Тут рядом со мной оказался Оскар. У него тоже текли слёзы. Ручьём. Я никогда в жизни не видела, чтобы он плакал. От удивления меня стало подташнивать ещё больше. Он схватил несколько мокрых полотенец из корзины и зажал мне ими рот и нос. Его лицо тоже было закрыто полотенцем.
– Быстро в дом! – крикнул он.
Я побежала за ним, не задавая вопросов. Оскар тотчас же закрыл за нами дверь. Папа, Роза и Жюль заделывали мокрыми полотенцами щёлки в окнах и дверях.
– Что случилось? – спросила я.
– Точно не знаю, – ответил папа, не отвлекаясь от своего дела, – думаю, это газ[6].
Я не очень-то знала, что это такое, но поняла, что нечто ужасное.
Мы сидели плечом к плечу вокруг кухонного стола. Мы могли только ждать. Поели засохшего хлеба, размочив его в пахтанье. Оскар достал колоду карт и стал учить нас играть в вист. Я видела, как выразительно он время от времени смотрит на папу. Но это не имело смысла, потому что папа всё равно не поднимал глаз. Он смотрел только в свои карты, и вскоре мы полностью ушли в игру, потому что это было таким обычным и безопасным занятием. Нам так хотелось делать обычные и безопасные вещи! Ходить в школу, в магазин, гулять по улицам без битого кирпича. Видеть семью в полном составе, чтобы с нами были и папа, и мама. Чтобы папа делал мебель, а не гробы.
Когда солнце село, мы пошли спать. Только Оскар с папой остались на кухне.
Мы уже улеглись, когда я услышала разговор. Сначала было только неотчётливое бормотание, потом голоса стали громче. Особенно громко говорил Оскар. Громко и быстро. Я вылезла из кровати и спустилась по лестнице. Села на ступеньку, поближе к кухне. Я не всё могла разобрать, но одно было ясно: там ссорились.
«Это безответственность», говорил Оскар, и «ты сошёл с ума». Папа отвечал что-то вроде «не дерзи» и «тсс». А потом они заговорили одновременно, и я уже ничего не понимала.
Дверь кухни открылась, и я быстренько поднялась на несколько ступенек. Оскар встал на пороге, спиной к коридору. Он обращался к папе, которого не было видно, но теперь говорил сдержанно. Наверное, чтобы нас не разбудить.
– Давно уже надо было отсюда бежать. Тогда бы мама, может быть, и не погибла. И мы не задыхались бы от этого газа.
– Возможно, тогда погибли бы мы все, – возразил папа.
– Но и это не жизнь!
– Не говори так, мальчик, мы ещё живы. Вспомни, что сказал тот солдат. Как бы ни было страшно дома…
– Бежать – ещё хуже. Да-да, знаю. Но думаю, что тот солдат был самым большим дураком и упрямцем во всём Ипре.
Оскар закрыл дверь. Я взлетела к себе в комнату и залезла под одеяло. Потом услышала, как дверь открылась ещё раз.
– Оскар!
– Что?
Какое-то время папа молчал. А когда заговорил, его голос звучал взволнованно.
– Не оставляй нас одних. Будь с нами. Мама бы тоже этого хотела.
Тишина, полная упрямства.
– Пожалуйста!
В папином голосе слышалась мольба.
– Ладно, – сказал Оскар.
Он выговорил это медленно и неохотно.
Дверь снова закрылась.
Моё сердце билось в такт шагам Оскара по лестнице.
Встав на следующее утро, я нашла под яблоней мёртвых дроздов.
– Больше они нас не застанут врасплох, – сказал папа.
– Мы не дадим себя отравить, – добавил Жюль.
Я исподтишка взглянула на Оскара, но он ни на кого не смотрел.
– Не заста-а-нут врасплох, не дади-и-им отравить, не заста-а-нут врасплох, не дади-и-им отравить, – пропела Клара. Она маршировала по комнате, высоко поднимая колени и размахивая руками. – Не дади-и-им отравить, уууф… – закончила она со смехом.
Жителям города раздали противогазы. Я сама себя испугалась, когда посмотрелась в зеркало. Немцы сами убегут, если увидят нас с этими штуковинами на голове.
Мы тренировались в надевании противогазов. Жюль надел первым. А потом, в противогазе, растопырил руки и двинулся на нас.
– Я монстр! Я страшный монстр!
Клара сделала вид, что боится, а потом рассмеялась.
– Сейчас я тебя ка-а-ак съем, Клара!
Я тоже включилась в игру, мы стали друг друга пугать. Когда играешь, будто тебе страшно, настоящий страх отступает. И мы очень смеялись друг над другом. Больше всего над Кларой, потому что в огромном противогазе она была похожа на марсианина из книжки.
Но потом Роза сказала, что хватит друг друга пугать. А то Клара перевозбудится и не сможет заснуть.
– Ты так говоришь, как будто ты мама, – заметила я.
Роза взглянула на меня, словно я сделала ей больно. Сглотнула.
– У тебя это хорошо получается, – тихонько добавил папа и подмигнул Розе, но глаза у него были грустные.
Роза через силу улыбнулась. Я чувствовала себя очень скверно. Мне хотелось что-нибудь сказать, чтобы загладить свою вину, но я не знала что.
