И тут все почувствовали, что ветер и не прекращался вовсе. Он дул не сильно, но уверенно, залезал под шапки и в шубы, резал лицо. Витя поднял крошечный воротничок своего роскошного демисезонного пальто и пытался залезть в него как можно глубже.
— Ну, философ, натворил! — угрожающе сказала Света.
Анюта потерянно глядела на всех:
— Наверное, я виновата. Надо было положить ключ в варежку. Я боялась потерять…
— Ты-то при чем? — наступала Света. — Этот, этот… недоделок какой-то, честное слово, а не человек.
— Я бы попросил… — не совсем уверенно попытался защищаться Витя.
— Молчи уж!
— Ладно, вам, — примирительно сказала Софья Сергеевна. — Совсем уж вы его затюкали. Ключа-то все равно нет. Надо решать, что делать будем.
Она не пряталась в шубу. Щеки, подбородок у нее раскраснелись, и даже открытая шея была красной.
— Была бы печка, я бы в трубу залез, — серьезно сказал Николай Алексеевич.
Софья Сергеевна взвизгнула и дробно раскатилась смехом.
— Ну, что, Анюта, даешь санкцию на то, чтобы дверь сломать? — спросил Юрий Иванович.
— Не сломаете, — грустно ответила Анюта.
— Ну, тогда окно.
— Ничего не получится. Вы не знаете Кузькина.
— Что же ты предлагаешь? — начальник уже и уши у шапки опустил, и руки под мышки засунул. Мороз нарастал с каждой минутой. Казалось, что если так пойдет и дальше, то к утру будет сто градусов.
— Не знаю, — ответила Анюта. — Давайте, я пойду к Кузькину и возьму другой ключ.
— С ума сошла, — сказала Софья Сергеевна. — Ночью по лесу?
— Я не боюсь.
— Зато я боюсь. И не пущу ни за что.
— Это крайне неразумно, — вставил было Мощаков, но Света так на него посмотрела!
— И что это все носы повесили? — Софья Сергеевна пробиралась от утоптанной площадки к крыльцу. — Подумаешь, проблема! Я предлагаю сесть на крылечке, выпить, закусить, костерок разложить. Посидим, песни попоем — и домой.
— Фу, как все глупо, — Николай Алексеевич даже отвернулся от жены. — Кому это надо — костер, песни. Пошли домой. Для сугреву раздавим пол-литра, и в путь.
— Ишь ты, в путь! Нашелся указчик! — Софья Сергеевна основательно устроилась на перилах. — Мне вот, например, не дойти! Я устала. Да и девчонки разве дойдут? С ума сойти!
— Разумеется, — поддакнул Мощаков.
— Хватит рассуждать, — сказала Света. — Давайте делать что-нибудь. У меня руки закоченели. И ноги.
— У нее варежки мокрые, — сказала Анюта.
— Я мог бы предложить свои. У меня меховые. Но каждое мое предложение встречается почему-то с недоверием, — очень тихо проговорил Витя.
— Заткнись ты! — буркнула Света.
— Витя, дай ей перчатки, она же замерзнет. Ей руки нужны. У Кузькина гитара есть.
Пока все галдели, ругали жмота Кузькина, топали по крыльцу сапогами и валенками, тоненький месяц забрался на верхушку неба и сыпал оттуда семена лютой стужи. Воздух погустел от мороза, становилось тяжело дышать. Даже Софья Сергеевна поеживалась и покряхтывала.
Все-таки попытались сломать дверь, потом попробовали отодрать ставни, кто-то предложил содрать крышу, но сил уже ни у кого не было.
— Надо идти. Всем надо идти домой, — начальник отдела еле шевелил замерзшими губами.
— Выпить надо, — Николай Алексеевич тер нос воротником.
— Нельзя пить, — севшим голосом заметил Витя. — Это только временно помогает, потом будет еще хуже.
— Потом можно еще.
— Это может погубить нас, — Витя тер нос заскорузлой Светиной варежкой.
— На привале выпьем, — начальник решительно тронулся с места. Застывшие ноги не всегда попадали в лунки следов. Все поплелись за ним.
По тропе, скрипучей и чуть искрящейся от слабого света месяца и звезд, идти было легко. Стали попрыгивать, подталкивать друг друга. Казалось, что вот сейчас удастся поймать за хвостик то самое хорошее настроение, к которому все так рвались. Но подойдя к лесу, с ужасом увидели, что тропа растраивается.
— Куда? — грозно спросил Юрий Иванович.
Все молчали. Вот когда мороз достиг своего апогея. Лес стоял черный, абсолютно неподвижный, словно окаменевший. Надо было идти. Но куда? Рискнуть? А вдруг не та тропа? Нет, уж лучше зарыться в снег и спать на манер тетеревов.
— Я мог бы предложить воспользоваться сеном. Вероятно, в стогу несколько теплее, — сказал Мощаков.
— А где сено? — Софья Сергеевна, разогретая ходьбой, опять раскраснелась, но дышала все-таки в воротник.
— Сено вот, смотрите, направо.
— Что же ты разглагольствуешь? — Света сердито направилась к стогу сена. — Тебе бы только разговаривать.
Раскопали стог, залезли внутрь. Там оказалось действительно теплее. Быстро распаковали рюкзак, появилась водка, мороженая закуска, заледенелый хлеб. Пить и есть начинали с ужасом. Казалось, что глотать лед — значит начать мерзнуть не только снаружи, но и изнутри.
