— Ну что ты, Ирина! — успокоил я ее. — Раз «махнули» — баста. Твой навсегда — стреляй до победы, как кончится война.
— Да когда же она кончится? — припечалилась Ирина. — А как мне хочется взглянуть на маму…
Признаться, у меня было такое же настроение — нестерпимо хотелось скорее побывать в родном доме, но вспомнив, что я солдат да еще и разведчик, приободрился перед Ириной.
— Самое трудное позади, — сказал я и заверил: — «Еще напор — и враг бежит!»
— И я так думаю, — подтвердила Ирина, взглянув на меня уже веселее. — Неужели дождусь?
— И ждать-то осталось совсем немного, — утешал я Ирину.
Она совсем уж разговорилась:
— А как приеду домой, да нагляжусь на свою маму, — надену самое лучшее розовое платье и выйду на высокий берег Камы…
И с ее слов я представлял такую картину, что будто уже нет войны, и мы вместе с Ириной идем по берегу полноводной реки, и такая вокруг тишина, что слышно, как бежит ключик меж камней, и небо безоблачное… Ирина в розовом платье, как утренняя зорька, отражается в воде…
А как только я вернулся в свой блиндаж, Руслан сразу же мне напомнил, какая вокруг нас действительность.
— Сегодня в ночь за «языком»! — сказал он и пошел из блиндажа, прихватив свой автомат.
— Куда ты? — спросил я.
— К оружейному мастеру, — ответил он на ходу. — Переводчик на автомате заедает.
— Ну, раз так, сходи, — сказал я.
Оставшись в блиндаже один, я опять предался думам о будущем. Прошел час, потом другой, а Руслана все нет. «Долго ли поправить переводчик?» — подумал я.
Руслан пришел уже в сумерки.
Мы стали спешно собираться на ночное задание. И как бы между прочим Руслан мне сказал:
— Уже успел, подсунул Ирине свой зауэр.
— Как подсунул? — взглянул я на Руслана.
— А ты лучше знаешь, как… — усмехнулся он.
Я понял, что он тоже побывал в санчасти и все уже знает. Стало неловко, я опустил глаза, точно провинившийся.
— Да просто «махнул не глядя», — промолвил я, оправдываясь.
— Зря «махнул»: такой пистолет и разведчику не лишний, — с упреком проговорил Руслан. — А к чему тебе авторучка?
— Авторучка? — переспросил я. — Да так, может, пригодится…
— А ее домашний адрес тоже может пригодиться? — усмехнулся Руслан, поглядывая на меня своими неулыбчивыми глазами.
На это я смолчал, только с обидой подумал: «Зачем ему-то она сказала? Могла бы и потаить…»
А Руслан, махнув рукой, положил конец этому разговору:
— Ладно, замнем для ясности… Поважней есть дела.
В ночь мы ушли на поиск «языка».
Слившись с осенней темнотой, долго добирались до вражеских окопов, каждый миг готовые к броску.
Руслан, как старший, продвигался вперед, а мне было задание прикрывать его на случай. Так что я, за ним двигаясь, больше работал коленями, держа в руках автомат на изготовку к стрельбе…
Кажется, мы ползем уже вечность, и нет тому конца… Но все-таки добрались до того заброшенного окопчика и на ощупь один за другим сползли в него. Как вдруг справа и слева открылась стрельба.
— Ну, началась свистопляска, — шепнул Руслан.
— Теперь на всю ночь, — подтвердил я.
В черное небо одна за другой стали взлетать яркие ракеты. Со стороны нашей обороны, чтобы отвлечь внимание от нас, дали ответный огонь.
Видимо, немцам уже надоело, что на этом участке у них из окопов таскают «языка», и они насторожились, применив сигнализацию: натянули тонкий проводок, на который, вероятно, мы и наткнулись, выдав себя.
И только я подумал: «Не повезло, придется убираться восвояси…» — как Руслан мне скомандовал:
— За мной! — и метнулся по ходу сообщения окопа, а я — за ним.
За первым же поворотом мы напоролись на вражеского автоматчика — он внезапно, почти в упор, дал по нам очередь. Руслан свалился. В тот же миг я дал очередь по врагу.
Я оттащил Руслана обратно в тот тупичок окопа. Он был безжизненно-отяжелевшим…
— Эх, Руслан, Руслан… — шептал я. — Как же мне теперь быть?..
Чтобы не оставить врагам тело друга, я нес его, точнее, полз с ним до наших позиций. Вернулся к своим где-то уже за полночь, выбившись из сил. Опустив на бруствер окопа Руслана, я прошептал:
— Ну, вот, кажись, и дома… — и сам бессильно опустился рядом.
Ко мне подошли лейтенант Волнушин и его связной. Не вставая, в нескольких словах я доложил командиру о случившемся.
— Понятно, — сказал командир взвода, присев около меня. — Что же, братцы, на этот раз вы оплошали?..
Но что я мог сказать, если не повезло, а сил у меня хватило вымолвить одно лишь слово:
— Пить…
В эту ночь я так и не заснул. Все мне казалось, что это не на самом деле, а кошмарный сон, и только бы мне проснуться, как все это исчезнет. И как обычно бывало, встанет Руслан и скажет: «Ну, друг, и припухнули… солдат спит — война идет!»
Но утром все подтвердилось, и опять у меня на уме был один терзающий сердце вопрос: «В чем же была у нас оплошка? Как будто все было правильно…»
О том я и сказал нашему лейтенанту Волнушину.
— Вот именно так: все было у вас правильно, — ответил он. — А надо бы придумать что-то такое неправильное… Ну, проще сказать, нельзя разведчику ходить проторенной тропой.
Да, пожалуй, лейтенант был в этом прав.
Когда же стали собирать разведчика Гулина в последний путь, в нагрудном кармане его гимнастерки обнаружили фотокарточку, на оборотной стороне которой была краткая надпись: «Руслану на память от Иры».
«Вон оно как! — подумал я. — Значит, для Руслана она была Ира, а для меня Ирина, сержант Морозова». И мне все стало ясно — не я, а Руслан был ей желанным, когда мы приходили в санчасть…
Похоронили Руслана Гулина на высоком берегу реки Нарев. Простившись с ним, мы медленно уходили к своим блиндажам. Над нами изредка пролетали шальные пули, напоминая о постоянной опасности.
А там, на высотке у братской могилы, осталась одна Ирина Морозова.
Лейтенант Волнушин, оглянувшись, сказал:
— Как бы под артналет не попала. — И добавил: — Вот так и живем — один шаг до смерти.
— На то она и передовая, — промолвил кто-то.
— Уж скорее бы в наступление, — договорил лейтенант. — А то немец все укрепляется, думает здесь зимовать…
Вскоре на нашем участке фронта сложилась другая обстановка. Пришло время как следует потеснить врага за рекой Нарев. С занятого плацдарма под Остреленком мы еще глубже вклинились в позицию немцев, чтобы ввести большие силы для будущего наступления.
В том бою я был ранен в бедро. Как будто кнутом хлестнув, осколок прошел навылет. И с передовой меня отправили в тыл.
Тишина и покой в госпитале — даже дальнобойные сюда не достают… Война уходит все дальше на запад. И этот прифронтовой городок стал теперь тыловым. «Вот где отосплюсь», — думал я. Но удивительно быстро затянулась моя рана.
И продвигаясь на попутных машинах в западном направлении, я думал о своих фронтовых друзьях. Скорее бы встретиться с ними! А еще увидеть санинструктора Морозову, взять из ее рук несколько мятных таблеток, а там — хоть опять в разведку…
Да только в ту часть, где воевал до ранения, я уже больше не попал — у войны свои суровые законы.
Пожалуй, на реке Нарев у нашего фронта была последняя временная оборона. А когда я прибыл в полк по назначению, все было в движении — одно сплошное наступление, и снежная зима не удержала. Сначала двигались на север — на Пруссию, чтобы сомкнуться с другим фронтом, а потом опять повернули на запад, форсировали реку Одер.
Вот уже все дорожные указатели своим острием направлены на Берлин. Веселей поглядывают вокруг солдаты — идут по земле поверженного врага.
И опять я вспомнил пушкинские слова: «Еще напор — и враг бежит!» Кажется, лучше этого и не скажешь…
И где-то уже недалеко конец нашего пути.
Идут солдаты и ведут разговоры разные, у кого что на уме. А в глазах каждого — родной дом…
А у меня из ума не выходит Ирина. Эх, встретиться бы с ней где-то на перепутье… Как же хотелось ей скорее увидеть свою мать! А еще-то она мечтала, как бы в розовом платье выйти на высокий берег родной реки.
Ну так что же, война кончается, близка победа — значит, все как по-писаному, сбылись ее желания.
И все-то не дает мне покоя этот адрес: «Вверх по Каме до пристани Соколки…»
И вот я уже демобилизован, куда хочу, туда и еду. Как это хорошо, что я знаю, где живет Ирина — она же приглашала меня к себе в гости, как кончится война, был же у нас такой уговор в тот самый раз, когда мы «махнули не глядя…»
Но это же было тогда — в войну, а теперь-то другое дело… И все-таки, отбросив прочь все сомнения, я решил: «Еду к Ирине, а там будь что будет…»
А дорога и в самом деле дальняя. Впервые в жизни своими глазами я увидел реку, про которую прежде слышал песню: «Волга, Волга, мать родная, Волга, русская река…» Так вот она какая — ее уже не забудешь, если только раз проплывешь по ней.
А потом крутой поворот налево — это уже пошла Кама. Одна за другой попадаются пристани, звучат причальные и отчальные гудки — на восток везет меня пароход. Справа и слева по обоим берегам то разнолесье, то луга широкие, раздольные — и тоже, смотрю, родная наша земля, но только не тронутая войной. И водный путь, — кажется, нет ему конца. Да как-то на этом пути я услышал радостные слова:
— Подходим к пристани Соколки!
Выйдя на берег, я огляделся вокруг и прошептал:
— Соколки, наконец-то…
Поднявшись от пристани в гору, я осмотрелся с высоты и подумал: «Да, где бы ни был человек, но если родился на этом берегу, все равно позовет к себе Кама!.. Ну, а я-то ведь не здесь рожден… а Кама и меня приманила…»
Я задержал проходившую мимо старушку и спросил:
— Где здесь живет Морозова Ирина?
Оглядев меня с головы до ног, бабуся ответила:
— Ступай-ка по этой улице, там люди скажут.
Я пошел узкой улочкой, спрашивая у встречных.
— Вот здесь и живет Морозова Марина, — указали мне дом.