И сон, и явь сумею я сберечь.
Смогу навеки справиться со злом,
В потусторонний угодив излом.
Но если почему-то не смогу,
И упаду, и сгину на бегу —
Других сумею, может, остеречь…
Я буду понимать кошачью речь.
Да! – И Бубуська осторожно складывает листок вчетверо. – Только прочесть заклинание они должны непременно вслух! Это обязательно! Иначе не сработает».
«Удачи вам, это самое!» – напутствует нас Когтев, провожая из подвала на свет.
Мэр Бубуська Седьмой молча машет лапой. Трясущейся рыжей лапой.
Глава двенадцатая, мяу,в которой скачут мысли и скачем мы – из кухни в комнату и обратно
– Как родители? – спрашивает дедушка Сан Саныч Лёву.
– Пока никак, – тихо отвечает Лёва.
– В себя не пришли ещё?
Лёва молча мотает головой.
– Ты ешь, ешь, – сочувствует Сан Саныч.
Мы все на нашей кухне: Лёва, Валя, Валин дедушка, Анна Андреевна, я… За окном темно, только фонарь светит со стены дома напротив. Прямо в глаза бьёт, мяу. Ну да ладно.
Мы с Анной Андреевной едим из своих мисок и ждём, когда Лёва выйдет из кухни в комнату и там на кровати найдёт заклинание.
Он должен понять, что это мы принесли! Иначе откуда оно? Только произнесёт он заклинание – и сразу начнёт нашу с Анной Андреевной кошачью речь понимать, потом и Валя понимать начнёт, и тогда, наконец, можно будет отправляться в их страшные сны! Главное, чтобы Лёва вслух прочёл. Надеюсь, догадается. Он хоть и неважно учится, мяу, но так-то парень сообразительный.
– Пойду я, – говорит дедушка Сан Саныч. – Спать сильно хочется. Ты, Валя, помоги Лёве убраться, посуду помыть да тоже приходи. А ты, Кефирыч, держи колбаску, я наелся! – Дедушка уходит, а на прощание мне в пасть – жирный кусочек колбаски!
Мяу, спасибочки!
Ну, Лёва, скорей уже найди заклинание!
«А ты помоги ему найти», – говорит мне Анна Андреевна.
«Это как, мяу?»
«Тяни его в комнату, зови: мол, что-то там такое случилось, – он и пойдёт!»
«Хм. Ну ладно, – говорю. – Мяу! Мяу-мяу!» – И бегу в комнату, потом – обратно. И на Лёву смотрю. А Лёва смотрит на Валю. Не может взгляда оторвать. А Валя моет посуду.
– Мяу-у! – Снова бегу я в комнату и обратно на кухню и снова зову Лёву: – Мяу-у-у!
Лёва вздрагивает, переводит печальный взгляд на меня:
– Ты чего, Кефирыч?
– Мя-ау!
И Анна Андреевна тоже бежит в комнату и обратно и тоже – хоть и потише, конечно, голосок-то нежный, но всё-таки: «Мяу-у!»
Валя не видит и не слышит. У неё и так зрение плохое, а тут ещё и на посуде сосредоточилась. И вода шумит.
Лёва снова рассеянно смотрит на нас и снова на Валю. Спохватывается:
– Давай я помогу, чего ты одна-то?
Но Валя не слышит, а подходить к Вале ему, наверное, неловко. И он тогда решает вытереть со стола, хотя вроде стол и так чистый. Берёт губку и вытирает.
А мы в это время с Анной Андреевной, как сумасшедшие, носимся в комнату и обратно и мяукаем!
– Да чего вы? – злится наконец Лёва.
– Чего? – оборачивается и Валя.
– Да вот бегают, в комнату зовут зачем-то! – кивает Лёва на нас.
– В комнату? – испуганно спрашивает Валя.
– Да, а что?
– А вдруг там… паук?
– Почему паук?
– Ну а вдруг? – Валя резко белеет.
