Поезжай вверх по ручью до того самого места, где из земли бьет ключ, поднимись на холм и окажешься в Лангентале; на самом верху, у края долины стоит церквушка, а над ней увидишь крепость; ты окажешься там еще до заката. В крепости живет рыцарь, старой закалки человек, — днем на коне, ночью чаша в руке. Хлебосольнее и храбрее его не сыскать, однако же он и не церемонится; что его злит, он крушит, а если ему чего-то хочется, он это берет; кто сможет найти к нему подход, будет жить как у Христа за пазухой. Зовут его Бартли фон Лютернау. Была у него богатая родня, у которой он ходил в долгу; поскольку детей у них не было, он надеялся им наследовать, а потому о выплате долга не заботился — наоборот, с каждым днем все увеличивал его. А когда родня ничего уже ему давать не пожелала, он собрал людей, отправился к родным и поклялся не уходить, пока не добудет денег. Престарелые родственники люди были брюзгливые, они и слышать ничего не желали; а потом и вовсе бес их попутал и отдали они все свое имущество, а заодно и деньги, что причитались Бартли, на возведение монастыря Святого Урбана. Можешь себе представить, каково было племянничку, все силы рая и ада призывал он против такой щедрости, но все напрасно; угрожал, что спалит все от Лютерна до Святого Урбана, но его только подняли на смех, да еще и потребовали вернуть старые долги. Так он рассвирепел и решил сам собрать причитающееся, в том числе, и украденное у него добро, и с тех пор пребывает в постоянной распре с монастырем. В ближайшие дни собирается он отправиться в большой поход, чтобы вернуть себе все, что его по закону и совести. Ты ему пригодишься, скажи только, что послал тебя Пост из ущелья».
«Что же, ты с этим господином в лучших отношениях, чем с прочими?» — спросил Курт, которому сочувствие вовсе не было чуждо. — «Нет двух одинаковых богачей, как нет одинаковых святош; другие богачи ненавидят рыцаря из Лютерна, потому что тот живет, как хочет, а не им в угоду, прочие священники ненавидят меня, потому что меня в моем ущелье их устав не заботит, принимаю, что мне приносят, и делаю, что просят; так вот и я, и он одинаково ненавистны теми, кто нам завидует и хочет нас раздавить. Почему бы нам не стакнуться и не помогать друг другу, чем сумеем? Иди и ни о чем не думай, можешь рассчитывать на радушный прием».
Хотел было Курт порассказать еще о службе, с которой сбежал, как стала она для него невыносима, да только Йост научил его, что к рыцарю Бартли эдаким зеленым юнцом являться не следует, а лучше предстать опытным воякой, что жизнь в Лютерне не сахар, церемониться никто не будет, зато все промеж собой закадычные друзья, а хозяева и слуги сидят за одним столом. Отшельник поторопил Курта — и очень вовремя, потому что едва тот уехал, а отшельник уселся перед пещерой плести корзины и затянул духовную песню, внизу в долине затрубили в рог и вскоре из кустарника показалось несколько всадников. Они закружили вокруг пещеры, словно свора собак, и через мгновение обнаружили место, где лошадь Курта вытоптала траву. С криками набросились они на отшельника, но тот спокойно продолжил мастерить корзину, словно бы его все это и не касалось. С грязными ругательствами и угрозами всадники потребовали выдать им беглеца, однако он ответил, будто ничегошеньки не знает, только что возвратился домой из деревни с той стороны горы и никого не встречал. И вообще, пусть поищут в хижине, и если найдут кого-нибудь, пусть забирают с собой. Но никого они не нашли, следов от хижины никаких не вело, потому что Курт, по совету Йоста, довольно далеко заехал вверх по ручью, а когда преследователи все-таки обнаружили следы, он уже давно был в безопасности.
Когда Курт разглядел в долине церквушку, а над ней серую крепость, был уже вечер. Перед ним расстилалась заросшая горная долина, тут и там по ней были разбросаны богатые хутора, слышно было мычание коров, на пути ему встречались крепкие мужчины и стройные девушки с гордыми лицами. Ворота крепости были незаперты, во дворе царило беззаботное оживление, можно было видеть, что обитатели не страшатся нападений. Могучий мужчина вышел из стойла, схватил слугу за горло, отвесил ему пару ударов и, словно жука, отбросил в сторону; как собака, с воем отполз слуга еще дальше, пока не нашел какого-то укрытия; туда-то он забился и умолк. Рыцарь этот был Бартли из Лютерна или Благородный Бартли фон Лютернау, человек крайне жестокий. Голова его покрылась сединой под тяжкими ударами судьбы, горячая кровь его, однако, еще быстро бежала по жилам, причем, вечером быстрее, чем утром, как это и по сей день бывает у благородного сословия, да и не только. Вернувшись на закате домой, он проходил по стойлам и дому, и если находил кого в праздности или же уличал в жестокости к животным, то устраивал над ним суд и карал собственноручно. Так легко слуга, который посмел дать пинка хозяйскому коню, не отделался бы, если б только появление Курта не привлекло внимание хозяина. Пришелец показался ему странным; быстрым и твердым шагом подошел он к Курту и спросил, чего ему тут надо. Курт же отвечал, что приехал передать привет от отшельника Поста из ущелья, а больше ничего ему не требуется. Тут лицо рыцаря осветила улыбка; он пригласил Курта спешиться и провел его в зал, где на столе оставалось еще много съестного; только там он спросил: «Ты привез послание?» Послания у Курта не было, так что ему, чтобы как-то оправдаться, пришлось попроситься на службу, хотя ему это и было не в радость.
