В общем, мы пошли за охранником в глубь подвала.
«Мама пела… Моя мама-кошка… Она так сладко пела… Эх, – вдали жалобный, почти плачущий голос слышится, – где моя мама?..»
Мы наконец подходим к старому дырявому креслу, на котором пластом лежит рыжий кот.
«Разрешите представить: Прокопьич и Аделаида Николаевна!» – рявкает Когтев-Кривой.
«Кефирыч и Анна Андреевна!» – злюсь я.
«Что ж вы все кричите? Я и так уснуть не могу, кошмары, кошмары… Топят меня, топят…» – плачет рыжий. Рыжий Бубуська. Бубуська Седьмой. Бедный кошачий мэр.
Глава девятая, мяу,в которой мы догадываемся
«Моя мамочка пела мне колыбельную… – стонет, не переставая, Бубуська Седьмой. – Только в наших колыбельных – всё не как у людей, вы же знаете. Скажем, человеческая мама поёт своему ребёночку:
Придёт котинька-коток,
Котя, серенький хвосток,
Придёт котик ночевать,
Нашу деточку качать, —
ну и всё такое. А у нас – наоборот:
Придёт дядя-человек,
Ну, к примеру, дровосек,
Будет дядя ночевать,
Нашу котиньку качать.
Вот так она мне и пела. И я успокаивался. А теперь – мамочки давно нет, и некому спасти меня от этих кошмаров!»
И Бубуська безутешно ревёт.
«Вы это… вы того… господин мэр, вы успокойтесь, а? – испуганно внушает Когтев-Кривой. – Они споют вам колыбельную, говорят. Авось успокоитесь. Поспите без кошмаров. А там, глядишь, выспитесь – и дельце их рассмотрите, это самое…»
«Дельце?! – плачущим голосом вскрикивает Бубуська Седьмой. – Так я и знал! До здоровья мэра никому дела нет, только дела свои решать и приходят! У-у-у!»
«Уважаемый Бубуська, поверьте, мы очень за вас переживаем! – Анна Андреевна приближается к креслу и осторожно гладит белой лапкой рыжего мэра. – А колыбельные я очень хорошо пою, правда! Хвалить себя некрасиво, но, если это вас успокоит, – после моей колыбельной и Валя спокойно спит, и дедушка Сан Саныч».
«Это ещё кто такие?» – капризно Бубуська спрашивает.
«Это хозяева мои, – мягко объясняет Анна Андреевна. – У Вали ведь тоже кошмары, как и у вас, а у дедушки – бессонница старческая. Только после моей колыбельной и высыпаются, правда-правда! И это они ещё слов не понимают, только мяуканье слышат».
«Как-как, говоришь? – Бубуська с трудом поднимает рыжую голову. – У Вали этой твоей тоже кошмары?»
«Ага, – наконец решаюсь вставить словечко и я. – И у Лёвы».
«А это ещё что за зверь?!» – снова капризничает Бубуська.
«Это не зверь, – говорю. – Ну то есть лев – это, конечно, зверь, даже родственничек нам, котам… Но Лёва – это имя моего хозяина. И у него тоже кошмары».
«Что-то как-то подозрительно, – задумчиво бубнит Когтев-Кривой. – У всех кошмары. И у детей, и у котов… Может, это самое, эпидемия?»
«Ну это же ерунда! Кошмарные сны – это не вирус какой-нибудь, чтобы все вокруг заражались! – плачущим голосом кричит Бубуська. – А у хозяев ваших… какие кошмары-то?»
«У Вали – что ей учительница единицу ставит, например», – говорит Анна Андреевна.
«Ха! Тоже мне кошмар!» – негодует Бубуська.
«Ну для Вали кошмар, она ведь отличница, – объясняет Анна Андреевна. – Больше всего она боится, что ей поставят единицу и что все будут над ней смеяться».
«М-да, – говорит Бубуська. – Мне бы её проблемы!.. Ну а ты, как там тебя… Простоквашич?»
«Мяу! – возмущаюсь. – Извините, вы, конечно, мэр и всё такое, но почему никто не может запомнить моё имя? Кефирыч я, Ке-фи-рыч!»
«Не кричи, пожалуйста, – хнычет мэр. – Ты же видишь, как мне плохо… Кефирыч… Я хотел спросить: а Тигре твоему что снится?»
«Лёве? – уточняю я. – Ему снится, что душат его. То учитель, то дедушка».
«Дедушка? – удивляется Бубуська. – У него дедушка что, душитель?»
«Да нет, наоборот, – говорю. – Он очень хороший. Был. Умер просто… Ну и как умер, так и стал бедному Лёве сниться! Глаза страшные, руки кривые, скалится…»
«Это ты сейчас прямо моего Когтева-Кривого описываешь», – говорит Бубуська.
«Я попросил бы, это самое, – обижается охранник. – Совсем не похоже. У меня не кривые руки! А кривые лапы. И что это такое – глаза страшные? У меня вовсе не глаза! У меня – глаз. Один».
«Зато зоркий». – Бубуська его успокаивает.
«Спасибочки», – скалится Когтев.
«Так и что, дедушка, значит, хозяина твоего душит?» – мэр снова спрашивает.
«Ага, – говорю. – И главное, непонятно: с чего бы такому хорошему дедушке душить своего такого хорошего внука».
«Так-так, – бормочет Бубуська. – А мне снится, что топят меня. Плохие люди. В мешок посадили, принесли на болото и кинули меня в этом мешке… брр… на самую… ох… на самую середину этого проклятого болота! И болото засасывает меня, засасывает! А я кричу, кричу изо всех сил… ох… И никто, никто не слышит… И я всё глубже погружаюсь в болото… Мне всё тяжелее дышать… ох… Мя-а-у!!!» – Мэр закрыл лапами глаза и опять как заревёт!
