– Ну чего вы размяукались на всю квартиру-то, хе-хе?
А мы не размяукались. Ну то есть размяукались, но это – для них: они же кошачьего языка не понимают. А мы серьёзные дела решаем. По спасению наших хозяев, между прочим. Это мы человечий язык понимаем, а люди кошачий – нет. Потому что не они наши хранители, а мы – их. Всё логично.
– Нашли общий язык, значит? – снова дедушка нам. – Кстати, о языке! Кушать хотите?
Мяу! Не знаю, как Анна Андреевна, а меня можно и не спрашивать. Кушать я всегда хочу.
– У меня как раз язык говяжий завалялся. Желаете? – спрашивает дедушка. А мог бы опять же не спрашивать! Если есть говяжий язык – как его можно не желать?
В общем, поели мы с Анной Андреевной на дорожку, осталось только из дому выйти. Выпустит ли дедушка, вот в чём вопрос!
Анна Андреевна к дедушке подошла, о ногу его трётся, мяукает – и на дверь входную смотрит.
– На улицу хочешь? – спрашивает дедушка Сан Саныч. – Сейчас выпустим… А ты куда? – Это он мне. Я тоже к двери побежал и тоже мяукаю вовсю!
– Странно, – Лёва говорит. – Кефирыча обычно из дому не вытащишь, совсем не любитель гулять. А тут… Чего это он?
– Это любовь, – улыбается дедушка Сан Саныч.
– Дедушка! – Валя смущается.
И я смущаюсь, мяу. Даже Анна Андреевна, вижу, засмущалась. Ну правда, чего сразу – «любовь»? Какая такая любовь? Сан Саныч скажет тоже! Просто близкая мне по духу кошка… А хоть бы и любовь. Сами разберёмся. Главное, выпусти нас, дедуля. Нам к Бубуське Седьмому срочно надо, за разрешением!
– Ладно, животные, сейчас выпущу вас, – усмехается дедушка Сан Саныч. – Куда я ключи-то дел?
Дедушка, пока ищет ключи, говорит Лёве:
– Ты, может, оставайся у нас пока? Чего тебе одному в пустой квартире?
Мяу! Что значит «в пустой»?! А я?
– Ну я образно, – говорит мне дедушка, как будто понял мою обиду. – Не сердись. Просто кот всё-таки не человек. Мало ли что случиться может.
Мяу! Да что может случиться, когда рядом с Лёвой его хранитель?! Хотя… Да. Много чего уже случилось. Эх.
– Да нет, спасибо, – смущается Лёва. – Не маленький я. Пойду к себе.
– Мы тебя будем навещать! – говорит Валя.
– Конечно, – соглашается дедушка. – Всегда заходи, звони, если что. Вот, держи пока на первое время. – И деньги Лёве протягивает, две бумажки. – А по вечерам будем с Валей заходить, еду тебе готовить. Валя, ты не против? Ох и здорово она готовит, даже не знаю в кого! Наверное, в бабушку. Родители-то – учёные, максимум на яичницу способны, и то вечно подгорала…
Лёва от благодарности, смотрю, прямо чуть не плачет. Даже у меня нос зачесался, мяу! А дедушка Сан Саныч нашёл наконец ключи, и мы с Анной Андреевной понеслись к Бубуське Седьмому. Точнее, она понеслась, а я понёсся за ней. Я ж не знаю, где живёт кошачий мэр. Я даже не знал, что он вообще живёт… Ну, в общем, вы поняли.
Глава восьмая, мяу,в которой мэр оказывается бедным во всех смыслах, а мы, наоборот, обогащаемся фольклором
Добежали мы до подвала. Подвал как подвал, ничего особенного.
«Конечно, ничего особенного. Это специально так: маскировка. Чтоб никто не догадался, что тут сам мэр обитает», – важно говорит Анна Андреевна.
«Мяу, это правильно», – говорю.
Прыгнули мы в подвал, а там – темным-темно! Ну мы-то кошки, поэтому в темноте, конечно, всё видим. Но видеть особо и нечего. Пусто. Тряпки какие-то кругом, да мисочка стоит. Да, бедно мэр кошачий живёт. Видать, очень скромный.
Тут нам в спину кто-то как рявкнет хрипло:
«Стоять!»
Ну мы и встали. Я трясусь – конечно, я кот смелый, но не настолько, чтобы не трястись, когда тебе в спину «Стоять!» кричат.
«Вы кто такие? Зачем пришли?» – грозно спрашивает хриплый голос.
«Мы к Бубуське. – Анна Андреевна старается отвечать как можно спокойней, хотя, вижу, тоже перепугалась, бедненькая. – Дело есть».
«Бубуська не принимает! – хрипит охранник. – А так-то можете оборачиваться. Вижу, это самое, нормальные вы».
Да ладно – «видит» он! Просто ему Анна Андреевна понравилась. Она не может не понравиться. Вот и смягчился. Но если что, я за неё драться буду, мяу!
Обернулись мы – а на нас смотрит ну чисто рожа! Клык из пасти торчит. Сам чёрный, и в черноте морды один глаз жёлтым светится, второй закрыт. Хвост куцый – оборван. Когти острые, кривые… Сразу видно – настоящий охранник, боевой.
«Когтев-Кривой моя фамилия, – говорит. – А вы кто? А?» – И на Андреевну мою скалится! Ишь!
«Кефирыч я, – говорю. – А это – Анна Андреевна, и мы с ней – вместе, если что!»
«Вместе – значит, просто вместе, вдвоём пришли? Или это самое?» – Когтев скалится.
«А что, – говорю храбро. – Может, и это самое!»
Анна Андреевна удивлённо на меня смотрит, а я будто не замечаю. Он думает, если такой крутой, так всё можно? Не по зубам ему Андреевна! Не по клыкам, мяу, точнее говоря!
