Юле Маричеву два раза повторять не надо. Скорым шагом он подошел к Ефиму.
— В луже твой тракторишко забуксует. По траве-то ходить легко, а ты вон тот пень попробуй сломать.
Юля оглянулся и вопрошающе поглядел на Кирилла. Тот едва заметно кивнул одобрительно головой.
Ефим оглянулся. Когда-то здесь, на взгорье, стоял раскидистый вяз в обхват толщиной. Но сломило бурей могучее дерево, и остался от него пень метра полтора высотой.
Председатель, заметив растерянность Ефима, выступил вперед:
— Не пни выворачивать трактор предназначен… Землю пахать… хлеб растить. А вас, товарищи, — обратился Елохов к людям, — прошу глубже смотреть в корень дела. По-государственному… Не слушать речей враждебных нам элементов, которые пытаются всякими неправдами опорочить колхозное движение.
— Подожди, председатель! Люди еще не убедились в настоящей силе трактора. Я им должен ее показать. Тащите веревки! — крикнул Ефим.
Сопровождаемый толпой, трактор развернулся у пня. Вскоре и веревки притащили. Их привязали за пень и серьгу прицепа трактора.
— Рра-а-зойд-и-ись! — крикнул Ефим и тронул с места машину.
Веревки натянулись, словно струны на балалайке. «Надо порвать их, иначе позор мне вместе с трактором», — подумал Ефим.
Он увидел злорадную усмешку двух парней — долговязого и того, в кубанке, и сердце его учащенно забилось. Ефим слегка сдал трактор назад. Потом, включив первую передачу, резче отпустил педаль муфты сцепления. Трактор гребанул шпорами — и веревки лопнули, словно по ним ударили острием топора. Ефим из-за гула мотора не мог услышать возгласов удивленных людей. Он только видел их выразительные жесты и возбужденные лица. Этого было достаточно, и Ефим снова засмеялся весело, счастливо.
— Несите еще веревки!
Но веревки обрывались, словно паутинки. Пробовали связать — напрасно.
Угасал еще один весенний день, над Ошланью сгущались сумерки. Затихла сутолока дневных забот. Захлопывались ворота оград, гремели запоры, их стук эхом отдавался в поскотинном лесу.
Ошланцы уже месяц, как не зажигали ламп, экономя керосин. Да и необходимости в этом не было: через шесть-семь часов снова розовел небосклон на востоке, а появление солнца люди привыкли встречать на ногах. Но в тот майский вечер почему-то еще кое-где на завалинках мерцали красные точки махорочных самокруток, да против обыкновения зажглись керосиновые лампы в двух домах: у председателя Иосифа Елохова и Андрея Балыбина.
Ефим, остановившийся у председателя, проснулся рано. Но Елохова на полатях уже не было. Шуршали за кожухом тараканы, со двора доносился стук топора. Ефим вспомнил вчерашний вечер, рассказы Елохова об Ошлани: «Нам предстоит многое сделать. Только восемь хозяйств из сорока восьми записались в колхоз осенью. Что мы сделали за зиму? Семена на посев подготовили, инвентарь… Ферму почти выстроили, лесом для других построек запаслись. Но главное — хлеб. Поэтому нынешняя весна для нас особенная. Справимся вовремя с севом — хлеб будет, и люди пойдут к нам; не выдюжим — пенять не на кого».
Ефим вспомнил еще, как напутствовал его перед отъездом в Ошлань начальник политотдела только что сформированной МТС Назар Махнев:
— Видишь, над мастерской висит лозунг?
Ефим оглянулся и прочел:
«Сделать все колхозы большевистскими, а всех колхозников — зажиточными!»
— Так вот, наша задача — работать в этом направлении. И нужно переходить от слов к делу, а то много речей было произнесено перед ошланцами. Теперь надо убедить их живым примером.
Ефим зримо представил тот день, перед отъездом из МТС. Они сидели с Назаром Махневым на лавочке перед кузнечным цехом и наблюдали, как молодые трактористы проходили практику: проезжали «ворота», «змейку», учились подводить тракторы к плугам.
— И еще, Ефим, я должен тебе сказать: может статься, что нелегко тебе там будет. Сам видишь, пока лишь кучка тракторов под единым началом. Так что на помощь от нас иной раз не надейся. А вот через год мы будем сильны. Вот так сильны! — Назар сжал пальцы в кулак. — Почти полсотни новых тракторов к следующей весне будем иметь. Заживем! Ой, как здорово заживем!
Назар вытащил из кармана брюк кисет с табаком, положил его на одно колено, на втором стал скручивать из бумаги «козью ножку». Бумага была толстая, свертывалась плохо, табак крошился. Назар стряхивал его со штанин в ладошку и ссыпал в самокрутку. Когда, наконец, ему удалось смастерить цигарку и затянуться едучим дымом, продолжил разговор:
— Прежде чем стать замполитом, мне пришлось побывать во многих районах. Кое-где уже сильные МТС имеются. Но и до нас, северян, очередь доходит. Так что, брат, главная работа у нас впереди.
Напоследок замполит сказал:
— Да, вот что. Года полтора назад я был уполномоченным по коллективизации в Ошлани. Мужик там мне один запомнился. Перетягин, кажется, его фамилия. Глыба, а не человек. Говорю: — Ты чего в колхоз не вступаешь? Он в ответ: — А зачем? — Ты что, — спрашиваю, — Советскую власть не любишь? — А чаво я ее один-то налюблю?.. — отвечает.
