной рукой за шею, другой бьет себя в грудь и хрипло кричит, закатывая налитые кровью глаза:
— Люди! Паразит я! Пьянь проклятая! Сознаюсь и каюсь. За бутылку душу продаю… Да! Но я еще не алкоголик, не-ет. Брошу, вот завтра же — ни капли. Убей меня бог!.. Нина, ты веришь мне? Тебя люблю и дочь Светочку люблю, и больше мне никто не нужен… Если бы знала, если бы ты знала… — Рот его кривится, он скрипит зубами, всхлипывает. — Нин, скажи хоть слово. Ну, обругай, ударь — заслужил… Подлец я последний!..
Из дома — хоть и окна закрыты в такие-то благодатные летние вечера, когда только и дышать после дневной духоты, — еще доносятся его вопли, неясный шум, потом все стихает, одно окно на кухне подслеповато светится почти до утра, да изредка мелькает за занавеской тень.
— Вот ведь выпала бабе доля…
— Так ить знала, за кого шла, небось, не тянули за подол.
— Не пил же он до свадьбы-то вроде, а?
— Как же, не пил. Сколь раз домой-то на карачках приползал.
— И то. Отец его, покойный Николай Кузьмич, тоже ведь был не дурак выпить.
— Уж не говорите… Какой ни есть, а законный муж. Вот и блюди семью. А то вы, девки, нынче моду взяли: не понравился мужик, круть хвостом — и к родителям под крыло. Вот она я, принимайте обратно. А детям отец нужен. Да и так-то прокукуешь и останешься с носом, — кто опосля с обузой-то возьмет? Нынче вашего брата — пруд пруди.
— Э, тетка Антонина, как жить-то, коли семья не получилась? Не сошлись характерами — и все тут. Я бы не стала и дня с ним возиться, с пьяницей.
— Ишь ты, застрекотала, — не получилось, не сошлись характерами… А ты сойдись — не на гулянку идешь, а замуж — на всю жизнь…
Так-то посудачат и разойдутся по домам, и своих забот полон рот, а чужая душа — потемки. Раз молчит, не плачется, значит, терпимо.
А Ленька как прошел по улице в первый же день этаким фертом — в глазах зарябило от черно-белых полосок на груди, от сияющей бляхи, от синего воротничка на плечах, от лихо сбитой набекрень бескозырки с золотыми буквами и якорями на ленточках. И уже тогда не одна девка завяла от восхищения, не у одной сердчишко заколотилось с тайной надеждой.
А он отодрал доски, набитые на окнах дома крест-накрест, вымыл и вычистил внутри — воды не жалел, раз десять к колодцу сбегал. И все сам, никого на помощь не позвал. Они, Васильевы, такие — чересчур гордые: что мать, учительница Анна Федоровна, которая таблетки глотала и за грудь хваталась, а в больницу ложиться никак не хотела, да так в одночасье и померла, не дождавшись сына; что он, сын. И — зажил как-то странно, словно бы отчужд