Раз уж мы решили остаться в Ипре, нам надо найти какое-то более или менее безопасное убежище. Бомбардировки усиливались. Убитых и раненых становилось всё больше. А теперь прибавился ещё и газ, беззвучный и смертоносный. Он тонкой белой змейкой проникал через изгороди и щели. Он набрасывался на человека исподтишка, почти незаметно. К счастью, поблизости были лагеря английских солдат. Солдаты предупреждали нас об опасности. Били железякой по корпусу снаряда. Звук был как от гонга. Едва заслышав этот сигнал, мы начинали действовать. Закрывали двери и окна. Затыкали одеялами щели. В этом участвовали все, даже Клара.
Солдаты, пережившие газовую атаку, рассказывали, как выглядели их товарищи, погибшие от газа. У них были выпученные глаза и высунутый язык. Я решила – ни за что не хочу умереть таким образом. С высунутым языком. Впрочем, я вообще не хотела умирать. Ни от беззвучного газа, ни от громко свистящих бомб и снарядов, ни от какой-нибудь болезни. Я хотела прожить ещё минимум семьдесят лет. После этого будет вдвое приятнее встретиться с мамой на небе. Тогда мы сможем рассказать друг другу много интересного. Сможем поговорить о более приятных вещах, чем война.
– Это ненадолго, – сказал папа. – Мы временно переберёмся в подвал пивоварни. Там скрывается уже много народу, но и для нас найдётся место. Вернёмся, как только будет можно.
Мы не смели возражать папе, но я заметила, как Оскар едва заметно покачал головой.
Мы опять собрали наши пожитки, включая матрасы, и ушли из дома. Идти было недалеко. Это никакое не бегство, сказал папа. Мы останемся в Ипре, можно считать, что просто погостим какое-то время у родственников. Это звучало даже заманчиво. При слове «погостить» вспоминался запах свежего постельного белья. Вспоминались игры с двоюродными братьями и сёстрами. Завтраки под яблоней в летний день. Кофе с печеньем. Но как только мы открыли дверь подвала, все приятные мысли улетели прочь. На нас смотрели по меньшей мере двадцать пар глаз. Некоторые лица были знакомы, я где-то видела их раньше. Обитатели подвала не слишком обрадовались, заметив, что мы хотим к ним присоединиться. Я тотчас почувствовала тяжесть в ногах, улыбаться расхотелось. Здесь было темно, холодно и тесно.
– Фу, как воняет, – сказал Жюль, – прямо как в туалете. И ещё грязными носками.
Я рассердилась на папу. Злилась на него молча, потому что при всех не могла ему сказать, что думаю. Это было в сто раз хуже, чем бежать из города. Совершенно точно.
– Хочу домой, – расплакалась Клара.
– Мы здесь немножко поживём и вернёмся к себе, – ответила Роза.
Но было слышно, что она сама в это не верит.
– Алле-гоп, – воскликнул весёлый толстяк с немного выпученными глазами, – заходите-заходите, в тесноте, да не в обиде.
А вот он, пожалуй, говорил от души.
Для нас освободили местечко в дальнем от входа углу. Там поместилось только два матраса. Ночью мы явно не замёрзнем.
Толстяка звали Петрус. Иногда он сидел неподвижно, с потухшим взором глядя в никуда. Иногда спал, похрапывая. Но в остальное время Петрус был душой собравшейся здесь компании. Рассказывал анекдоты.
При этом он садился, слегка наклонившись вперёд, и на лице у него появлялось праздничное выражение. Дети сразу его обступали, и он заглядывал каждому в глаза. Не пропускал никого.
К обстрелам и бомбардировкам мы скоро привыкли. Но на третий день услышали такой свист и грохот, будто под огнём оказалась именно наша улица. Все окна мы как можно плотнее закрыли матрасами. В подвале стало темно – хоть глаз выколи. Я ощущала колебания воздуха от взрывов, а также от того, что люди вокруг меня дрожали. Я подползла к папе и прижалась к нему. То же самое сделали Клара с Жюлем.
Когда грохот на мгновение стих, послышался голос Петруса.
– Так вот, Янтье приходит домой из школы.
Я услышала, как Оскар усмехнулся.
– Правильно, Петрус, – сказала какая-то женщина, – рассказывай!
– Значит, приходит Янтье домой из школы, – снова начал Петрус.
Я сразу так позавидовала Янтье, который мог учиться в школе!
– А в табеле одни двойки. Папа говорит: «Да за такой табель хорошая порка полагается!» А Янтье отвечает: «Правильно, папа! Я покажу тебе, где живёт учитель!»
Все дети в подвале смеялись. И не только дети. Многие взрослые тоже. Теперь уже Петруса было не остановить!
– Янтье рассказывает маме, что хочет зарабатывать уйму денег. «Хочу, чтобы у меня был большой дом, прямо дворец! И слуги, которые будут всё для меня делать. И при доме у меня будут жить собаки и кошки, но только чтобы не было кур».
Глупый Янтье! А я бы вот хотела завести курочку. Чтобы она несла яйца. В день по яйцу – куда вкуснее, чем сухари.
– Но при чём здесь куры? – спросил Жюль.
– Вот и мама спрашивает у Янтье: «При чём здесь куры?» А Янтье отвечает: «Чтобы моих денег не клевали».
Новый взрыв веселья. Петрус и сам прямо икал от смеха после каждого анекдота, так заливался, что казалось, будто он плачет. Время от времени вздыхал со стоном. Я воображала, что в это мгновение он вытирает слёзы.
Он всё рассказывал и рассказывал, так что у меня живот заболел от смеха. Я закашлялась и не могла перестать, думала, что кашель уже никогда не успокоится. Но тогда папа похлопал меня по спине. Когда приступ кашля миновал, папа не убрал руку и продолжал поглаживать мне спину. От этого стало спокойно. Даже в этом душном тёмном подвале посреди разрушенного города.