…Медленно проплывает перед взором скульптура, а за ней — в разных ракурсах — фигуры «артистов». И вдруг — взрыв, все исчезает. На экране английские буквы «Drink dry vermouth» — «Пейте сухой вермут!», «Всего 750 иен!»
Не успел я опомниться, а на экране опять, как Афродита, рожденная из пены морской, поплыло классическое изваяние «моего любимого произведения». И снова знакомые лица поэтов Оно Тосабуро, Янахира Исаку (он же профессор эстетики киотоского университета Досися), Адати Кэнъити…
Женщина развернула черную мусульманскую шаль — тоже «любимое произведение». И вновь — оглушительный взрыв: «Пейте „Сантори виски“!», «Бутылка — 300 иен!» Теперь уже взывали не английские, а японские надписи… Словно соревновались бутылки и люди — кто кого затмит на этом изменчивом, как осеннее небо, стеклышке телеэкрана.
Знаменитый сёдока Сакаки Бакудзан — каллиграф, чье искусство славится в Осака, красивой скорописью начертал на белом листе картона стихотворные строки. «О, это мое любимое произведение! — воскликнул, смеясь, Оно. — Я повешу его у себя в комнате…» На листе картона были его стихи.
Только я схватил фотоаппарат, чтобы запечатлеть момент, как на экране под грохот джаза появились конкуренты искусства — этикетки, бутылки, ярлыки с ценами… Затем вырвались вперед «негры»-танцоры во главе с популярной эстрадной певицей Юми Каору. «Негры» с бокалами виски в руках танцевали американский «степ». Поэтов я больше не видел: неистовствовала реклама. Тема напитков вытеснила все остальное… В час ночи, изнемогая, телевизор хрипел: «Пейте сакэ, Сэкайтё“!», «Пейте сакэ „Глава мира“!»
…На другой день я был невыспавшимся и злым: никто не верил, что «мое любимое произведение» — телекомпания «Иомиури».
Официант-писатель
…В таинственном полумраке от дуновения ветерка колеблется тусклое пламя настольных ламп под алыми колпаками, словно цветущее поле маков. Не удержавшись, приподнимаю колпак: под ним полыхает спиртовка… Так вот он, ресторан «Кита», или по-русски «Север», — обитель влюбленных, где романтика уживается с баснословными ценами и, наоборот, совсем невысокими.
В дверях нас встретил юноша, безукоризненно одетый, застенчивый и почтительный.
— Наш студент Кобаяси, — представил его кто-то из поэтов, преподавателей Осакской литературной школы.
Заказываем «Маку-но ути» — «Во время антракта», скромное блюдо, названное так потому, что обычно его берут в театральных буфетах: и дешево, и ждать недолго. Из напитков — пиво. Под звуки джаза поднимаем тост — за успехи официанта, да, да, того, что, застенчиво улыбаясь, мгновенно сервировал наш стол. Ведь он и есть тот самый Кобаяси Кадзуми, который только что поступил в Осакскую литшколу!
— Хочу написать повесть, но какую, еще не решил, — отвечает на мой вопрос восемнадцатилетний «автор».
Наверно, он напишет о своей жизни, о той всемогущей действительности, что разбивает иллюзии и сердца, ломает веру и коверкает души. Обычная история, каких немало. После смерти отца заботы легли на плечи сына. Мать, сердечница, лежит в больнице. Теперь не до учения — надо жить, а значит, работать, зарабатывать деньги. И вчерашний школьник становится официантом. Как же складывается его рабочий день?
— Работаю с шести вечера до трех ночи. Сплю до двенадцати дня. Раз в неделю хожу на лекции в Лит-школу.
Кобаяси лишь пригубил пиво — пить нельзя, он на работе… А вокруг пили и ели. Да, это и был тот самый контраст, о котором часто пишут наши туристы, контраст между таким вот парнем и теми, из «золотой молодежи», кто прожигал свою жизнь и доходы родителей.
Что-то безумное выдувал саксофон, и не было и намека на здешнее, восточное, в этом зрелище: лихие джазисты, европейские платья, девушки с богатыми украшениями, яро отплясывавшие с холеными партнерами модный тогда «монки-дансу» — «обезьяний танец».
А Кобаяси обслуживал, улыбаясь почтительно и застенчиво.
Там, где зарождаются тайфуны
И Япония шестидесятых годов, и мир семидесятых годов, если говорить о литературе и искусстве, немыслимы без поэзии Таки Сигэру.
Середина августа. Июльский удушливый зной спал, но жарко еще, очень жарко. Правда, сегодня хмурое, словно осеннее, утро. И порывистый ветер. Зябко поеживаясь, подхожу к ожидающей машине. Женя Ильин, мой старый соперник по шахматам, уже ждет с дорожной сумкой в руках. Он инженер-энергетик, в Японии впервые. Его «хобби» — фотографироваться с известными людьми или на фоне памятников. Поэтому он с радостью отправляется со мной за сто километров от Всемирной выставки в префектуру Вакаяма в гости к поэту Таки Сигэру.
Любезным приглашением посетить поэта я воспользовался незамедлительно. Я знал Таки Сигэру по книгам, собирался о нем писать, уже давно подбирал материалы, перевел кое-что из его стихов. Во всяком случае мог уже в какой-то мере соглашаться или не соглашаться с оценками его творчества и того места, которое он занимал на японском Парнасе. По справедливому утверждению Акияма Киёси, видного исследователя японской поэзии, Таки Сигэру входит в тройку лучших поэтов-марксистов, участвовавших в движении за пролетарскую поэзию 20–30-х годов.