«Ну, господин Бубуська, ну что же вы…» – снова испуганно бормочет Когтев и неуклюже гладит начальника по рыжей голове.
«Мяу-у! Не трогай меня своими когтями! Всю голову расцарапаешь! – вопит мэр. – Лучше пусть ещё эта погладит… как её…»
«Её – Анна Андреевна», – говорю я обиженно.
Ладно, меня никто не может запомнить, как звать, мяу! Но забыть Анну Андреевну?! И вообще, не очень мне нравится, что моя кошечка этого Бубуську гладит. Жалко его, конечно, но так-то… Что это такое вообще! Пусть поёт ему колыбельную, гладить-то зачем? Хотя, может, так удастся быстрее уговорить мэра дать нам разрешение проникнуть в сны?
Анна Андреевна гладит мягкой лапкой Бубуську по голове, и Бубуська мурчит от удовольствия. Она гладит и говорит задумчиво:
«Мне кажется, в этих кошмарах есть главное: каждому снится именно то, чего он больше всего боится. Валя боится получить единицу. Лёва боится учителей и мёртвого дедушки. А вы, уважаемый Бубуська, боитесь, что вас утопят? Так ведь?»
«Точно! – хрипло рявкает Когтев так громко, что мы дружно подпрыгиваем от неожиданности. – Мне тоже часто снится, что я снова на кошачьей войне между Севером и Югом! Ну то есть – между дворами в разных частях города, это самое… Я ж воевал там, и контузию тоже там получил, с тех пор и одноглазый! И снится, что я снова на той битве! И просыпаюсь в ужасе!»
«А я вот вспомнила, – тихо признаётся Анна Андреевна. – Мне снилось, что Валя запирает меня на крыше почему-то, на очень высокой крыше, и я не знаю, как спуститься. Прыгать – слишком высоко, у котов хоть и девять жизней, но такая высота – это чересчур… И вот я бегаю по этой крыше туда-сюда и мяукаю… и не понимаю, за что Валя так со мной поступила и что мне теперь делать, и надеюсь, что она вернётся, но понимаю почему-то, что нет, не вернётся… И что я так и умру тут, без еды и без Вали… Умру от ужаса, от тоски и от голода… И наконец понимаю: лучше спрыгнуть и умереть, чем медленно ждать такой смерти. Но спрыгнуть – боюсь, боюсь, не могу… О, как это ужасно!» – И Анна Андреевна отчаянно трясёт белой головой.
Бедная моя кошечка, мяу! Я и не знал, что она тоже мучается от кошмаров!
«Вот я и думаю: может, вы правы! – горячо продолжает Анна Андреевна, обернувшись к Когтеву. – И это всё-таки что-то вроде эпидемии. Или кто-то специально нам такие сны посылает… всем: и детям, и котам, чтобы мы все мучились! Вот только зачем? Кому это надо? Ведь неплохо жили, в общем-то, если бы не это… Кому мы все мешаем?»
«Я знаю! – вдруг кричит Бубуська Седьмой и вскакивает на кресле, и его рыжая шерсть поднимается дыбом. – Это Жутик!»
«Жутик?!» – Мы втроём вылупились на мэра, даже у Когтева, кажется, чуть приоткрылся второй глаз.
«Да, Жутик! Проклятый котяра, он опять за своё!»
Глава десятая, мяу,в которой гитару не сломать, а нас не сломить!
«Тот самый?! – потрясённо хрипит Когтев. – Я уж думал, мы его навсегда победили!»
«Победишь его, как же! – кричит Бубуська. – Он же бессмертный, чтоб его… До поры до времени тихо сидел, а как увидел, что забыли про него, опять, значит, дела свои чёрные творить начал! Это его почерк, точно! Это он кошмары и посылает – вот нас и душат, и топят, и на войне убивают, и на крыше!»
«А кто он такой, этот Жутик? – спрашивает Анна Андреевна. – Я слышала про него, но так давно это было, что уж и не помню. В детстве мама рассказывала что-то…»
«А я, извиняюсь, и вообще первый раз слышу про этого Жутика, – говорю. – Что это за кот такой? И почему он нас кошмарит?»
«Эх, друзья мои! – Бубуська вздыхает. – Мы не афишируем эту историю. Зачем вспоминать плохое? Но раз так… Вы должны знать! Когтев, ля мажор, пожалуйста!»
Когтев-Кривой важно кивает, снова хватает свою хрипящую гитару и проводит когтями по струнам так яростно, что бедные струны дребезжат на весь подвал. Рыжий мэр Бубуська, встав на кресле в полный рост, печально и торжественно объявляет:
«„Баллада о Жутике – коте и злодее, нашем проклятии и нашем упущении!“»
А дальше поёт плачущим баритоном, под старательный аккомпанемент Когтева-Кривого:
Жил Жутик, кошмарный, ужаснейший кот,
Мяу, мяу, мяу!
Всем столько доставил он бед и забот,
Мяу, мяу, мяу!
Кусал и царапал он даже детей,
Мяу, мяу, мяу!
И не было в драке котяры лютей,
Мяу, мяу, мяу!
Без счёта повсюду он гнёзд разорил,
Мяу, мяу, мяу!
А сколько мышей он и рыб уморил,
Мяу, мяу, мяу!
Причём убивал их не ради еды,
Мяу, мяу, мяу,
А чтобы вокруг было больше беды,
Мяу, мяу, мяу!
«Теперь припев», – важно поясняет Бубуська и продолжает:
Звени же, бубенчик кошачий, греми,
На шее моей, то есть мэрской…
Был проклят тот Жутик зверьми и людьми,