Рыцарь опустился на тяжелый дубовый стул и начал суровый экзамен, расспрашивая, кто Курт такой и откуда; продувные типы встречались уже тогда, и уж если хотели кому-нибудь задать трепку, а сами не могли, то и подсылали мнимых друзей. Экзамен Курт выдержал неплохо; выяснилось, что фон Лютернау в свое время знавал старшего Коппигена и даже съел с ним не один пуд соли, да и Ханс аб Гютч был ему не чужой. Слыхал он и о двух неизвестных разбойниках, причинявших страшную головную боль всем местным господам, и слухи эти были ему в радость. А потому он крайне радушно принял Курта, выказал ему полное доверие, а весь оставшийся вечер они, как водится, пили и рассказывали небылицы о прежних геройских деяниях, хвастаясь тем, что еще помнили. Курт прознал, что уже на следующее утро рыцарь собирается нанести врагам решительный удар. Он намеревался попасть к самому Святому Урбану, — он слышал, что там готовятся к обороне, — и попробовать силы в осаде священных стен, хотя и разглагольствовал о последствиях, которые такая вылазка неминуемо повлечет за собой, и что совершать подобное следует разве что в отчаянной нужде или в приступе гнева.
Рано поутру тронулись в путь из Лютерна. Компания из ворот выехала не самая приятная, но удалая, все огрубевшие от непогоды, закаленные в жестоких боях, у всех крепкие руки, ловкие члены, вооружены до зубов, но не для того, чтобы ломать стены, а чтобы привезти домой все, что смогут урвать. По этой-то причине и любили слуги своего господина и помогали ему, чем могли; им многое перепадало, а часто он даже разрешал им поехать с собой и самим поживиться. Курт получил новые доспехи, а вороная лошадь под молодым наездником неслась во всю прыть. Предводитель войска сначала намеревался пробраться через лес и горы в Эрисвиле и Рорбахе, а там уже спуститься по долине, но боялся связываться с головорезами из Рорбаха, да еще из Мадисвиля, — все они были охранителями монастыря. А потому поехали через долину, потом к Гросдитвилю и Альтбюрену; по пути к ним присоединялись еще приятели, так что вскоре войско имело совсем уж внушительный вид. Бартли пришло на ум внезапно напасть на Святого Урбана, не в последнюю очередь потому, что он слыхал, будто там укрывается кто-то из его родни, и уж не научить его благочестию было бы выше его сил. Да только вскоре он смекнул, что там собралось множество всякой знати, а потому дело может принять опасный оборот. Тогда он повернул влево на поросшие лесом холмы, по которым, укрытый и незамеченный, он мог добраться до богатых хуторов Лангенталя.
В Лангентале как раз заканчивали работу в поле, загоняли скот, а сброд возвращался в трактир; наступила ночь, и под ее покровом к глазам людей тихо подступал сон. В поздний вечерний час на улице царило необычное беспокойство. Под вечер через поселок проехал огромный монастырский виновоз — в те времена через Лангенталь пролегал торговый путь. Еще во времена римлян так называемая дорога сундуков[9] соединяла западную часть Швейцарии с восточной. Такой виновоз в то время был событием, встретить их можно было куда реже, чем теперь, да и вино в ту пору по стране возили редко. К тому же за главной повозкой волочились еще две, у одной поломалась ось, а у другой дышло, ехать дальше они не могли, и их пришлось оставить в Лангентале на ночь.
Единственное, что в ту пору было приблизительно таким же, как и сейчас, это народ. Две повозки с вином посреди улицы долгой ночью — нечто, чего в те годы в Лангентале не видывали; оставили их в селении, принадлежащем монастырю, а потому никто, кроме пары возниц, их и не охранял. Каждый желающий мог поглазеть на удивительные повозки, гадали, сколько же вина в каждой из бочек, каково оно на вкус. Один задавака из прислуги даже вызвался тайком проделать дыру в бочке, а другой — и вовсе пробить бочку и сказать, что сама лопнула. Возниц же такие речи возмутили, и дерзкие слуги быстро были отправлены по домам, сами же они остались и продолжили глазеть на бочки, и чем дальше, тем больше они им нравились, и чем дольше они смотрели, тем крепче задумывались, как бы сделать так, чтобы все-таки составить мнение о содержимом. Наконец, когда они остались одни, первый сказал: «Есть такой обычай: предлагать сторожам выпить на ночь, и если бы тут были хозяева, они бы сами нам предложили; а раз уж их здесь нет, как насчет того, чтобы самим выпить, а уж потом все рассказать?»
Нехорошо это, сказал другой; без спросу брать не положено, но отлить немного — это не повредит; хозяева подумают, что бочка прохудилась. А можно еще долить воды, посоветовал третий, он-де слыхал, что возницы частенько этим промышляют. Числом их немного, так что если они и отхлебнут некоторое количество и дольют воды, вина это не испортит.