– Ты что, боишься пауков?
– Да… – шепчет она. – Я была маленькой совсем, и мне в волосы заполз паук. А я не поняла, только мама увидела – и как закричит: «Паук! Валя, у тебя в волосах паук!» А я даже не знала, что такое паук, но мама так страшно закричала, что я тоже перепугалась. Ну и я заревела, конечно.
– Ничего себе, – говорит Лёва сочувственно. – Получается, ты больше всего боишься единиц и пауков?
– Получается, да, – вздыхает Валя.
Мы с Анной Андреевной заслушались и даже бегать перестали.
– А паук-то вылез из волос всё-таки? – спрашивает Лёва.
– Не помню, – испуганно говорит Валя. – Мама помнит, наверно. Может, спрошу завтра, когда созвонимся. Хотя… А вдруг она тоже не помнит? Я и так иногда думаю, что этот паук до сих пор у меня в волосах сидит!
– Да вряд ли, – утешает Лёва. – За столько-то лет.
Лёва и Валя сидят на кухне. Тихо разговаривают. За окном темно, только фонарь. Светит в глаза, но если не смотреть, то и не светит. Но даже если отвернёшься, ты же знаешь, что он там светит всё равно, мяу! Всё-таки я очень нервный кот. Весь в маленького хозяина.
Лёва и Валя рассеянно глядят в свои телефоны. Валя иногда боязливо тянет голову – заглядывает в комнату, но войти туда боится: вдруг и правда паук? Да нет там никакого паука, мяу! Ну как им объяснить? А начнём опять с Андреевной бегать – совсем перепугаются, так всю ночь на кухне и просидят!
«Всю ночь не просидят, конечно, – говорит мне Анна Андреевна. – Дедушка за Валей придёт, если её долго не будет».
«Это да, мяу, – говорю я. – Но как их выманить из кухни?»
«Давай ещё поедим пока, – говорит Анна Андреевна смущённо. – Я такая голодная на нервах».
«Мяу, да я тоже на нервах голодный», – говорю.
И мы едим рядом, едим из наших мисок, и я поглядываю на Анну Андреевну, на её белую грациозную шею и милую мордочку и думаю: «Нет, всё-таки я очень счастливый кот. Ведь она со мной».
И Лёва очень счастливый рядом с Валей, но его мучают мысли о родителях. Когда родителям плохо, детям разве может быть хорошо, мяу? Эх.
– О чём ты думаешь? – тихо спрашивает Валя Лёву.
– Так, ни о чём, – помолчав, отвечает Лёва.
Но я умею слышать мысли хозяина, вы же помните? Это очень полезный навык для хранителя! Когда Лёве сильно хочется что-то сказать, но он стесняется или боится, он молчит, но думает так громко, что мне трудно не услышать!
– Так, ни о чём, – говорит Лёва.
«Я думаю о том, что ты мне очень нравишься. Но я тебе об этом не скажу. Но мне надо, чтобы ты сидела рядом, просто сидела рядом, никуда не уходила. Я думаю о прошлом лете, когда всё ещё было хорошо. Когда мама и папа были здоровы, а дедушка был живой. Как он рассказывал мне на ночь сказки. Он знал так много сказок наизусть. Пушкина, например. И „Золотого петушка“, и „Царя Салтана“, и „Конька-горбунка“. Правда, это Ершов, а не Пушкин.
Дедушка играл на флейте, у него был камертон-талисман. Знаешь, что такое камертон? Это такая маленькая дудочка, в неё дуешь, и инструмент настраивается. Камертон дедушке подарила его жена – моя бабушка, когда они были совсем молодыми. Бабушка умерла очень рано – ещё мама моя была девочкой… И дедушка всю жизнь хранил этот камертон.
Зимними вечерами, когда метель за окнами выла, как человек, дедушка брал флейту, дрожащие пальцы скользили по отверстиям, не попадали… Но дедушка играл, тихонько, но играл, он не мог не играть. А маленькая мама слушала. А потом родился я и тоже слушал. Дедушка играл и вспоминал бабушку.