…Погода явно начинает портиться. Заморосил мелкий дождь. А мы даже не выехали за пределы Осака. По данным метеосводки, ожидается тайфун, и сегодня — первый день его приближения. Первый из трех. Сначала мелкий дождь, а через три дня ураганные вихри могут срывать крыши с домов и ломать деревья. Ну что ж, посмотрим, такого мне еще не приходилось видеть, хотя я и пересекал Японию от Токио до крайнего севера.
Тучи сгущаются. Мы с трудом выбираемся из Осака и едем дальше на юг. Верить в это приходится на слово: пригорода в нашем представлении нет и нет, вокруг тянутся дома городского типа. Юг Японии заселен густо, не то что северный остров Хоккайдо.
«Идзумиоцу славится производством шерсти», — читаю в путеводителе, а мимо проносятся всё новые промышленные центры. Что это? У каменных перил на повороте дороги под проливным дождем стоит с поднятой рукой полицейский. «Андзэн дайити!» — «Безопасность прежде всего!» Этот призыв я видел на сталелитейных заводах в Муроране, на бакелитовых предприятиях компании «Сумитомо», на строительстве ЭКСПО-70. Об этом же безмолвно напоминает фигура полицейского… из цемента. На опасных участках пути в Идзумиоцу денно и нощно дежурят эти фигуры, искусно имитирующие живых людей.
В городе Сакаи дорога идет по старому побережью океана, точнее, Осакского залива, почти вплотную к воде. Теперь океан плещется справа от нас на расстоянии километра. Его «отодвинули»: засыпали часть залива, залили бетоном и асфальтом и на отвоеванном участке суши воздвигли огромный нефтекомбинат.
У города Сакаи своя, как отмечают местные патриоты, «длинная славная история». Еще в XV в. это был крупный торговый порт страны, экономический и культурный центр. Сейчас в нем насчитывается свыше пятидесяти пяти тысяч жителей.
Приморские промышленные районы Сакаи и Сэмбоку отвоеваны у Осакского залива. Здесь сосредоточено более семидесяти предприятий тяжелой и химической индустрии, экспортирующих продукцию за границу. Появление этих районов — одна из попыток решить проблему перенаселенности, дефицита жилья и строительных площадок для заводов и фабрик. Проблема рождена чрезмерной индустриализацией Осака, что, в свою очередь, объясняется не только выгодным расположением города на берегу залива в центре страны, но и нежеланием вкладывать капиталы в другие, удаленные и малоосвоенные районы Японии.
В восточной части Сакаи расположен знаменитый мавзолей девятнадцатого императора, Нинтоку. По занимаемой площади эта гробница, сооруженная в V в., считается крупнейшей в мире. Даже самая большая египетская пирамида превосходит ее только по высоте. Три широких рва, заполненных водой, окружают мавзолей Нинтоку.
Идзумисано — последний городок на юге Осакской области. Залив переходит в пролив Кии, где начинается Тихий океан.
Перед нами город Вакаяма, столица префектуры того же названия. Словно городские ворота — река Кинокава, впадающая в океан. На высоком холме гордо возвышается замок. Он был уничтожен во время войны, но отстроен заново. По краю крыши изваяния дельфинов, символ того, что есть вода и пожаров можно не опасаться.
Дыхание океана становится все ощутимее, океанские дали — все неогляднее. Но вот исчезает водная гладь, ее заслоняют горы. Машина с разбега ныряет в тоннель — минута, другая. Тоннель кажется бесконечным, за поворотом — другой тоннель. Потом еще и еще… «Не город в горах, а горы в городе» — можно сказать о Вакаяма. Город рядом, рукой подать, но путь к нему долгий, извилистый. Машина то мчится по мосту над широким устьем реки Кинокава, то снова влетает в один из десяти тоннелей. Видны то корабли на рейде, то замок на высоком холме с дельфинами на островерхой крыше, стерегущими древний дворец от пожаров.
Как и в других местах Японии, здесь нет четкой границы между городами. Незаметно прорезав насквозь Вакаяму, мы очутились в Арита, раскинувшемся на гористом побережье Тихого океана. Внимание привлекает мелкий кустарник с густой «чайной» листвой, который, как зеленым туманом, окутывает горы. Мандарины! Да, знаменитые на всю страну мандарины. Город мандариновых плантаций.
Было три часа дня, когда после заезда в помещение профсоюза осакских таксистов и небольшой остановки в придорожной гостинице, где мы ели итальянские макароны, вошедшие в моду после войны, машина подъехала к конечному пункту нашего путешествия.
Если есть на земле райские уголки, то в одном из них, несомненно, обитает Таки Сигэру.
Кажется, не было ни дождя, ни чада, ни бесконечных переездов и дорожных заторов, ни монотонных индустриальных пейзажей, ни ста километров пути в течение пяти с половиной часов. Настолько резко контрастирует со всем этим утонченная красота и изящество жилища профессора Таки. Типично японский микросадик, окружающий деревянный дом с раздвижными стенами, декоративные низкорослые сосны, дорожка из редко разбросанных крупных камней, два маленьких пруда с карпами…