Мощаков не пил.
— Я принципиально не могу этого делать, — сказал он.
— Да брось ты, пей! Замерзнешь, заболеешь, — уговаривал его Николай Алексеевич.
— Нет, не могу, да мне и не холодно вовсе, — говорил Витя и при этом дрожал всем телом.
Света, оттаявшая, презрительно взглянула в его сторону и продолжала уплетать за обе щеки.
— Костерок бы, — мечтательно сказал Николай Алексеевич.
— Сходи, — еле выговорила Софья Сергеевна. Она отогревала во рту крутое яйцо.
— Нет уж, молодежь затеяла это приключение, ей и карты в руки.
Анюта отложила надкусанный кусок колбасы и сказала тихо:
— Я пойду.
— Я тоже, — Витя встал с трудом. Ноги его не слушались. Анюта замотала головой:
— Что ты, что ты? У тебя же ботинки. Я одна справлюсь.
— Одной в лес идти нельзя. Правила техники безопасности…
— Сиди уж, правила… — Света встала рядом с ним. — Я пойду с Анютой.
— Тебе нужно будет подготовить площадку для костра, примять снег.
— Хитрый какой. Я, значит, на ветру стой, а ты в лес пойдешь?
— Я оставлю тебе свой шарф.
Он сунул шарф Свете в руки и побежал вслед за Анютой.
Света замоталась шарфом и стала трамбовать снег. Она вдыхала незнакомый мужской запах мощаковского шарфа и думала: «Черт их разберет, этих умных! Перчатки отдал, теперь шарф, а ведь зануда — ужас. У него, правда, глаза вроде ничего, только когда взгляд не извиняющийся. И руки у него красивые. Это я еще в отделе заметила. Чем это от шарфа пахнет? Духами? Не похоже. А приятно».
Она топала, топала, кружилась. И уже ей стало казаться, что мороз ослаб, ветер стих, и месяц стал потолще и подобрее. Вокруг расстилалось волнистое мягкое поле. Такое плавное поле бывает в сказках. Округлые стога сена в мягких белых беретах как будто медленно брели по полю, так медленно, что и не приметишь сразу. Тихо-тихо вокруг. «Как давно я не слышала такой тишины, — думала Света. — И такого плавного текущего пространства давно не видела — с детства. А звезды? Когда я смотрела на них в последний раз? Вот Кассиопея. А это Орион. Орион… В детстве мы верили, что когда на небе Орион, ничего плохого произойти не может».
Из стога донесся мелкий дробный смех Софьи Сергеевны.
— Молодому месяцу надо показать кошелек с какой-нибудь денежкой, — сказала она. — Тогда до следующего молодого месяца кошелек не опустеет. Коля, ты тоже не взял кошелек?
Потом начальник спросил:
— Светлана, вы там не окочурились?
Софья Сергеевна опять рассмеялась.
И Света улыбнулась.
…Костер грел так, как будто добывал тепло не из жалких веточек, а прямо из центра Земли. Попели песни, рассказали анекдоты, съели почти все закуски, добрались до кильки в томатном соусе. Банки открывали большим охотничьим ножом, и это вызывало смех. Поджаривали кильку на костре и тоже смеялись. А когда стали прыгать через костер, Светлана подошла к Мощакову.
— Возьми шарф, — сказала она, но не сняла его с шеи.
Витя потянулся было за шарфом, но, коснувшись плеча Светланиной шубки, вздрогнул. Рука его замерла.
— Чем это он так пахнет? — спросила Света.
— Разве он пахнет чем-то особенным? Не замечал. — Витя улыбнулся. — Наверное, табаком.
— Ужасно приятно, — сказала Света и прижалась щекой к шарфу.
Витя чуть-чуть дотронулся холодными пальцами до горячей ее щеки…
Сергей ХудяковСТИХИ
Рабочий Кировского машиностроительного завода имени XX партсъезда Сергей Худяков (1932—1971) прожил недолгую жизнь. Обо всем, что он видел, пережил, — писал искренние, непосредственные стихи. Большой цикл их посмертно был напечатан в сборнике «Старт» 1973 года. Некоторые еще не печатавшиеся стихотворения мы публикуем.
ВЕРТИКАЛЬНЫЕ ДОЖДИ
В небесах тяжелых, темных
Будто рвется динамит.
Туча ржет, как конь огромный,
Да телегою гремит.
Ты смотри и слушай, друг мой,
Дождь стучит с раскатом в лад.
С неба капли больше клюквы
Вертикально вниз летят.
То весна на север едет
С птичьим хором, с говорком,
Чтобы холод спал медведем
За полярным пояском.
Сядь, мой друг, да ешь досыта,
Пиво пей, да вёдро жди.
А пока что — бьют копытом
Вертикальные дожди.
От дождей растут посевы,
Словно тесто на дрожжах.
От дождей суровый север
Весь озоном перепах!
«ГОРИТ ПЕЧУРКА, ПЛАМЯ — РЫЖЕЙ ГРИВОЙ…»
Горит печурка, пламя — рыжей гривой.
Щенками блики тычутся в пазы.
Свеча на подоконнике игриво
Показывает вечеру язык.
А возле печки — розовые руки,
Босые ноги тянутся к теплу.
Кудрявый пар спокойно лижет брюки
И сапоги сырые на полу.
Но все еще мороз щекочет спину,
Хотя лицо сияет от огня.
И шевелится веская корзина
От мягких щук, язей и окунья.