Камертон летит над прудом… Лягушка ловит камертон ртом, думает, что это бабочка… Иногда дедушкино лицо белело от боли, иногда он вспоминал свою жизнь, и его лицо тогда тоже белело, и мама тихо говорила: „У дедушки была очень тяжёлая жизнь“. Жизнь всегда тяжёлая…
А флейта звучала, флейта тихонько звучала. И пальцы, дрожащие, дедушкины, по флейте бежали, по флейте бежали… Как хорошо, Валя, что твой дедушка жив. Береги его, Валя. Береги. Береги. Береги…»
– Лёв, ты чего? – Валя пугается.
– А, ничего. – Лёва быстро вытирает глаза и выходит из кухни.
Валя смотрит ему вслед.
– Валь! – удивлённо зовёт Лёва из комнаты.
– Там паук?! – испуганно кричит Валя из кухни.
– Нет. Там… что-то странное. Какая-то бумага. Какие-то стихи…
– Мяу! – радостно кричу я.
– Мяу! – кричит и Анна Андреевна. Лёва нашёл! Теперь пусть прочтёт вслух, пусть скорее прочтёт, ну же, Лёва, ну!
Глава тринадцатая, мяу,в которой ещё не уснули, а уже кошмар какой-то!
Валя осторожно выходит из кухни.
– Смотри! Что это? – Лёва протягивает Вале листок с заклинанием.
Валя берёт листок, читает про себя…
Мяу! Вслух! Вслух давайте! Скорее! Ну!
Но они читают про себя. Читают, склонившись головами друг к другу, шевеля губами…
– Ничего не понимаю, – говорит Лёва. – Твой дедушка стихи пишет?
– Писал в молодости, – говорит Валя. – В молодости все пишут. Но такие странные вряд ли бы он написал. А если бы и написал, зачем у тебя в квартире оставил?
Тут у Вали звонит телефон.
– Алё! Да, дедушка. Да, уже иду. Встретишь? Да не надо, что ты ходить будешь, сама дойду, подумаешь, от подъезда до подъезда, что со мной случится?
– Я провожу! – поспешно говорит Лёва.
– Да я сама! Ну что я, маленькая? – улыбается Валя и поправляет очки.
– Ну мало ли… Заодно Кефирыча выгуляю. Один он не пойдёт, а с твоей Анной Андреевной – обязательно.
Мяу! С Анной Андреевной – это да, с ней я согласен даже в такую темень гулять!
– Хорошо, спасибо, – говорит Валя. – Анна Андреевна, ты готова?
– Мяу! – отвечает Анна Андреевна, что означает: «Конечно, готова, только прочтите кто-нибудь вслух заклинание!»
Но Валя не понимает её.
Лёва машинально складывает листок вчетверо и кладёт в карман. Он всё думает, думает…
Мы вчетвером выходим из дома. Мы с Андреевной – впереди. За нами – Лёва и Валя.
– Завтра к родителям в больницу поедешь? – спрашивает Валя.
– После школы, как всегда, – говорит Лёва.
– Они обязательно придут в себя, обязательно! – убеждает Валя.
– Ага, – грустно отвечает Лёва.
– Ты, главное, приезжай к ним! Они чувствуют. Родители чувствуют, когда дети рядом, даже если они без сознания!
И Валя тоже замолкает. Грустит. Вспоминает своих уехавших маму и папу, конечно. Скучает тоже… Эх. Вот жизнь, мяу.
И у меня что-то какое-то лирическое настроение. И Анна Андреевна моя грустит, смотрю. Ушки беленькие опустила. Такое прямо чувство у меня по всей кошачьей груди разлилось… Вечер, сверчки в траве трещат, окна в домах горят, фонарь опять же… Прохладно, но красиво… И она рядом. Не выдержал я и говорю: