Вот такой он способный, мой Мичурин.
Так что я был готов поверить и в укусы змеи в неприличное место, и в прочие его россказни. Например, он, напившись, любил рассказывать, что он полковник КГБ. Я делал вид, что верю. Но не настолько, чтобы интересоваться подробностями.
Неинтересно мне было так же и неважно, в какой день и час Мичурин придёт заняться моим садом. И придёт ли вообще на этой неделе.
У меня с Мичуриным отношения развивались стремительно, но в другом направлении, не как у Славика. Мы подружились. За первый месяц работы я успел уплатить ему шестьдесят евро, о чём до сих пор горько жалею, но больше я ему не платил, что говорит о моей прозорливости и даёт душе некоторое успокоение.
Предчувствие меня не обмануло. Мичурину очень понравилось, что я стремлюсь заполнить свой садик, как Ной свой ковчег заполнял. Чтобы всё было, но в отличие от Ноя я ограничил сферу своих интересов только съедобными растениями. Декоративные меня не интересовали, если только это не кактусы.
К тому же Мичурин оказался стойким приверженцем религии Бахуса, и мы частенько стали сиживать у него или у меня с баночкой пивка или винца, чтобы не сказать вискаря, и обсуждать замечательные свойства того или иного злака. Тема эта настолько нам обоим доставляла удовольствие, что порой мы забывали даже свои саженцы поливать и те засыхали, укоризненно роняя головы.
Некоторое время Мичурин ещё вспоминал, что я ему деньги должен платить. Тем более, что уставший от замечательных рассказов своего садовника Слава вынужден был с ним расстаться. Мне же расставаться с необязательным и словоохотливым садовником никакого резона не было, тем более, что когда у меня случился очередной денежный коллапс, я вынужден был взять взаймы у своего садовника 1000 евро без оговорённого срока отдачи. И если я, не дай бог, с Мичуриным вздумаю рассориться, кто меня потом кредитовать будет? Учитывая, что банки в этом вопросе давно ко мне охладели.
Особенно мы любим с ним ездить по всяким рассадникам, как я называю магазины, где продают саженцы, семена и рассаду. Бродя по гектарам всякой причудливой зелени, мы получаем истинное удовольствие, обсуждая тот или иной вид и запивая это пивком. Приземистый и почти слепой Мичурин буквально на коленках ползает вокруг понравившегося ему экземпляра. Иногда ему что-то нравится настолько, что он начинает меня уговаривать купить это для моего сада. На что я обычно сухо отвечаю, что у меня нет денег, и, как правило, не вру. Тогда Мичурин покупает это на свои деньги, не забывая упомянуть, что деньги я ему потом должен буду вернуть. С этим я никогда не спорю. Конечно, верну, но потом. Если потом, почему же не вернуть?
Затем Мичурин стал приносить мне из дому всякие химикаты и инструменты. Но инструменты постепенно выходят из строя, а химикаты заканчиваются, и тогда Мичурин обращается ко мне, что мол, надо бы прикупить то-то и то-то. Я вообще человек покладистый и никогда не возражаю – ну, надо, так надо – покупай. Он, бормоча себе под нос, что деньги я ему потом отдам, бежит в магазин.
При этом надо заметить, что сам Мичурин плодов нашего сада не ест. У него аллергия почти на всё, кроме водки, вина и пива.
А однажды Мичурин меня познакомил со своим коллегой, садовником Резо. Резо оказался хоть и тоже пьющим, но очень рукастым и работящим. И не таким балаболом. Нет, Мичурин тоже, конечно, рукастый и работать умеет. Но с годами это у него получается всё медленней и медленней. Тем более, что одна рука постоянно занята баночкой или коробочкой пива или вина.
Длинный, как каланча, и высохший, как осенний лист, Резо заканчивает шестой десяток на этой прекрасной своими фруктовыми садами земле. Я почему-то с первого взгляда влюбился в этого человека. А он, когда узнал, что я книжки пишу, стал вдруг называть меня на «вы». Я возмущался, грозился, что тоже перейду на «вы», но Резо только виновато улыбался и обещал, что больше не будет. Обещаний своих, правда, не сдерживал. А когда я ему подарил свою книгу о его земляке, он вообще потерял всякую адекватность.
На следующий же день приехал и обрезал весь виноградник, как раз пора уже было. Это большая работа, я думал посвятить этому пару недель, но Резо очень быстро работает. За три часа он усыпал весь двор виноградными лозами по самое колено, собрал их в кучу, упаковал и погрузил в свой грузовик. Я очень настойчиво предлагал ему деньги, не помню ещё, чтобы я когда-нибудь бывал столь настойчив, если, конечно, не с женщиной. Но Резо оказался крепче самой девственной девственницы из монастыря. От денег он категорически отказался. На это я ему, отъезжающему, кричал вслед, чтобы ноги его в моём саду больше никогда не было. Но Резо подло всякую весну и осень выбирает время, когда никого нет дома, приезжает и обрезает виноградник.
…А когда-то, больше тридцати лет назад, мы ведь шли с ним от Курского вокзала – он в институт землеустройства, а я в институт химического машиностроения. Эти институты по соседству были. Но шли мы не вместе – он чуть впереди или чуть позади. Мы тогда не знали друг друга. И этого мне очень жаль теперь.