Назар постарался скопировать ответы мужика, его интонации. Получилось довольно забавно, и оба они с Ефимом засмеялись. Но Махнев тут же посерьезнел:
— Этакую глыбу нелегко сшевелить с места. Но уж если стронешь — хорошая веха будет в чистом поле! Народ за такими пойдет!..
Ефим оторвался от мыслей. Спустился с полатей по деревянным приступочкам.
На улице возле трактора стояла девчонка лет семнадцати. На трактор она уже, видимо, успела наглядеться и теперь, чувствовалось, ждала тракториста. Увидев Ефима, девчонка спрятала за спину руки. Переборов смущение, поздоровалась:
— Здравствуйте!
И тут же, не дожидаясь ответа на приветствие, спросила:
— А может ваш трактор пять телег с землей увезти?
— Конечно, может, — Ефим с удивлением посмотрел на нее.
Из ворот ограды вышел Елохов. Он слышал этот разговор и теперь шел, улыбаясь.
— Мы вот тут с Анфиской решили: пахать-то поедем еще дня через два-три, так пока торфу на поля повозить…
Он по-отечески ласково посмотрел на девчонку.
— Это она мне подсказала мысль. Ты, говорит, дядя Осип, знаешь, почему у Балыбина такой ядреный ячмень родится? Мама каждую весну ему торф на огород возит… А я вспомнил: на Паточине целые бурты его пропадают, еще коммунары заготовляли.
Через час всполошилась вся Ошлань — по деревне шел невиданный доселе обоз. Впереди — трактор с красным лоскутом на радиаторе, а за ним подцеплены одна за другой шесть телег: столько колесного инвентаря имел колхоз в наличии. В каждой телеге — по два-три человека с лопатами, в основном парни и девушки — члены комсомольской ячейки. Анфиска стояла в головной телеге, опершись на черень лопаты.
Елохов сначала торопливо шагал рядом с обозом. Потом вскочил на полик трактора и встал рядом с трактористом.
— Ты вчера не прав был — пень хотел вывернуть! Не для того трактор! Вот надо так всегда, как сегодня! — стараясь перекрыть шум двигателя, кричал Елохов Ефиму. И тут же обернулся к Анфиске: — Песню бы сейчас надо! Песню!
Анфиску охватило такое радостное чувство, какого она еще не испытывала за свои семнадцать лет. Ей и самой хотелось петь громко и безудержно, но как назло из памяти вылетели все революционные песни, какие она узнала от Елохова и учительницы.
Ой, да ты, калинушка,
Ой, да ты, малинушка,
Ой, да ты не стой, не стой
На горе крутой!
Как-то само собой запелось. Парни и девчата подхватили:
Ой, да ты не стой, не стой
На горе крутой…
Голоса звучали дружно и громко. Ив оград высовывались удивленные лица ошланцев. А песня уплывала все дальше с обозом. И было в ней, такой знакомой песне, для хуторян что-то новое, необыкновенное.
Трактор, рокоча и окутываясь дымом, шустро развернулся на лугах в самой притыке леса. Земля здесь никогда еще не испытывала на себе такую тяжесть и сейчас под стальными шпорами оголилась из-под дерновых кочек черными жирными ранами.
Стих мотор, и комсомольцы повскакали с мест. Кто-то с размаху вонзил лопату в бурт, уже заросший травой, почерпнул торфа и бросил в телегу. Он мягким шлепком стукнулся о дно. И закипела работа. Захрустел дерн, послышалось учащенное дыхание, покрякивание, звон лопат о телеги. Рядом с Анфиской трудились пять человек. Иногда двое-трое, зачерпнув землю, бросали ее в телегу вместе. Звякали друг о друга лопаты. Ребята торопились, получалась заминка. Анфиска отошла в сторонку, окинула взглядом место действия:
— Стойте! Видите, что получается? Мешаем друг другу. А давайте разделимся по двое-трое на телегу… Так быстрее погрузим.
Еще дружнее закипела работа. Анфиске на пару с Антоном Журьиным, неразговорчивым, мешковатым парнем, досталась последняя от трактора телега. Перекинув длинную косу с груди на спину, девушка азартно принялась за работу.
— А ну, кто быстрее загрузит телегу? — крикнул кто-то.
Быстро вырастали черные холмики на телегах, взлетали вверх и опускались вниз, вразнобой и вместе, лопаты.
Ефим раз-другой обошел вокруг трактора, поколдовал что-то у мотора и теперь, встав на прицепную серьгу, смотрел на работающих. Разгоревшийся азарт не оставил его равнодушным. «Жаль, не догадался прихватить лопату для себя», — подосадовал Ефим.
Его взгляд остановился на Анфиске. Ефим заметил, как она украдкой смахнула пот с разгоряченного лица.
Он подошел к ней:
— Дай мне лопату. Отдохни, я покидаю…
Анфиска выпрямилась, хотела возразить. Но Ефим уже крепко держал черень лопаты, не грубо, но настойчиво тянул ее к себе. На какой-то миг их глаза встретились. Лицо Анфиски было так близко, что Ефим ощутил ее дыхание, успел за это мгновение приметить слипшиеся от влаги пряди волос на висках, ямочку на розовой щеке. И глаза… Анфиска растерянно улыбнулась, и в глазах ее заплясали искорки. А может, просто почудилось Ефиму? Он не видел ничего подобного у других. Ну, окажем, у мамы, даже у такой же семнадцатилетней Дашки, дочки соседа Пимена. Уж не отсвет ли от неба? Ефим невольно обернулся.