«Но почему Марина?» — в недоумении пожал я плечами, ступив за голубую оградку.
На крыльцо вышла девушка в розовом платье. Я шагнул ей навстречу.
— Ирина! — вырвался у меня возглас.
Вижу, она не узнает меня. Подойдя к ней совсем близко, я спросил:
— Разве ты не Ирина?!
— Я — Марина… — чуть растерянно ответила девушка.
Теперь я и сам видел, что это не Ирина, хотя так похожа она на нее. И притом… в розовом платье.
— А где же Ирина? — спросил я тогда.
— Наша Ирина погибла на войне… — был мне ответ.
Я отступил на шаг.
— Да как же это так?! Санинструктор Морозова…
— Нам было письмо от ее командира, — пояснила Марина. — Заходите к нам в дом, я дам вам прочитать.
«Нет, нет больше Ирины, — думал я. — И не побывала она в Соколках после войны…»
Да, много-много раз еще скажут те, кто вернулся оттуда живым:
— Отзовись, Незабудка, я — Сокол…
Ее младшая сестра Марина подает мне письмо от командира взвода разведки. Я вижу подпись лейтенанта Волнушина…
А годы идут.
И пройдут еще многие десятилетия… но никогда из того далекого прошлого, помеченного годами сорок первый — сорок пятый, не перестанут слышаться позывные Незабудки…
Людмила СувороваСТИХИ
«А ДАВАЙ УСТРОИМ ПРАЗДНИК!..»
А давай устроим праздник!
Вот уйти бы в лес безлюдный.
Набрала б я листьев разных,
Ты бы взял с собой этюдник.
Придорожные таверны,
Прибережные баркасы…
Тихий дождь пойдет, наверно.
Ну, давай устроим праздник!
И по-утреннему мутно
На осенних трактах грязных.
Слушай, это так нетрудно —
На двоих устроить праздник.
«НЕЗАМЕТНО БУДЕТ НИКОМУ…»
Незаметно будет никому,
Как шагну от озорных затей,
От своих последних «почему»
К первым «почему» моих детей.
От себя я с болью оторву,
Поровну меж ними разделю —
Только бросят дети на траву
То, что я любила и люблю.
А в траве распустятся цветы,
Соберу и принесу их в дом.
Нет, не повторишься в мире ты,
Нет, ты не проявишься ни в ком.
«О ДРЕВНИК ХЛЫНОВ, НА МЕНЯ НАХЛЫНЬ!..»
О древний Хлынов, на меня нахлынь!
Цветы и травы, в полдень заманите
Туда, где задыхается полынь,
Похожая на кожезаменитель.
Туда, где цветом свекольным расцвел
Репейник в липкой серой паутине,
Туда, где знойное гуденье пчел
Висит и над речной прохладой стынет.
Кривая тропка, приведи сама
На старую окраину окраин,
Где покосившиеся терема
Кусочек детства для меня украли.
Уйти по тишине цветной страны
И за воспоминаньем увязаться,
Вдохнуть знакомый запах старины,
Внезапный среди всех цивилизаций.
Ах, как легко мне было до поры
Ребячливую выполнить затею!
…То золотые крупные шары,
Качаясь, в палисадниках желтеют.
«КАК КРУТО ЗАМЕШАННЫЙ ГЛИНЫ КУСОК…»
Как круто замешенный
глины кусок
Податлив, послушен,
приятно весом!
На нем отпечатки
и вмятины пальцев,
И срез его гладкий —
нельзя оторваться!
Я глину сырую
бросаю на круг.
Мне глина дарует
раскованность рук.
Сначала касаюсь я
нежно и жадно
Бесформенных ваз
и кувшинов прохладных.
Но вот в беспрестанном
вращении круга
Сосуд вырастает
легко и упруго.
Восторг созиданья —
пусть даже кувшина —
Дает мне взамен
благодарная глина.
Нина ДолгихСТИХИ
ПО ДОРОЖНЫМ ПРОСТОРАМ
По дорожным просторам
С рюкзаком за плечами
Я везу с собой в город,
Что в пути повстречала:
Шелест трав и цветенье,
Кукованье кукушки,
Чье-то звонкое пенье
Близ одной деревушки.
И осин робкий шепот,
Свежесть рос утром ранним,
И звериные тропы
Из лесной глухомани.
Плесы и перекаты,
Удаль свежего ветра,
Дым костра синеватый
И багрянец рассвета.
А еще там, в раздолье,
Прихватила особо
Песню дальнего поля
О труде хлебороба.
А с крутых косогоров —
Аромат земляничный.
Путь дают светофоры —
Груз везу необычный.
Еду я не из сказки,
Что неправдой красива,
А из мест своих вятских,
Из глубинки России.
Тамара НиколаеваВ НОЧЬ МОЛОДОГО МЕСЯЦАРассказ
В очередное воскресенье наконец-то компания сотрудников четвертого отдела собралась за город. Анюта Голубева уговорила всех идти на дачу своего дальнего родственника, какого-то Кузькина. Дача была довольно далеко, стояла в стороне от дачного поселка, на самой опушке леса. Ни электричества, ни печей на даче не было — Кузькин летом любил отдыхать от всей цивилизации сразу. Но зато, по словам Анюты, на даче имелись свечи в тяжелых глиняных подсвечниках — Кузькин был самодеятельным художником; и еще — медвежьи шкуры вместо ковров и лосиные морды с рогами вместо вешалок: Кузькин не был охотником, он был просто предприимчивым человеком. Все это обещало романтичный отдых, о котором можно будет долго потом вспоминать.
Руководила сборами энергичная Светлана. Впрочем, энергия уходила у нее в голос, и это не привело бы ни к чему хорошему, если бы не Витя Мощаков. Высокий, очкастый, очень умный, он был молчалив и удивительно умел находить себе дело. Кучу вещей, уложил он в рюкзаки и кучу вещей оставил, спрятав за шкаф от бдительного взгляда Светланы. И в самом деле: ну, зачем, например, в лесу эта лакированная желтая сумочка? Не в театр ведь идти.
Собирались долго. Ждали то одного, то другого. Бегали в магазин то за одним, то за другим. Устали от сборов, чуть не перессорились, и вышли из города, когда начало уже темнеть. Утих ветер, снег больше не крутился по улицам. Небо понемногу покрывалось звездами, и тонюсенький месяц поднимался над крышами. Рассерженные долгими сборами, все понимали, что надо срочно перейти в хорошее настроение — иначе что же это за отдых? Смеялись, толкались, взвизгивали, громко говорили, пытались даже петь. И не заметили, что с каждым часом становилось все холоднее. Морозец только прибавил краски на городские серые лица и пощипывал то за нос, то за щеки. Замерли деревья, застыл воздух. Вокруг месяца поблескивало серебристое колечко.
Пришли к даче уже когда небо окончательно заполнилось звездами, и мороз лютовал так, что смерзались ресницы и захватывало дух. От тропки до крыльца пришлось брести по целине. Женщины опять взвизгивали, падали, отряхивались и падали снова. Мужчины, нагруженные рюкзаками, лезли молча, иногда чертыхнется кто-нибудь в сердцах, и все.
Высокий, очкастый, очень умный Витя Мощаков добрался последним и, осторожно спуская рюкзак на снег, сказал:
— Надо было бы выяснить вопрос с прогнозом погоды. Не исключено, что мороз усилится, и без печки ночевать будет некомфортно.
— Ви-и-итя, — в один голос укоризненно протянули Анюта и Светлана.
— Нет, лично я холода не боюсь, — сказал Витя.
Чтобы открыть дверь, надо было сгрести снег с крыльца. Перед началом такого ответственного дела решили перекурить. Мужчины затянулись и с наслаждением пускали дым вверх, притопывали, примеряясь, с какой стороны лучше начать. Женщины судачили, пытались заглянуть в щелочку двери.
— Неужели он оставляет все свои богатства здесь на зиму? — изумлялась Софья Сергеевна, кругленькая, коротенькая и подвижная. Муж ее, Николай Алексеевич, тоже кругленький, коротенький, но флегматичный, не курил.
— Волки, что ли, съедят? — ворчал он.
— Воры. Говорят, воровство на дачах некоторые считают даже благородным — вроде как кулака раскулачить. Эти, как их? Хиппи.
— Хиппи в Америке. Нужны им твои дачи.
— В Америке американские хиппи, а у нас свои. Наши, конечно, не такие, как у них. Наши лучше. Но на даче лично я бы ничего ценного не оставляла.
Анюта вытащила шарф из-под пальто и закутала им рот, нос и щеки.
— У него дача наглухо забаррикадирована, — сказала она, на минутку приоткрыв рот.
— А все равно опасно, — Софья Сергеевна поежилась. — Место глухое. Зимой ни души.
— У него, что же, и лопаты в доме? — спросил Мощаков, тщательно раздавив окурок сигареты. — А как же мы снег счистим?
— Ручками, ручками, — ответила Света и стала варежкой кидать снег в сторону. Попробовали было и другие присоединиться, но перила крыльца стукали по бокам и локтям.
— Ну, хватит, — сказал, наконец, начальник отдела Юрий Иванович. — Женщины, забирайтесь в снег, вытопчите себе берлогу и скройтесь. Мы уж сами.
И они действительно довольно скоро очистили крыльцо.
Юрий Иванович, похлопывая себя по бокам, крикнул:
— Анюта, ключ!
Анюта снова приоткрыла рот:
— У кого в рюкзаке моя желтенькая лакированная сумочка? Доставайте. Там ключ.
— Желтенькая? — внезапно охрипнув, переспросил Витя.
— Ну да, маленькая такая…
— А я ее… того… оставил. Решил, что это абсолютно ненужная вещь. Я ее… в отделе… за шкаф.