«Так вам чего от мэра надо-то?» – Когтев спрашивает.
«Извините, – вежливо говорит Анна Андреевна, – но это конфиденциально».
«Коф… код… коц… Чего?!» – Охранник вылупился своим страшным жёлтым глазом.
«Это личное, – объясняю. – Такие дела с охранниками не решаются. Нам бы лично мэра увидеть».
«Говорю же, не принимает! – снова рявкает Когтев. – Болеет который день».
«А чем болеет-то так сильно, что аж не принимает?» – спрашиваю.
«А это коф… коц… кон-ди-фе-ци-аль-но! – ехидно Когтев отвечает. – Личное то есть!»
«Когтев, кто там?» – раздаётся из глубины подвала слабый голос.
«Да пришли какие-то! – кричит в ответ Когтев-Кривой. – Говорят, по личному делу. А я не пускаю к вам никого, как вы и просили!»
«А они умеют колыбельные петь?» – слабо голос отзывается.
«А кто их знает, – бурчит Когтев. – Эй вы, как вас там, Африканыч и Софья Петровна!»
«Кефирыч и Анна Андреевна, мяу!» – поправляю обиженно.
«Какая разница, – ворчит охранник. – Вы колыбельные петь умеете? Начальство интересуется».
«Умеем, умеем», – поспешно говорит Анна Андреевна.
Мяу, я и не сомневался, что она и это умеет! И уверен, очень красиво поёт!
«Только при чём тут колыбельные, уважаемый?» – спрашиваю Когтева.
Когтев ухмыляется: понравилось, наверное, что его уважаемым назвали. Не думаю, что он часто это слышит. С такой-то рожей, извиняюсь.
«Да наш Бубуська не спит которую ночь, – объясняет Когтев. – Кошмары снятся».
Мы с Анной Андреевной, услышав про кошмары, переглядываемся, а Когтев продолжает:
«Топит его там кто-то, в кошмарах этих, за хвост хватает, раскручивает и в воду кидает… А то и прямо в мешке! Вот и спать перестал на всякий случай. Мучается. Иногда и хочет задремать, а уж не может: до бессонницы домучился! Дела забросил, никого не принимает. Я уж ему говорю: господин мэр Бубуська Седьмой, вы вспомните, мол, от чего вам легко раньше засыпалось? В детстве, например. А он и отвечает: „Мама мне в детстве колыбельные пела. Спой мне, Когтев-Кривой…“».
«И как? Спел?» – спрашиваю я ехидно.
«Ага, спел, это самое! – машет лапой Когтев. – Где я, а где колыбельные! Нет, ну я ему исполнил, конечно, чего знал… Кошачью народную…»
«А ну, спой!» – говорю.
«Ох, лучше вам это не слышать!»
«Спойте, спойте, – с интересом говорит моя Анна Андреевна. – Мои хозяева – учёные, они любят всякий фольклор, и я люблю! Просим, просим!» – И лапками своими беленькими хлопает.
«Да ладно, Когтев, все свои, мяу, – говорю. – Видишь, Анна Андреевна просит».
«Ну если Анна Андреевна, – совсем смутился Когтев и от смущения так страшно оскалился, что мы снова испуганно замерли. – Ладно. Только я тихонько, чтобы Бубуська не услышал и ещё хуже не расстроился… Я щас».
Когтев-Кривой нырнул куда-то и через секунду вынырнул с гитарой – такой же кривой и облезлой, как и он сам.
«„Мурка“! – торжественно и вместе с тем по-прежнему стесняясь, объявил охранник. И, поминутно оглядываясь, негромко и хрипло запел (и гитара его тоже вовсю хрипела и стонала):
Прибыла в наш город раз кошачья банда
Ровно в восемнадцатом часу.
Банда занималась тёмными делами:
Воровала сыр и колбасу!
Верх держала кошка, звали её Мурка…
Кошечка сияла красотой!
Все коты из банды Муркою гордились,
Завалить мечтали колбасой!
Вот пошли провалы: вдруг из магазинов
Стали гнать пинками всех котов,
Злых собак на складах стало много больше,
Воровать не каждый был готов!
Кто владельцев складов, рынков, магазинов
Стал о грабежах предупреждать?
Ежели узнаем, вычислим нахала —
Уж ему колбаски не видать!
Раз пошли на рынок: кушать захотелось.
Мы зашли в молочный гастроном…
Там сидела Мурка в платье из фланели,
Лопала сардельку под столом!
Ну здравствуй, наша Мурка, здравствуй, дорогая,
Здравствуй, наша Мурка, и прощай!
Продала людишкам банду за сардельку,
Трескаешь, а мы, коты, тощай?!
Эх, Мурка, ты мой Мурёночек,
Мурка, ты мой котёночек,
Мурка в фланельном платьице…
Куда мир ка-тит-ся?»
«Браво, браво!» – Мы искренне зааплодировали Когтеву-Кривому, а он смущенно и довольно раскланялся.
Но тут из глубины подвала раздалось:
«Когтев? Опять ты про свою Мурку поёшь? Ну я же просил, не вой свои бандитские песни! Мало мне бессонницы, ещё и нервный тик начинается… Что там с колыбельными? Умеют они?»
«Умеют, говорят!» – поспешно рявкает Когтев в глубину подвала.
«Так пусть проходят скорей, ох…»
«Проходите тогда», – хрипит Когтев.
Он как-то смягчился к нам. Видимо, нечасто и песню его хвалили, и уважаемым называли, и уж совсем нечасто такая красивая кошечка, как Анна Андреевна, ему аплодировала… Но я начеку, мяу! Пусть только ещё раз улыбнётся ей своими кривыми клыками – уж я ему покажу, клянусь кошачьей бабушкой!