Мы стали сиживать тёплыми зимними вечерами в моём или мичуринском дворе втроём. Резо рассказывал, что скоро уедет в свою родную Кахетию, он уже несколько контейнеров туда отправил с сельскохозяйственным оборудованием. Мичурин объяснял, как ему лучше обустроить его кахетинские гектары. Я плакал от любви и жалости к ним. Не вслух, про себя.
Резо постепенно осмелел и стал тоже какую-то деятельность в моём саду творить помимо виноградника. Я всё меньше и меньше участвовал в их дискуссиях по поводу будущности моего совхоза. Иногда они спорили, не договорившись, куда и что надо посадить. Я кивал и соглашался с обоими.
Резо давно уговаривал меня купить тонну перегноя, чтобы разбросать под деревьями – земля тут у меня очень бедная. Если можно назвать землёй известковые камни. Я ему всякий раз говорил, что позже, мол, сейчас у меня денег нету, а стоит это немало – 40 евро и ещё за доставку я Резо должен буду заплатить.
Тогда Резо заявил, что он всё равно привезёт, потому что ему в оптовом магазине эту тонну, оказывается, забесплатно дадут как постоянному клиенту, а доставки никакой и не будет, потому что он всё равно мимо едет. Я ему отвечал, что на близких подступах к моему дому изрешечу его грузовик из берданки, если увижу, что он землю везёт. Резо утих, но что-то затаил.
А вчера таки еду я за конским навозом на соседское ранчо, там у них лошадок штук восемь. Я лошадок очень люблю – они навоз производят очень качественный. Ни с каким другим он ни в какое сравнение не идёт. Вот кроличий тоже очень неплох, но насыщенный, зараза. Разбавлять надо, а то погорят корешки у питомцев. Опять же, полный багажник пока им набьёшь, это сколько же кроликов надо!
Хозяин ранчо Никас другой бизнес на лошадках имеет. Ну, там свадьбы, кареты, Рождество, Санта-Клаус… Если просто покататься кто-то захочет, тоже пожалуйста, двадцать евро в час.
Наши дочери очень дружат. Никас тоже со мной раза три знакомился, пока я научился его идентифицировать. И случилось это только тогда, когда я в первый раз у него навоз брал.
Ну вот, еду я, значит, за навозом к соседу, он метрах в трёхстах от меня, а навстречу гляжу – грузовичок Резошный пылит. Поравнялись, остановились. Я, говорит Резо, к вам еду, я там у вас забыл что-то. Грузовичок у него закрытый, я не вижу, что внутри. Ладно, говорю, езжай, я сейчас навозом багажник набью и тоже буду, минут через десять.
Возвращаюсь, а Резо уже разгрузил тонну компоста и в ожидании меня карманным секатором деревья подрезает. Ладно, говорю, я тебе за эту землю всё равно деньги отдам. Он говорит, конечно, отдадите, но в Кахетии, когда вы ко мне в гости приедете. Пока мы с ним спорили, Мичурин появляется. Компост одобрил и сразу к деревьям. Вдруг, слышим крик, мат на весь посёлок. Оказывается, Резо неправильно персик обстриг, на который Мичурин четыре разных сорта привил. Выскакивает Мичурин из сада, весь красный, вино из коробки по дороге расплёскивает и чуть не с кулаками на Резо:
– Я твой виноградник трогаю! Не трогаю! Так какого же ты… к моему персику со своим поганым секатором лезешь?
– Я всё правильно сделал, – отвечает Резо, – А то было бы сто персиков, но мелких.
– А теперь будет один, но крупный? – ярится Мичурин. – А ты понимаешь, что мне нужно было посмотреть, как ведёт себя каждая привитая ветка?
Я понимаю, что лишний здесь, и бочком, бочком вглубь двора убираюсь. Чтобы не участвовать в скандале. Ведь я их обоих люблю, и мне трудно будет выбрать чью-то сторону.
Но вскоре они поутихли, и мы сели под виноградником отдохнуть после напряжённого дня.
Сидим, пивком оттягиваемся. Прохладная жидкость оргазмирует пересохшее до состояния камня с вкраплениями крыл птеродактиля горло. И даже говорить не можется. Изредка только перекидываемся ленивыми словами постепенно оживающих после ледникового периода давно вымерших животных.
Резо говорит:
– Лучок, что неделю назад посадили, неплохо взошёл.
Мичурин соглашается:
– Да, а ту кавафу, что у тебя в Турции, надо бы перепривить.
Турцией он называет те территории, которые я незаконно захватил за моим забором. Сам я предпочитаю эти земли звать временно оккупированной территорией.
Я тоже делюсь сокровенными мыслями с друзьями:
– Гибискусы опрыскать собираюсь.
Резо возражает:
– Мандора что-то мне не нравится. Надо бы подкормить.
Мичурин, сделав большой глоток из новой холодной баночки, резюмирует:
– Мушмула у забора цветом пошла. А ведь не ожидали мы с тобой, когда я её два года назад косточкой посадил.
Тут я его осадил, не люблю, когда зарываются:
– Простите, маэстро, но эту косточку посадил я!
Вот что мне не нравится в Мичурине, так это то, что он постоянно все лавры себе забирает.
Я прекрасно помню, как в горшок на веранде сунул пару косточек от только что съеденных фруктов. Одна была большая – авокадо, другая много меньше – мушмула. Я и забыл о них, когда из горшка вдруг выскочило небольшое, но наглое деревце. Стебель, или как ему самому, наверное, казалось, ствол, был прямой и блестящий, как лазерная указка. И своими огромными красивой формы листьями деревце как бы заявляло о